— Ты за что его, а?

Скверный, Куриный, а за ними остальные стали все валить на Скалу. Тот вскочил на ноги:

— Врут! Клянусь верой и правдой, врут, мой ага! У них одна забота — оговорить меня перед тобой да занять мое место! Не выносят они меня, клянусь, не выносят!

— Много о себе думаешь! Выносят не выносят. Да кто ты такой?

— А я говорю, не выно́сите вы меня!

— Заладил как попугай! Досталось по зубам, мало?

— Досталось, а вот теперь тронь попробуй!

— И попробую!

— Не посмеешь. Теперь здесь Капитан, мой ага. А ну ударь!

Капитан потянул Скверного за рукав. Они уселись друг против друга.

Куриный с усмешкой глядел на Скалу. Перехватив его взгляд, Скала рассердился.

— Дерьмо! — пробормотал он, покосившись на Скверного.

Тот не слышал.

— Ну а что было дальше, Капитан? — спросил Куриный.

Каждый из заключенных раз тридцать слышал историю Капитана. С течением времени она обрастала в его устах новыми подробностями, становясь все более геройской. Заключенные посмеивались про себя, но не пытались ловить его на слове.

В тот вечер они засиделись далеко за полночь.

Капитан и Скверный вместе вышли из семьдесят второй камеры.

Целых два дня Скверный не решался начать разговор и открыть Капитану свои планы. Курил ночи напролет сигарету за сигаретой и мечтал. Вот ему удалось под каким-то предлогом затащить Капитана в камеру Сёлезли, усадить за игру. Фортуна ему улыбается, он выигрывает, выигрывает, выигрывает. Они перебираются в камеру беев. Там тоже играют. И снова выигрывают. Ссужают других выигранными деньгами в рост, под проценты. Тюфяк из шерсти, шерстяное одеяло, подушка, покрывала из верблюжьей шерсти. По стенам, как у Сёлезли, развешаны костюмы, обернутые белой бумагой. Каждый день, как у Сёлезли, кипит кастрюля, шумит самовар. Дыми себе сигареткой с дурманом да беседуй с гостями…

Он глубоко вздохнул.

— Чего вздыхаешь? — спросил Капитан. — Или корабли твои потонули в море?

— Нет, другое!

Они спустились по лестнице. На втором этаже им навстречу попался коротконогий, толстый, как кот, Боби Ниязи, посыльный начальника тюрьмы. Боби не ожидал увидеть Капитана здесь.

— Ха! Вот так удача! — сказал он, потирая руки. — Позавчера, говорят, пришли тебе сто пятьдесят лир от матери? Давно пора и к нам заглянуть, милости просим.

Скверный с Капитаном знали, что Боби, если захочет, может устроить им разрешение начальника тюрьмы отправиться в сопровождении жандарма или надзирателя в город к зубному врачу или в больницу. Они знали также, что, выйдя под таким предлогом за ворота тюрьмы, можно посидеть часок-другой в кабаке, побывать в публичном доме. В их интересах было умаслить Боби.

Капитан сунул руку в карман черных штанов, купленных вчера в тюрьме у Кара Хаджи за шесть лир, вытащил комок ассигнаций. Пока он разворачивал скомканные бумажки, Боби выхватил у него пятилировую и принялся тереть ею щеки, глаза.

— Благослови тебя аллах, Капитан!

Скверному показалось, что пять лир для Боби слишком много.

— Бессовестный!

— Не твое дело, труба водосточная! Свои, что ли, деньги отдаешь? Нашел в кого камень бросить, а? — Он повернулся к Капитану. — Не таскай ты за собой эту падаль. Ведь он готов с ресниц невесты сурьму слизать да продать. Клянусь аллахом!.. Да, верно ли, что я слышал?

Голова хеттской статуи повернулась к Боби:

— Что ты слышал?

— Задаешь, говорят, пиры в камере голых?

Скверный оживился.

— Варим суп для бездельников, грош им цена с потрохами!

— А ты разве не ешь? Ты, что ли, не бездельник, труба водосточная! Не зря тебя Скверным зовут. Послушай, Капитан, прекрати ты это. Сам у мечети Султан Ахмед побираешься, а у Святой Софии милостыню раздаешь. Куда это годится? Если уж аллах голодранцев людьми не сделал, ты и подавно не сделаешь.

— Точно, — вставил Скверный.

— Ах, точно!.. Не вводи меня в грех!.. Послушай, Капитан, пропади они пропадом, эти голодранцы, пусть воздаст им аллах по заслугам. Сто пятьдесят лир не каждый день попадают в карман. Мой тебе совет: отправляйся в камеру Сёлезли. Попытай судьбу. Или султан, или чурбан!

— Браво! — завопил Скверный. — Я давно хотел тебе это сказать, Капитан, да все не решался. А вдруг тебе и в самом деле повезет…

— А нет — так не велика потеря.. — подхватил Боби. — Представь, что от матери ты ничего не получал. Зато если повезет…

— Разбогатеешь, бесчестным буду!

— Бесчестным? Видать, у тебя за душой не одна тонна этой самой чести?!

Скверный предпочел принять слова Боби за шутку и рассмеялся.

Боби потянул Капитана за руку:

— Пойдем! Я как раз собирался проверить свой шанс. Хочешь, давай вместе?

Капитан не двигался с места. Боби спросил:

— Или ты боишься? Не робей, приятель. Никто у тебя денежки из кармана не вытянет. Не хочешь, не играй. Поглядишь, посмотришь. Пошли!

Скверный схватил Капитана за другую руку, и вдвоем они потащили его в камеру Сёлезли, как быка на заклание.

Капитан в этой камере ни разу не был. И не только он. Никого из семьдесят второй сюда не пускали. Теперь, однако, Капитан уже не принадлежал к тем, кого звали детьми папаши Адама. Он получил от матери сто пятьдесят лир, справил себе одежду, купил постель, угостил заключенных супом.

Никто, впрочем, не обратил на Капитана и его спутников никакого внимания. Боби втиснулся между игроками:

— Селям алейкюм!

И выигрывавшие и проигравшиеся едва кивнули ему в ответ головой.

— Алейкюм селям!

Дрожащие руки игроков хватали кости с расстеленной на полу шкуры, трясли их в чашечке из-под кофе, снова кидали. На кон ставили бумажки в пятьдесят, в сто лир, проигравшие с досады скрипели зубами, выигравшие, запихивая деньги в карман, не скрывали своей радости.

— Не перебивай, Хасан.

— Перебью, приятель, мое право.

— Держи!

— Нет, говорю!

— Ну вот, все дело испортил…

Сёлезли, привалившись спиной к свернутой постели, покрытой цветастым одеялом из верблюжьей шерсти, следил за переходившими из рук в руки костями. Он был осужден на восемнадцать лет за насилие над женщиной и сидел уже шестой год. В прошлом году его отец умер от горя, оставив ему в наследство тысячи денюмов земли, стада овец. У Сёлезли было трое детей — два мальчика и девочка. Но страсть у него была одна — игра. Ничто больше его не занимало.

Наконец очередь дошла до него. Рукой, на которой блестели перстни и кольца, Сёлезли вытащил из пухлой пачки денег три мятые сотенные бумажки и бросил их на шкуру.

— На все!

— Не горячись, — сказал Бошняк Али, державший в руках кости.

— Да как же не горячиться, продулся совсем! Бросай!

Голубоглазый тщедушный Бошняк, помедлив, загремел в чашке костями. Бросил.

— Две шестерки!

Он забрал скомканные сотни. Скверный чуть не умер от зависти. Склонившись к Капитану, прошептал:

— Ах, Капитан, Капитан!

Взгляд его упал на дверь. Там, не спуская с них глаз, стояли Скала и Куриный. Скверный небрежно запалил сигарету и, затянувшись, выпустил дым к потолку камеры, убранной коврами.

— Нужник поганый! — с ненавистью сказал Скала. — Считает себя человеком!

Куриный не понял:

— О ком это ты?

— А тебе что?

— О нашем аге?

— О нем, конечно. Беги доносить, медаль получишь!

Куриный умолк, вытянув длинный, острый нос. Но сделал зарубку на память. Скала еще ответит за «нужник».

Игра становилась все более азартной. Сёлезли бросил на кон пять сотен. Через два круга Бошняк заграбастал и их. Непотребная брань Сёлезли сотрясала стены камеры. Привычным движением игроки хватали кости, трясли, бросали, с радостью тянули деньги к себе или со злобой швыряли выигравшим.

Боби подошел к Капитану:

— Ну как?

Капитан хотел было ответить, но Скверный опередил его:

— В два кона можно разбогатеть!

Капитан был потрясен увиденным. Он медленно встал вместе со Скверным, который был вынужден последовать за ним, вышел из камеры. Сотни, брошенные на кон Сёлезли, не выходили у него из головы. Бошняк разбогател за несколько конов!