— А если все-таки повезет в игре?

— Может, тебе и повезет, дорогой. Ты только скажи, что купишь мне с выигрыша?

Куриный подумал:

— Если выиграю больше двадцати, скажем тридцать-сорок лир, две с половиной лиры — твои!

— Да я с такими деньгами…

— Играть станешь?

— Видит аллах. И если ему будет угодно…

— Аллах, вдохнувший жизнь во все живое…

— …должен позаботиться и о нас с тобой. Я непременно выиграю тридцать-сорок лир. Такие себе постели соорудим — заглядишься. Верно я говорю?

— Верно. Рядом постелим.

— А может, и выберемся из этой вонючей камеры…

— С тридцатью-сорока лирами не выбраться. Вот если б сто — сто пятьдесят!

— Как заимеем столько, сразу уйдем…

Скверный, умывшись — волосы, лицо еще влажные — вернулся в камеру. Проснулся и Капитан. Скверный подошел к нему, поджав ноги, сел на край постели. Куриный следил за ним издали: стрельнет сигарету у Капитана или нет. Скверный вытащил из кармана непочатую пачку сигарет «Кёйлю». Дети папаши Адама жадными глазами уставились на белую сигаретку из новенькой пачки. Чувствуя на себе их взгляды, Скверный не торопился, наслаждаясь их завистью, ощущением своего превосходства. Медленно размяв сигарету в пальцах, повертел ее и так и сяк. Наконец взял в рот, чиркнул спичкой, прикурил и затянулся.

У Куриного с Измирцем, у всех обитателей камеры, кейфовавших на мешках из-под цемента, засосало под ложечкой.

Капитан, опершись на локоть, наслаждался новой постелью. И вдруг зашелся глухим, надрывным кашлем. Откашлявшись, проговорил:

— Поганые сигареты!

И швырнул одну из пачек детям папаши Адама. Сигареты расхватали в одно мгновенье. Шутка ли, не какие-нибудь паршивые бычки, а толстые, словно кефали, сигареты из новенькой пачки! Разом запалили, задымили. Отперев дверь камеры, надзиратели были удивлены. Впервые за долгие годы ее обитатели не бросились наружу. Растянувшись на пустых мешках, они спокойно покуривали.

— Что сегодня стряслось с этими паразитами?

— Не знаю, ей-богу.

— Раздымились! Курят, как порядочные.

— Это все Капитан мудрит.

— Сколько веревочке ни виться…

— Еще два-три дня, и конец.

Но вышло не так. Шайтан, видно, и впрямь встал на сторону Капитана и Скверного. Им везло. Они все время выигрывали и возвращались в свою камеру с набитыми карманами. А какие были купюры — по пятьдесят, по сто лир!

Сёлезли не мог такого стерпеть.

— Не позволю! — рычал он, сверкая двумя рядами золотых зубов. — Не позволю подонкам обирать себя! Подождем до вечера. Поставлю на кон шесть сотенных, тыщу, но все равно вырву у них деньги из пасти. Перешибу им фортуну. Пол будут лизать за корку хлеба!

Во всей тюрьме только об этом и говорили. По общему мнению, «подонки» были недостойны таких денег.

— Ах, поганцы! Что творится-то?! Того и гляди переберутся из своей вонючей камеры.

— И переберутся!

— Говорят, Капитан — широкая натура.

— Говорят, как получил деньги от матери, сварил похлебку на всю камеру.

— А Скверный? Скверный что за птица?

— Ну его к богу! Вот Капитан — это человек!

— Может, пригласим его в нашу камеру?

— Если он человек щедрый, отчего же не пригласить?

— Поглядели бы на Сёлезли! Прямо посинел от злобы…

— А Хасан Эфе? Про Хасана Эфе чего молчишь?

— Тебя послушать, так и Сулейман-бей, и Неджиб-ага, и сотник Керим теперь ни шиша не стоят?!

— Нет, не позволят они поганцам попользоваться денежками, не позволят!

Для семьдесят второй камеры наступил великий праздник. Ее обитатели чуть не плясали на радостях. Каждую весть о новом выигрыше Капитана и Скверного они встречали торжествующим воем. Камера голых стала похожа на дом, где готовятся к свадьбе. Позабыв обо всем остальном, «поганцы» сновали между своей камерой и камерой Сёлезли. Их ага выигрывал! Выигрывал подряд. А это не шутка! Теперь у них всегда будет кипеть на мангале кастрюля, каждый вечер они будут ложиться спать на сытый желудок. А тем, кто ложится сытым, снятся не кошмары, а молодые красивые женщины. Сытого и холод не берет. И вообще что может быть лучше сытости?! Да здравствует сытость!

