При этих словах я постаралась практически слиться с учебником, потому что почувствовала, как начала густо краснеть. Да, у Маргоши язык подвешен, ничего не скажешь! Смеяться насчет всего, что касается химика, класс не станет — слишком его боится. Но и он не растерялся.

— Боюсь, то, что их интересует, проходят на уроке биологии, классе так в восьмом, — холодно ответил он, не показав ни единой эмоции на лице, как и всегда.

— Точно! — прошипела физичка. — Марина Викторовна, вы что-то хотели? — наконец, она отвлеклась от нас.

— Да, мне Дмитриева нужна, могу я взять ее ненадолго? — ответила руссичка.

Я подняла испуганный взгляд и снова ощутила холод, тянущий руки к моему горлу. Откуда она знает, что я в школе? Может, в коридоре видела?! Хотя, девчонки так громко орали мое имя, увидев меня… Бок предательски закололо, а сердце бешено заколотилось. Перед смертью не надышишься. Лучше сразу отделаться от всего этого разговора и все… Если Маргоша отпустит, разумеется.

— П-ф… Забирайте, хоть на весь урок!

— Идем, Марина, — спокойно позвала Марина Викторовна и вышла из класса, а я, торопливо скинув все вещи в сумку, поспешила за ней и за химиком, который тоже успел покинуть кабинет. Естественно, как и всегда бывает в таких случаях, в спину мне посыпались возмущенные возгласы, что меня вечно для чего-то снимают с уроков, что медалистка вообще не учится и прочее, прочее… Ничего не меняется.

В коридоре мне стало немного неловко, когда я увидела, как химик и руссичка о чем-то тихо переговаривались и резко замолчали, стоило мне только закрыть дверь кабинета. Я тут же залилась краской, вспомнив, чем я провинилась, будто застигнута врасплох была я одна. Но я постаралась собраться и, по-моему, даже приподняла подбородок. Будь, что будет.

— Спасибо, — кивнул химик, обратившись к Марине Викторовне и, окинув меня напоследок взглядом, пошел к лестничному пролету.

До кабинета русского языка мы добирались в полном молчании. Мне даже казалось, что я слышу свое собственное дыхание. И стук сердца. Который оказался отличным сопровождением стуку каблуков преподавательницы. Хотя, по сути-то ничего ведь ТАКОГО не было! Вон, Королёва за чем только не была застигнута преподавателями! А я-то что? Ничего ведь не было. Просто преподаватель химии целовал свою ученицу, стоящую перед ним в расстегнутой блузке посреди окровавленных кусков марли… Ничего страшного ведь…

Боже, Боже, Боже… Мне не жить. Ну скажите хоть что-нибудь!

— Дмитриева, выдохни, а то бледная, как смерть! — примирительно сказала Марина Викторовна, зайдя в кабинет и обернувшись ко мне. Я последовала ее совету и опустила голову вниз, не в силах смотреть ей в лицо. Взгляд тут же упал на побелевшие костяшки моих пальцев, сжимающих сумку. — Садись.

— Марина Викторовна, я… Мне… — начала я, но руссичка выставила указательный палец, призывая меня к тишине. Я тут же заткнулась.

— Сейчас говорю я. Потом, когда я все скажу, будешь говорить ты.

— Поняла, — покорно кивнула я.

— То, что я увидела в лаборантской кабинета химии, меня, мягко говоря… Удивило. Из всех учеников ты всегда выделялась ярче других, но не из-за модных тряпок или вызывающего развязного поведения, как некоторые, — презрительно фыркнула Марина Викторовна. — А из-за своего пытливого ума, который развивался вместе с интересом к окружающему миру с каждым годом и никогда не переставал радовать нас, учителей. Ты доказала всем, что получаешь свои отметки и первые места на конкурсах и олимпиадах не потому, что выросла в семье влиятельных людей в своем кругу, а потому что ты упорно занимаешься. Понимаешь, Марин, ты заслужила мое уважение за все эти годы, что я тебя знаю. И, думаю, что под моими словами подпишется любой преподаватель. И я прекрасно понимала, что тотальный контроль со стороны родителей, а так же самоконтроль, в конце концов, до добра не доведет. Башню сорвет, говоря вашим языком, — резко сказала она. — Хотя, ты всегда казалась мне здравомыслящим человеком, который сначала думает, а потом действует.

