— И он их убил.

— Я не знаю, — пожал плечами Холден. — В коробке с фотографиями была старая газетная вырезка об этом. Помнишь тот амбар, где мы консервировали овощи? Он был построен после того, как сгорел старый. На пепелище нашли браслет Рут. «Они сгорели в огне преисподней».

Гризельда поежилась. На какое-то время глаза Холдена приняли отсутствующее выражение, после чего вернулись к реальности и сосредоточились на ней.

— Холден… ты сказал это прямо как он.

— Он все время это повторял, — пренебрежительно отозвался Холден.

— Он их убил, — произнесла она. — Я это знаю.

Она обняла его и положила голову ему на грудь, чуть пониже шеи.

— Мы были бы следующими.

— Может быть. Скорее всего. Вот почему я так рад, что ты убежала, Гри, — он наклонился, прижавшись губами к ее волосам. — Я просто чертовски б-благодарен тебе, что ты удрала.

Гризельда закрыла глаза и сделала глубокий, судорожный вдох.

— Он их убил. Он убил своих собственных брата и сестру, он убил бы и нас.

Когда она вновь устроилась у него на груди, Холден продолжил поглаживать ее волосы, вскоре дыхание Гризельды стало глубоким и ровным, и он понял, что она уснула.

От того, как девушка прижималась к нему своей теплой кожей, он снова ее захотел, но не стал будить. Ей необходимо поспать, а ему необходимо дать ей поспать, потому что он рассчитывал обладать ею снова и снова, до тех пор, пока не проникнет ей под кожу так глубоко, что в конце месяца она просто не сможет его оставить. По крайней мере, таков был его план.

Секс с ней перевернул его мир, сместив полюса и сделав его жизнь без нее мрачной и безжизненной, словно заброшенный сад. Она была его водой и светом — его поддержкой и надеждой, ему хотелось забыть все случившееся с ним после Шенандоа и до вчерашнего дня. У него все болело при мысли, сколько потеряно времени, когда он мог быть с ней. Поморщившись, он взглянул на свою руку и представил, как подсчитывающие знаки волшебным образом слетают с его кожи и рассеиваются, словно пыль на ветру, оставляя после себя лишь один — один единственный, который когда-либо имел значение.

Его бесило то, что до нее он со столькими делился этим переживанием и, тем не менее, каким-то странным и извращенным образом всегда связывал его с ней. Потому что она была той, кого он хотел, страстно желал, о ком мечтал. Он всегда мечтал о ней в тот момент, когда достигал высшей точки. И вот мечта стала явью. Это ее горячая плоть обволакивала его, ее губы двигались под его губами, ее мягкие груди вжимались ему в грудь. Она была настоящей, и она была его.

Гризельда застонала во сне, и его застывшая было рука, быстро взметнулась к ее макушке, ласково поглаживая золотистые волосы. Она прильнула ближе к нему, прислонившись согнутыми коленями к его бедрам и щекоча ему грудь своим дыханием.

Он ее любил.

Боже всевышний, как же он ее любил.

Дело было вовсе не в том, что он, по его собственным предположениям, не знал, как кого-то любить. Дело было в том, что ему некого было любить до тех пор, пока в его жизни вновь не появилась Гри. И теперь, когда он обрел ее, его единственным желанием было никогда с ней не расставаться.

Глубоко вздохнув, он задумался об их разговоре, сосредоточив свое внимание на ее словах — «он их убил, я это знаю» — и его разозлило, что в глубине души он испытывал весьма противоречивые чувства относительно такого вывода. Холдена смущало то, что он не мог просто так сразу и безоговорочно в это поверить. Калеб вполне заслуживал обвинений и ненависти — то, как он с ними обходился, подтверждало, что он способен на зверство. И все же Холден не был до конца уверен, убил ли на самом деле Калеб своих брата и сестру, или это их случайная смерть повергла его в безумие, из-за которого он уверовал, что они получили по заслугам за участие в инцесте. Это он устроил пожар? Или близнецы просто уснули в амбаре и погибли в результате несчастного случая, случайно задев ногой керосиновую лампу? Калеб умышленно их убил? Или страдал от чувства вины, храня в тайне истинную причину того, от чего они умерли? Холден не знал наверняка. Никогда не знал.

