— Пап, мне надо тебе кое-что рассказать.

***

До того самого момента, как я произнесла первое слово в пустом кабинете химии, глядя на отца, желающего знать правду, я действительно думала, что, возможно, все обойдется. А видя, как меняется его лицо, я вдруг поняла, что глубоко заблуждалась. Казалось, будто он смотрит на меня и не верит своим ушам. Не верит, что все то, что я ему говорю, — правда.

Но я, испуганно смотря в его глаза, по-прежнему чувствуя собственное сердце в груди и ком слез в горле, говорила, искренне надеясь, что произойдет чудо, и Аня окажется права.

Сможет ли папа меня поддержать?

Я стояла перед кафедрой, а Дмитрий Николаевич — позади меня, положив локти на кафедру. Я не смотрела на него, но была уверена, что он хмуро смотрит перед собой в пустоту. Скрывать наши авантюры теперь было глупо. Если папа заинтересуется и решит капнуть, то он все равно узнает правду.

Но я решила сыграть по-крупному и рассказать все. Удивительно, казалось бы, еще вчера я так боялась потерять свою синицу в рукаве, а сейчас рассказываю отцу абсолютно обо всем.

О том, как мы ночевали на старой станции, о том, как принимали роды в новый год, о том, как я умоляла Лешку молчать. Задрав край блузки, я, показав свое вечное напоминание о неосторожности, рассказала отцу, как меня пырнули ножом, и о том, как Дмитрий Николаевич наложил мне в машине девять швов… Я рассказала ему все: как из-за меня брат ругался с моим преподавателем, как преподаватель заботился обо мне, среди ночи сбивая поднявшуюся из-за моих походов в школу температуру. Я рассказала ему, как сама не заметила, что полюбила своего учителя. Как мы оба оказались в ловушке своих чувств, не зная, как быть с дистанцией «учитель — ученица».

Я рассказала ему про маму. Все, как было. Я не ругала ее. Объясняла, что виновата я, ведь это в первую очередь я обманывала. А мама просто хотела уладить все сама. Я просила не винить маму, что она ничего ему не рассказала. И, когда я добралась до момента появления на сцене Евгения, папа внезапно опустил голову и выставил перед собой ладонь.

— Достаточно.

Я больше не могла произнести ни слова. Да что там слово… Я сделала пару шагов назад, пока не почувствовала спиной край кафедры. А потом обернулась. Дмитрий Николаевич все так же стоял, глядя перед собой. И я была уверена, что беспокоится он сейчас не только о нас, но и наших друзьях и коллегах.

— Александр Владимирович, я же говорил вам, что вряд ли справлюсь с этой работой, — вдруг задумчиво проговорил Лебедев. Я непонимающе моргнула. С какой работой? О чем он?

— Ты вроде говорил, что по здоровью не потянешь, — так же задумчиво ответил мой папа. Я снова моргнула. Но что-либо говорить просто боялась.

— И как давно ты, Дим, мою дочь любишь?

Папа поднял голову, с интересом глядя на химика. Будто меня в помещении просто не было. Словно это не я только что тут стояла и душу изливала. На какое-то мгновение мое негодование пересилило мой страх.

— Давно, даже не знаю, как так вышло.

Отец усмехнулся и, глубоко вздохнув, откинулся на спинку стула, на котором обычно за уроками сидела я. В голове промелькнула нелепая мысль об одинаковых предпочтениях, передающихся по наследству… Боже, Дмитриева, о чем ты думаешь?!

— Ты неплохой человек, Лебедев, — папа прищурился. Я никогда не могла с уверенностью сказать, что хорошо знаю своего отца, но то, что происходило сейчас в этом кабинете, меня откровенно пугало.

— Конечно, мне всегда хотелось, чтобы рядом с Мариной был кто-то помоложе тебя… Но запрещать вам видеться будет глупо, верно?

— Вы, как всегда, правы, Александр Владимирович, — ответил Лебедев и, к моему ужасу, нагло ухмыльнулся.

Теперь я таращилась на них обоих, абсолютно не скрывая своего откровенного шока.

— Я не понимаю! — в сердцах выпалила я.

Они оба, будто вспомнив о моем присутствии, наконец обратили на меня внимание. Признаться, в этот момент я чувствовала себя практически оскорбленной! Да что это, черт возьми, происходит?!

