Она всплеснула руками и, встав из-за парты, подошла к своему столу. Честно, говоря, я испытывала настоящее облегчение. Я-то думала, что сейчас будет море криков, слезы, угрозы, сопли, кровь, кишки…

— Дмитриева!

— А? — похоже, я задумалась.

— Ты свободна, вернись лучше на урок, а то тебя одноклассники проклянут, — сказала Марина Викторовна, взяв с подоконника электрический чайник. — И не вздумай сейчас подниматься в кабинет химии!

— Нет, конечно, нет, — улыбнулась я и поспешила покинуть класс, пока учительница не передумала.

Выйдя из помещения, я шумно выдохнула. Ну, кажется, все прошло не так-то плохо? Теперь одним переживанием меньше. Зайдя в туалет, я решила умыть лицо холодной водой и, уперев ладони в края раковины, несколько минут рассматривала себя в зеркале. Темноволосая девочка в отражении была очень взволнованна, но темно-карие глаза блестели от радости. Я еще раз провела мокрыми ладонями по щекам и, выключив воду, пошла к лестнице, по пути доставая телефон.

«Живее всех живых» — написала я быстро и отправила сообщение химику.

Ответ застал меня у самого кабинета физики, когда я схватилась за ручку двери.

«Тогда заходи после уроков сегодня, я тебе электрошокер подарю».

Я замерла, глупо моргнув. Электрошокер? Это значит, что…

Во след первому, пришло второе сообщение, и я чуть не закричала от радости.

«Завтра ночная смена».

Глава 18. О “королевских” чувствах и директорских ковриках.

— Нет!

Это был, наверное, уже миллионный отказ. Любой бы на моем месте давным-давно смирился, но я, почему-то цеплялась за каждую свою попытку, думая, ну, вот сейчас точно разрешит! Нет? Ну сейчас еще попрошу и точно! Опять нет! Ну, пожалуйста!

— Я сказал, нет! Хочешь, чтобы я тебя дома запер?

— Как ты это сделаешь? Дверь изнутри открывается без ключа, — не без любопытства поинтересовалась я.

— Я достаточно изобретателен, — отмахнулся брат.

— Я — тоже! — не сдавалась я. — Ты же не хочешь это проверять?

— Мой ответ — нет! — медленно, будто разговаривая с умственно отсталой, коей он меня, несомненно, и считает, проговорил Леша.

— Хорошо, — кивнула я. — Леш, давай будем взрослыми рассудительными людьми и отбросим на время все факторы, которые делают наше мышление субъективным?

— Капец, ты иногда меня пугаешь! — почти с суеверным ужасом проговорил он после моего предложения.

— Если и после этого ты останешься при своем мнении, я больше не предприму ни одной попытки тебя уговорить. Буду вести себя как шелковая. Хочешь, могу даже снова начать корчить из себя идеальную, как любят мама с папой. Мне это несложно, правда, — грустно проговорила я.

— Даже не пытайся меня на жалость пробить.

— Да Боже упаси! Нюни распустишь и зальешь тут все соплями! Ладно, все, — примирительно кивнула я, выставив руки вперед, когда увидела реакцию Леши на свое едкое замечание. Похоже, общение с химиком и правда немного негативно на мне сказывается. — Давай рассуждать трезво. Та профессия, которую ты выбрал, связана хоть каким-нибудь образом с риском?

— Ни капельки, — надменно ответил братец.

— Леш, трезво, — упрекнула его я. Его по-детски наивная вера в собственную неуязвимость, присущая в какой-то степени всем парням, немного не соответствовала правде.

— Ладно, связана. Риски есть. Серьезные, — братишку словно «переключило». Сейчас я отчетливо вижу, что передо мной не любящий и заботливый брат, который немного «придушил» своей любовью, как это свойственно обычно родителям, а спокойный, рассудительный человек, выключивший свои чувства и включивший, наконец, логику. Значит, и мне так надо. Мы должны стать на время друг другу чужими, чтобы рассмотреть ситуацию со всех сторон.

— Да, — кивнула я. — У отца на работе есть риски? Я имею в виду только те, что угрожают непосредственно его жизни и здоровью. Мы ведь об этом беспокоимся?

— Есть, но меньше, — нехотя признал мою правоту Леша. — Он все меньше практикует. А теперь и вообще не будет… К чему ты ведешь? Причем здесь папа?

— Подожди, — попросила его я. — То есть, по идее, ты подвергаешь себя большей опасности на работе, чем папа?

— Макак, твои доводы притянуты за уши.

— А если я решу забить на все свои мечты и желания, стану маминой и папиной возможностью реализовать все их амбиции, буду беспрекословно выполнять каждое их желание? Поступлю туда, куда папа скажет, пойду по тому профилю, по которому направят его толстопузые приспешники, буду учиться, как всегда, на одни пятерки, блестяще закончу академию и потом сменю его на посту, чтобы круглосуточно сидеть среди бумажек, постепенно все меньше и меньше занимаясь «мирскими» случаями? И буду каждый божий день приходить домой с работы, ложиться в кровать и, закрыв глаза, буду, стиснув зубы, запрещать себе даже думать о том, что все могло бы быть иначе? Потому что буду понимать, что достаточно хотя бы на долю секунды представить себе, что я могла бы пойти по тому пути, который выбрала бы сама, и мне ничего больше не захочется, кроме как выйти в окно.

Слова сами срывались с губ. Кажется, они жили глубоко внутри меня, будто заготовленные несколькими годами ранее. Будто бы ждали своего часа: наконец быть услышанными. И вот, сейчас я дала себе разрешение высказаться, пусть не перед теми, кому они действительно предназначались, но тому, кому действительно нужно было их услышать. Я сказала и сама пришла в ужас от того, что это все может стать правдой. И, что самое страшное, что это, скорее всего, меня и ждет.

Леша молча смотрел на меня, широко открыв глаза и тяжело дыша. А я только сейчас поняла, что крепко сжимаю кулаки, до боли вонзая отросшие ногти в ладони.

— Скажи, в такой жизни есть риски? — тихо спросила я. — Просто скажи, что нет, и я смирюсь со всем этим. Не знаю, получится ли у меня, но я буду честно пытаться.

Тишина казалась бесконечной и настолько тяжелой, словно небесный свод сейчас рухнет на мои слабые плечи под напором всей этой правды. Взгляд Леши смягчился. Он слегка наклонил голову, как бы высматривая что-то во мне, а потом расслабленно опустил плечи и, по своему обыкновению, облокотился о стенку коридора, скрестив руки на груди.

— Пообещай мне только, что не будешь тупить, если надо будет воспользоваться шокером? — достаточно мрачно проговорил он, а внутри меня сердце громко ударило о ребра от радости.

— Леша, Леша, спасибо! — я потянулась, чтобы обнять брата, и он снисходительно наклонился ко мне, подставляя под поцелуй щеку.

— Да, и этот твой Лебедев, — брезгливо поморщился братец. — Я ему все еще не доверяю. То, что я тебя отпускаю, вовсе не значит, что он вошел в мой круг доверия! Ты сама за себя отвечаешь. Постарайся это понять!

— Спасибо! — еще раз бросила я и, сняв с крючка у двери связку ключей, выскочила на лестничную клетку, на ходу застегивая пальто.

Предстоящая ночная смена заполнила все мои мысли. Я уговаривала брата, чтобы он меня отпустил на нее, начиная со вчерашнего вечера. До глубокой ночи, пока мною не было принято решение, что утро вечера мудреней. Как в результате и получилось, хоть и не без труда. К слову, Леша, увидев шокер в моих руках и немую просьбу в глазах, обо всем сразу догадался и настолько разозлился, что около часа провел в одиночестве на кухне, периодически злобно пиная мебель. Думаю, что в тот момент Лебедев обыкался, потому что братец мой вспоминал его, скорее всего, феноменально много и далеко не самыми лестными словами. И только спустя час он был способен вести диалог.

Признаться, после непростого разговора с Мариной Викторовной, не очень сносного самочувствия и просто тяжелого дня, я чувствовала себя немного уставшей и думала, что уговаривать брата сейчас у меня просто не будет сил. Тем более, расстраивал тот факт, что с Дмитрием Николаевичем удалось всего лишь перекинуться парой слов и забрать из его рук стопку книг, поверх которых был завернут его «подарочек». И всю оставшуюся часть дня меня сопровождала какая-то немая и до жути раздражающая тоска. Будто меня завели в магазин сладостей, дали посмотреть каждую витрину в нем, а потом просто вывели, запретив даже пальцами к сладостям прикасаться. Я целую неделю его не видела. И здесь, в лицее, я понимала, что он рядом, что он сидит за учительским столом в школьной столовой и пьет крепкий кофе, сосредоточенно читая какие-то конспекты, игнорируя присутствие всех вокруг, в том числе и меня. А я даже не могу с ним поговорить. Потому что теперь кажется, что любой взгляд, направленный в его сторону, будет расценен окружающими, как нечто возмутительное! Теперь кажется, что о нас знают все! И умом я отдавала себе отчет, что это все лишь игра моего бурного воображения, но как убедить в этом взбесившееся сердце?