Он подумывал сказать обо всем этом Гризельде, но она бы никогда не поняла того, что его чувства к Калебу были совсем не такими однозначными, как ее. Конечно, он ненавидел Калеба, но помимо этого испытывал к нему какое-то ненужное сочувствие, которого отчаянно стыдился и казался себе извращённым, чокнутым и безвольным. Кроме того, он чувствовал по отношению к Калебу жалость, от которой также никак не мог избавиться. Она была затаенной, раздражающей, но постоянной. Он чувствовал себя виноватым за то, что ненавидит Калеба совсем не так, как он того заслуживает. Его тошнило от того, что он испытывал сострадание к человеку, который был похитителем и, по всей вероятности, убийцей. Ему было отвратительно, что в глубине души он чувствует себя в ответе за человека, который утверждал, что убил Гризельду.

И все же Калеб сохранил ему жизнь.

И как только они покинули Западную Вирджинию — как только Калеб понял, что Холден “спасен” — он больше не был суров с Холденом.

Да, Калеб был чудовищем, но он был чудовищем с твёрдыми принципами, от чего Холдену было трудно ненавидеть его слепой яростью Гри. Ему бы очень этого хотелось, потому что, в конечном счете, она уловила это его внутреннее противоречие. Она уже была расстроена его признанием, что он жил с Калебом до самой его смерти. Но это не самое страшное, поскольку она, видимо, решила, что его каким-то образом к этому принудили. Его никто не принуждал. Он остался, потому что ему больше некуда было идти и потому что его жизнь с Калебом оказалась совсем не такой плохой, какой могла бы быть.

Холден опустил руку на сердце. Он должен найти способ все ей объяснить, потому что если у него не получится, он, несомненно, ее потеряет.

Глубоко дыша, он закрыл глаза, сосредоточив свое внимание на тепле любимой женщины, прислонившейся к его груди, и молился, чтобы, когда придет время, у него получилось все ей объяснить.

— Сет, ты мне позвонишь?

Он застегнул молнию на джинсах и посмотрел на нее, пытаясь вспомнить ее имя. Бл*дь. Его член был еще скользким, а он не имел ни малейшего понятия, как ее зовут.

— Конечно.

Она натянула трусики, одернула платье и, подобравшись к краю кузова пикапа, протянула ему руки, будто хотела, чтобы он помог ей спуститься. Он отвернулся, и через минуту, она выбралась сама.

— На следующей неделе выпускной бал. Ты с кем-то идешь? — спросила она.

«Бл*дь, нет».

— Я, м-м, отвезу т-тебя домой, — ответил он, проигнорировав ее вопрос.

Двадцать минут назад она улыбнулась ему поверх стойки с чипсами, когда он заехал на автозаправку за пачкой «Camel». Ему стоило всего лишь призывно поднять брови, и она села к нему в машину, где они перекусили чипсами, а она рассказала ему историю своей жизни, после чего он оттрахал ее до потери сознания в кузове своего пикапа.

— А может, я еще не хочу домой, — заныла она. — Ты откуда вообще?

Он сел на водительское сиденье, открыл пачку сигарет и вытряхнул из нее одну. Зажав сигарету губами, он зажег ее, спалив две дерьмовые спички из круглосуточного минимаркета, затем откинулся на спинку сиденья, дав девушке несколько минут, чтобы она, наконец, решила, хочет ехать или нет.

Он взял грузовик со стоянки «Грэйдис», излюбленной забегаловки Калеба, и собирался вернуть его туда к одиннадцати, когда Калеб обычно выдвигался домой. Может сегодня, Калеб убьется на мосту, отправившись вечером назад в трейлерный парк к их двойному трейлеру, в котором они жили недалеко от города.

Как-там-её-звать все-таки решила, что хочет ехать, и когда она открыла пассажирскую дверь, Сет отвел взгляд, глубоко затянувшись сигаретой. Не важно, сколько девушек проводили с ним время в этой машине, лишь одна имела для него значение: самая первая девушка, которая сидела рядом с ним на переднем сиденье. У него перед лицом замелькали голубые глаза, и Сет поморщился, чтобы заглушить навязчивые воспоминания.