Я слушала, уперев свой взгляд в глупый старый календарик на столе учительницы и сгорала со стыда. Самое обидное для меня — разочарование в ком-то. И теперь я отчетливо себе представляю, каково это, когда разочаровываются в тебе…

— Тебя можно понять, Дмитрий Николаевич — чертовски привлекательный, будем откровенны. Полшколы девчонок и весь женский преподавательский состав слюни пускает, когда он идет по коридору. Видимо, из-за этого он старается лишний раз из кабинета не выходить. Повторюсь, тебя можно понять. Постоянные ограничения, зацикленный круг вечной учебы… Кто угодно сорвется. Я только не понимаю, чем думал Дмитрий Николаевич?! Пострадает и твоя репутация, и его! Да его больше ни в одно учебное заведение не примут, если узнают, что он… — слова так и остались невысказанными, но я поняла, что руссичка тоже успела напридумать себе Бог знает что. — И я всегда уважала его, как адекватного, умного мужчину. Но, признаться, сейчас я даже не знаю, что думать! Со стороны это все могло бы выглядеть так, будто достаточно молодой преподаватель решил совратить свою ученицу. Воспользоваться ее слабостью, ведь он, в первую очередь, мужчина! А ты, хоть и не выглядишь, как размалеванная Королёва со своей свитой, но не менее привлекательна, чем она! Но я не понимаю одного: когда он пришел в тот день ко мне в кабинет, он сказал, что готов уволиться, лишь бы я никому ничего не говорила о тебе. А сейчас он попросил, чтобы я на тебя не давила, потому что ты себя все еще нехорошо чувствуешь… Еще тогда во мне закрались сомнения в этих словах, а сегодня все стало ясно, как день: он заботится о тебе! Не как об ученице, а как если бы ты была действительно ему важна!

Сказав это, она замолчала, а я оторвала взгляд от проклятого календарика. Эти слова прозвучали словно гром среди ясного неба и долгожданной спасительной прохладой посыпались на мою кипящую голову. Это правда?

Марина Викторовна какое-то время просто смотрела мне в глаза и, словно ощутив то тепло, которое растеклось внутри меня, тяжело вздохнула:

— Ты — несовершеннолетняя. Он — твой учитель. Я, как твой преподаватель, должна сообщить об этом инциденте твоим родителям и руководству школы, чтобы Дмитрия Николаевича немедленно уволили.

Из легких словно весь воздух выбило. Она же обещала ему… Она же сказала, что будет молчать!

— И я это сделаю, — твердо продолжила она. — В том случае, если еще раз увижу вас.

— Черт… — выдохнула я. Вот уж потрепали мне сегодня нервы!

— Марина, это я тебе говорю, как преподаватель, — Марина Викторовна подошла поближе, а затем уселась за соседнюю парту, развернувшись ко мне, и заглянула в мои глаза. — А сейчас я хочу к тебе обратиться, как женщина. Я не знаю, что движет Дмитрием Николаевичем. Умные люди зачастую бывают невероятно хитры. Не уверена, что это касается и его, но… Пожалуйста, будь разумной девочкой. Мне будет очень больно и неприятно, если тебя обидят. Потому что то, что я видела в лаборантской… — Марина Викторовна замялась. — Наверное, даже хорошо, что я вас прервала… Ты поняла меня?

— Поняла, — с жаром ответила я. — Марина Викторовна, прошу вас, мне невероятно стыдно! Я… Я… — я так разнервничалась, что начала задыхаться и, опустив глаза, снова увидела этот идиотский календарик.

— И, Марина, пожалуйста, — руссичка призвала меня обратить на нее внимание. Я подняла голову, всматриваясь в ее обеспокоенные серые глаза. — Я зашла в кабинет и спросила у учеников, где Дмитрий Николаевич. Они сказали, что он зашел в лаборантскую. Я даже постучала, прежде чем открыть дверь! Ты понимаешь?! На моем месте мог оказаться кто угодно! Вам обоим невероятно повезло! А если бы зашел кто-то из учеников?! Детей же вообще не заткнуть! А если бы зашла Лидия Владимировна?! В лаборантской бы нашли два трупа!

Я подавила в себе смешок, потому что то, о чем она говорила, было очень даже не смешно. Нельзя вот так вот терять голову. Это слишком опасно.

— Я не одобряю ваш поступок, но… Честное слово, неужели нельзя быть аккуратнее?!