Капитан, застыв, как хеттская статуя, в дверях камеры, обвел ее взглядом: окна без стекол, кровавые пятна на стенах, крохотная запыленная лампочка под потолком. Грязь ужасная. Он обернулся к стоявшему рядом Скверному:

— Грязная камера!

Скверный недовольно насупился:

— А нам какое дело?

По лицу Капитана пробежала мрачная тень. Не глядя на Скверного, он приказал Куриному:

— Возьми десятку! Ступайте к старшему надзирателю. Скажите, чтоб дал лампочку побольше!

Скверному это не понравилось, но он промолчал.

Куриный выскочил в коридор, за ним остальные. Вышел за всеми и Скверный: надо было приглядеть за «поганцами», не то, чего доброго, надуют Капитана. Так они и спустились по лестницам, впереди — «поганцы», позади — Скверный. Промчались по темным коридорам. У проволочной сетки Скверный столкнулся с Хильми — убийцей, осужденным на двадцать четыре года, — и остановился в почтительной позе. Хильми слыл в тюрьме отчаянным поножовщиком.

— Правда ли, что я слышал, Скверный? — строго спросил он.

Догадываясь, о чем идет речь, Скверный все же сделал вид, что не понял:

— А что ты слышал, ага?

— Говорят, вы хорошенько почистили Сёлезли и компанию.

— Почистили, с твоего позволения.

— Сколько выиграли?

— Да сотен пять-шесть на двоих.

— Браво! Молодцы!

— Тут уж ничего не скажешь, ага. Везет так везет!

— Ладно, ладно! Значит, переберетесь в другую камеру?

— Я бы давно перебрался, — посетовал Скверный, — да вот Капитан…

— Хочет остаться?

— Сдается мне, что так. Дал вот поганцам денег, чтоб сменили в камере лампочку. Варит им каждый день на свои деньги похлебку. Оставь, говорю, их в покое, если их аллах не жалеет, тебе-то чего жалеть?

Хильми положил руку на плечо Скверному:

— Не связывайся ты с этим психом!

— Что поделаешь?..

— Как что? Место в камере у тебя не купленное. Переходи к нам. Эту ночь переспишь на моей постели… А завтра купим тебе стоящую. Выделю тебе пай в торговле гашишем, заведем свои кости…

Скверный чуть не рехнулся от радости. Самый славный, самый грозный ага приглашает его в свою камеру!

— Я готов, ага! Будь по-твоему!

Он подошел к Куриному и остальным, ожидавшим его по ту сторону проволочной сетки, и, не поднимая глаз, проговорил:

— Вы ступайте. Я теперь буду в камере у Хильми.

Скала обрадовался. Но для виду спросил:

— С чего это?

— Может, тебе отчет дать? Или я с вами у муллы обручился?

— Что передать Капитану? — спросил Куриный.

Скверный вытащил из кармана пять скомканных, засаленных десяток.

— За игрой взял у него в долг пятьдесят лир. Верните. Скажите, пусть не поминает лихом.

Обитатели семьдесят второй глядели ему вслед до тех пор, пока он вместе с Хильми не скрылся в темном коридоре. Куриный вздохнул.

— Вот тебе и дружба, эх-ма! — протянул Скала.

Измирец только сплюнул.

— Сразу видно, продажная шкура, — пробормотал Бетон.

— Капитан рассвирепеет.

— Было бы с чего! Не желает с нами знаться — тем лучше. Пусть катится ко всем чертям! Хильми его быстро обработает, своих не узнает.

— Верно. Покрутится, повертится и снова к нам вернется.

— Да кто же тогда с ним станет разговаривать?!

— Ну, хватит трепаться, нас по делу послали!

Куриный почесал в затылке:

— Сами, что ли, теперь попросим лампочку?

— Ясное дело, сами. Обойдемся без Скверного.

— Конечно, обойдемся.

Они подошли к дежурке, остановились.

— Боитесь, что ли? — удивился Скала.

Переглянулись, пошлепали губами.

— Бояться не боимся, да только дело такое…

— Какое?

— Станет ли нас слушать старший надзиратель?..

— То-то и оно.

— А вдруг прогонит?

— И еще по шеям надает.