Но Длинный Эмин, Мережа Риза, Измирец, а больше всех Куриный не отставали: расскажи им что-нибудь, и баста!

— Заткнитесь вы наконец! — окрысился Скверный. — Чего рассказывать? Захочет — расскажет. Нечего агу беспокоить!

Все умолкли.

Молчание длилось долго, пока не зашумел чайник. Кое-кого стало клонить ко сну. Когда крышка весело запрыгала, Скверный приказал:

— Снимай!

Скала словно не слышал. Спросил Капитана:

— Снять чайник, ага?

Скверный обозлился:

— Сказано снимать!

Скала снова пропустил его слова мимо ушей.

— Как прикажешь, ага, сперва заварить или снять?

Скверный огляделся, нет ли чего потяжелей.

— Ты что, не слышишь? Тебе говорят: снимай чайник!

Скала не спеша снял крышку, бросил заварку.

— Я снимаю, ага!

И, не глядя на Скверного, снял чайник с огня.

В камере было всего пять стаканов. Скверный поставил один перед Капитаном, другой перед собой. Скала что-то проворчал себе под нос, но Скверный сделал вид, что не слышит. И без того вот тут он у него! Так бы и пустил из него юшку!

Чай разлили по стаканам, бросили в каждый по куску сахара. Еще один стакан взял себе Скала. Оставшиеся два передавались по очереди из рук в руки.

Скале не понравилось, что чай Скверному налили раньше, чем ему. Еще вчера Скверный был с Капитаном в ссоре, а теперь вот заделался лучшим другом. Было отчего расстроиться.

Скверный понимал, что у Скалы на уме, и лишь выжидал удобного случая, чтобы убрать его с дороги. Знал он, что Скала, сукин сын, надеется на защиту Капитана. Видно, мало ему доставалось, когда они были с Капитаном в ссоре. Ничего, Скверный еще докажет, что его не зря так прозвали.

Капитан толкнул его локтем:

— Ты чего не пьешь?

Скверный пришел в себя, отрываясь от неприятных мыслей. Загремел ложкой в стакане. Скалу, однако, надо непременно укротить, иначе будет всю дорогу подкладывать камни в торбу, все дело испортит.

А дело было такое, что его испортить никак нельзя. Сто пятьдесят лир не такие уж большие деньги. За неделю, за десять дней может ни шиша не остаться, все пойдет прахом. На эти деньги они с Капитаном могли бы испытать свой шанс. Не повезет одному, так повезет другому. Аллах над всем хозяин! Не Сёлезли же!

Лишь бы судьба-индейка потрафила! Пусть немного, скажем, чтоб сто пятьдесят стали тремястами пятьюдесятью. Тогда, тогда он знает, что делать. Выигрыш они с Капитаном поделят, он возьмет свою долю, и поминай как звали — на кой ему сдалась эта вонючая камера! Или нет, он не уйдет, станет играть на свои деньги. По полста курушей, понемногу, чтобы поглядеть, как пойдут дела. Проиграл? Пропустит три-четыре кона! Выиграл — начнет с лиры. Сотня превратится в две, две сотни — в четыре, четыре сотни — в восемь…

Два стакана переходили из рук в руки:

— Ну и отхлебнул ты, парень!

— А ты? Ты сам?

— Мой глоток — твоего половина.

— Кончай болтать! Мы ждем.

— Люди ждут, сынок.

Скверный, подсчитывая в уме возможный выигрыш, добрался до двух тысяч. Потом до четырех, а потом и до восьми. Будь у него восемь тысяч лир, он купил бы себе новую одежду, а эту, грязную, сжег прямо на бетонном полу камеры. Потом отправился бы в баню, как следует попарился, надел свежее бельишко, новый костюм и поселился бы в камере беев. А уж там известно — отменный тюфяк, шерстяное одеяло, подушка. Под постелью толстый ковер, как у Сёлезли… Нить его мыслей внезапно оборвалась.

Капитан поставил перед собой порожний стакан, и его тотчас схватил Скала.

— Ты что? — вскинулся Скверный. — Чего схватил стакан Капитана?

Скала глянул исподлобья:

— Тебе какое дело?

— Ах, не мое дело? Ну, гляди, минарет, как бы тебе не растянуться на бетоне.

— Видали мы таких! На базаре по пять курушей за фунт дают!

Скверный вскочил, но огромная рука Капитана удержала его.

— Не связывайся!

Самолюбие Скверного было удовлетворено.

— Если бы не ты, Капитан…

«Что бы ты сделал?» — чуть было не вырвалось у Скалы. Держа в руке стакан, он спросил:

— Налить еще, ага?