— Лебедев когда-то проходил ординатуру в моей больнице, — неторопливо начал рассказывать папа. — Я, как и многие другие, хотел устроить его к себе. Но Дима решил построить свою судьбу по-другому… — папа выразился мягко, внимательно смотря на меня. Видимо, по моей реакции он понял, что я в курсе биографических подробностей Дмитрия Николаевича.

— Фельдшер! С твоими-то, Лебедев, мозгами! — отец покачал головой.

— Мы это уже обсуждали, — химик ответил довольно резко.

— Когда Алексей Александрович обмолвился мне, что ему нужен преподаватель, я сразу порекомендовал Диму. Мне давно хотелось его хоть как-то расшевелить… И я лично договорился, чтобы эта работа была привлекательна по оплате.

— В тот день, когда я брал тебя на дежурство во второй раз, я хотел объяснить твоему отцу, что не гожусь для этой работы. Преподавательское поприще — это не мое. Я всегда хорошо относился к твоему отцу и не хотел, чтобы возникли какие-то недомолвки.

— Да-а… — протянул отец, склонив голову набок. — А я попросил, чтобы он дочку мою до конца одиннадцатого класса только довел. Я, Дим, всегда был уверен в твоих знаниях, — сказал папа и как-то очень нехорошо цокнул, разглядывая моего химика. — Так что же получается, я сам всему этому и поспособствовал? Надо было сказать тебе, чтобы ты увольнялся, — папа улыбнулся уголком губ.

Я с трудом осознавала смысл сказанных им слов. Дмитрий Николаевич никогда мне ничего об этом не рассказывал. Впрочем, и без этого было полно проблем, как-то и не до папы моего было. Но если подумать, папа прав: уволься Дмитрий Николаевич зимой, когда мои чувства к нему еще только-только зарождались, всего бы этого не было. Ни ранения, ни скандалов, ни вранья (ну почти), ни любви.

— Александр Владимирович, — позвал Лебедев и, глядя на моего отца, засунул руки в карманы брюк. — Я готов взять ответственность абсолютно за все. Из всей бригады только я один должен отвечать за то, что на сменах были посторонние.

— Ну, предположим, моя дочь не посторонняя, — папа широко улыбнулся. Таким я его не видела еще никогда. Боже, еще немного, и мне начнет казаться, что все, что я узнала о людях за свои короткие восемнадцать лет, — полная ерунда!

— Бригада за это не будет отвечать, а вот тебе, — папа показал на меня пальцем. — Достанется. Я так понимаю, просто так от моей дочки не отступишься? — папа снова обратился к Лебедеву.

— Нет, — твердо ответил Дмитрий Николаевич, быстро взглянув на меня.

— Так я и знал, — поджав губы, кивнул папа, а потом замолчал. Он задумчиво разглядывал разрисованную ручкой парту, на которой кто-то сообщил, что, что Виктор Робертович до сих пор, по их мнению, находится среди живых…

Пресекая полет своих совершенно сбитых со всякого толку мыслей, я так разнервничалась, что мне показалось: в классе стало ужасно душно. Но тут отец снова заговорил:

— Как жаль, что я столько всего упустил из-за этой проклятой работы… — папа горько вздохнул. — Ты выросла, а я и не заметил… Я тогда сказал и сейчас повторю: я всегда тебя поддержу. Но у меня есть одно условие.

Эпилог.

Раньше я думала, что засыпать на ходу — это просто такое крылатое выражение. Но сейчас понимала, что это вполне себе оправданная метафора. Хотя нет, это даже не метафора. Это жестокая реальность. И направляться куда-либо практически на автопилоте, при этом видя распрекрасные сны, — это самая что ни на есть жизнь…

Первое, что я сделала, когда добралась до аудитории, — выложила на стол учебник по топографической анатомии и раскрыла анатомический атлас. А потом, устроившись на нем, как на подушке, провалилась в сон. Такой черный и глубокий, что другая реальность просто перестала для меня существовать. Оксана Юрьевна — добрая и понимающая женщина, она простит. Да и я никогда ее не подведу, ведь ее предмет я еще в школе на дополнительных разбирала…

— Димон, — прошипела Анька над моим ухом.