За Капитана ответил Скверный:

— Наливай, конечно. Еще спрашивает!

Скала наполнил стакан, протянул Капитану. Тот закурил новую сигарету. И вдруг заговорил:

— Был я тогда в Стамбуле. Дело спешное, контракт заключал. Один друг на Галате, другой в Зибе. Денег — что воды в фонтане. — Он неторопливо отхлебнул из стакана. — Заночевал в Зибе. Проснулся утром. Рань. Пошел в баню. Вышел из бани, прямо в компанию. Говорят, добро пожаловать, Капитан! Доброго здоровья, говорю. Говорят, есть шлюп, выходит в рейс, пойдешь? Говорю, чего спрашивать у больного здоровья. Но шлюп не шлюп, а что твой пароходик, который через Босфор ходит. Стоит под парами, готов отдать концы. Пирей, Неаполь, Триест. Оттуда Марсель, Гамбург, Скандинавия, Россия… Говорю, ладно. Пошел в кофейню поглядеть, может, есть кто из земляков. Гляжу, наш Хидает сидит, на меня глядит. Ба-а, ты чего, говорю, глядишь, Хидает? А ты, говорит, ничего не знаешь? Убили твоих племянников! — Он снова сделал глоток, пустил клуб дыма. — Тут я прямо ума решился, в глазах потемнело. Взял такси, и домой, на родину. Говорят, собака, которая ищет смерти, мочится на стену мечети. Вылез из такси, гляжу, ведут Рахми жандармы из суда. Хороший браунинг был…

Он умолк.

— А дальше что? — спросил Куриный.

Капитан смерил его гневным взглядом:

— А что же еще! Не из мечети ведь меня привели в эту чертову дыру!

Он встал.

— Куда? — вскинулся Скверный.

— По нужде.

Скверный обернулся к Скале:

— Эй, ты, чего развалился, как корова на подстилке! Принеси кувшин аги!

Скала поднялся, недовольно бормоча себе что-то под нос, взял кувшин в углу камеры, наполнил его водой, поставил в двух нулях и вернулся.

— Да, — сказал Куриный, — не так-то просто быть слугой. Ага только подумал встать, а ты уже должен быть на ногах!

Скала зло поглядел на него.

— Чего выставился, осколок минарета? — спросил Скверный. — Неправду он говорит, что ли?

— Я тебе не осколок минарета!

— А кто же, скотинка божья?

— И не божья скотинка.

— Кто бы ты ни был, не торчи столбом, челюсти переломаю!

— А кто торчит?

— Ты торчишь около Капитана, прилип, как коровья лепешка!

— Что верно, то верно, — подхватил Куриный. — Вот ты, Скверный, к примеру, тоже для нас ага! А не стыдно ему против тебя идти! Наш ага тебя ценит, уважает. Коль ты скажешь, прогонит его, возьмет другого слугу.

— Как же, возьмет! — проворчал Скала. — Держи карман.

— Возьмет, ясное дело. Ага сам себе хозяин.

— А и возьмет, тебе-то что?

— Больше сказать нечего? — снова вмешался Скверный. — Правильно он толкует!

— Пусть не суется не в свое дело.

— Куда хочет, туда и суется.

— Пусть лучше не суется.

— Тебе говорят, паршивец! Куда хочет, туда и суется.

Скверный вскочил, схватил долговязого Скалу за шиворот, оттащил к стене.

— Пусть не суется, — упрямо твердил Скала.

— Тебе говорят, мерзавец: ты ему не указ!

Грязная брань, за нею оплеуха, удар кулаком, ногой… Скала растянулся на бетоне. Взревел на всю тюрьму, точно бык. Сбежались надзиратели.

— Что здесь происходит? В чем дело?

Скала заорал еще громче. Надзирателей, однако, на горло не возьмешь. Толстый коротконогий охранник прикрикнул:

— Замолчи! Чего ревешь, как вол!

— А за что он бьет? Он меня не кормит, нет у него такого права!

Скверный снова налетел на него. Ударил раз, еще раз. Их разняли заключенные. Куриный подошел к надзирателям:

— Да не верьте вы ему! Прикидывается.

Длинный худой охранник рассмеялся:

— Все вы тут мастера…

Обычная история. Надзиратели удалились. Скала не поднимался, лежал на бетоне вниз лицом. Боялся, как бы еще не попало. Ждал Капитана.

Вернувшись из уборной, Капитан долго глядел на Скалу. Потом обернулся к Скверному: