— Где те денечки? — вздохнула Хатидже.

— Они нас просто разорвать готовы! — отозвалась черноглазая волоокая Фатьма.

— Пусть разорвут, девка! Я согласна!

Женщины фыркнули. Тощая, как жердь, надзирательница, жена стоявшего у ворот охранника, подняла голову от вязанья.

— Чего ржете, как кобылицы, почуявшие жеребцов?!

Снова раздался смех.

— Тьфу на вас! Совсем стыда нету!

— А чего нам стыдиться? — возразила Недиме.

Надзирательница промолчала. Знала, что Недиме получила семнадцать лет за то, что, выследив изменившего ей любовника, всадила ему в живот кухонный нож. Стыд для нее теперь пустое слово. Но Недиме не унималась:

— По ночам валяешься со своим в постели, а днем приходишь сюда срамить нас! Не выйдет, бабонька! Мы ни днем, ни ночью места себе не находим без мужиков! Так-то вот!

Недиме не врала. Бывало, всю ночь проводили они в постели, прижимая к груди грязную мужскую рубаху, лаская и целуя заляпанные старые штаны.

Боби Ниязи приносил для стирки грязное белье из мужских отделений — десять курушей за штуку. И как волновало воображение это мужское белье.

— И то правда! Помоги вам аллах! — согласилась надзирательница.

— Я и говорю, солнце грязью не замажешь! Мне, правда, уж за сорок, а ты вон на нее погляди! Что брови, что глаза, что грудь!

Айше залилась краской. Не от стыда, от похвалы. Сговорившись с дружком, Айше зарубила в хлеву своего пятидесятипятилетнего мужа. И чуть не угодила на виселицу. Она должна была отсидеть еще двадцать два года. И если аллах не повелит иначе, Айше выйдет на волю в сорок четыре. «Лучше уж сразу в реку броситься!» — говорила Недиме.

Не появись Боби с охапкой грязного белья под мышкой, Недиме не скоро бы замолчала. Дерзко глянув на него из-под тонких длинных бровей, она спросила:

— Зачем пожаловал, сукин сын?

— Да вот белье принес вам, матушка!

— Спасибо, дорогой сынок! Спасибо! Боюсь, что и это только для красотки Фатьмы!

Красотка Фатьма, осужденная за «прелюбодеяние», черноглазая, чернобровая, черноволосая молодуха, подскочила к Боби, точно распаленная кобылица.

— От кого?

— От Капитана!

Фатьма так привыкла получать белье от Сёлезли и других записных богатеев, что никто иной ей и в голову не приходил.

— От Капитана? Это еще кто?

— Жнец да на дуде игрец. Главное — денежный!

— Новенький?

— Попал давно, а раздобрел недавно.

— Как так?

Боби изложил во всех подробностях. Закончив рассказ, прибавил:

— Дурачок он, бабский страдатель! На кой он тебе? Стирай, получай денежки и не забывай про Боби. Не то, клянусь матерью, испорчу тебе коммерцию!

— Отдай белье и проваливай! — прикрикнула на него надзирательница.

Боби передал белье Фатьме, подошел к надзирательнице:

— Не бойся, сестричка, не съем я твою Фатьму! Говорю только, что на сей раз хозяин белья — человек капризный, все должно быть сделано как следует!

— Поди сюда, Боби, — встряла Недиме. — Съешь меня!

— Тебя? Помилуй аллах! Без тонны меда от горечи загнешься!

— Ах так, значит, брезгуешь земляками?

— Помилуй аллах, — проговорил Боби и, заметив старшего надзирателя, бросился наутек. Зажав в кулаке свисток, надзиратель глядел на него волком.

— Сколько раз тебе говорил: не трепись с бабами! — рявкнул он, когда Боби подбежал ближе.

Боби расплылся в улыбке, заегозил, как нашкодивший кот.

— Говорил, отец ты наш, говорил! Разве я тебя ослушаюсь? Эти шлюхи сами ко мне пристали, еле ноги унес. Может, кофею выпьешь? Я сварю. И сигареты есть, «Золотой Рог».

— Где разжился?

Боби решил, что будет лучше, если он не назовет имени Капитана.

— Ешь изюм, господин старший, а про виноградник не спрашивай!

Он перемахнул через несколько ступеней, влетел в контору, открыл дверь в крохотную заднюю комнатку. Боби обитал здесь не один. В этой сырой конуре вместе с ним жили заключенные, исполнявшие писарскую и другую работу для конторы. Быстро сварил кофе, отнес в дежурку старшему надзирателю. Выложил пачку «Золотого Рога».

— Если нет других приказаний, я пойду!

— Ступай!

Боби вернулся к себе в каморку, уселся на деревянный сундук, в котором прятал чай, кофе, сигареты, сахар, и задумался. Как облапошить этого придурка Капитана и выманить у него деньги? Вчера да и позавчера Боби долго толковал ему о том, какие послания передают бабам вместе с бельем другие заключенные. У него аж глаза заблестели. Но он так и не решился попросить Боби о такой услуге. Застенчив, дурак, ясное дело. Даже пропуска не попросит, чтоб отправиться в город к зубному или в больницу. Не хочет говорить об этом со мной, стесняется, а напрасно.

Боби встал с сундука, вышел во двор и направился к мужскому корпусу.

У дверей дежурил надзиратель-татарин. Они с самого начала невзлюбили друг друга. Вернее, надзиратель не выносил Боби за то, что тот не считался с рядовыми охранниками, поскольку служил у старшего.

— Куда идешь? Чего тебе надо?

— Открывай!

— Куда идешь, говорю?

— Открой! Иду в корпус. Старший приказал.

Приказ старшего заставил надзирателя подчиниться, не то он показал бы ему, где раки зимуют. Но ничего, еще настанет день, когда он рассчитается с ним. Выругавшись, надзиратель отпер дверь, проговорил Боби в спину:

— Ну погоди, попадешься ты мне…

Боби слышал, но не обратил внимания на угрозу. За ним стояли старший и сам начальник тюрьмы. Что мог ему сделать этот татарин?!

В дверях семьдесят второй его ждал Капитан. Он нетерпеливо схватил Боби за руку, желая поскорее услышать, как приняла его заказ красотка Фатьма. Но Боби не торопился, заметив, что Скала, Куриный и прочая братия навострили уши. А он этих голодранцев терпеть не мог.

— Ну что? Чего зенки выкатили?

— Да так, ничего. Хотели спросить, может, чаю выпьешь?

— Разве об этом спрашивают? — пристыдил их Капитан. — Заваривайте!

Капитан отвел Боби в свой угол, усадил на постель.

— Я говорил о тебе с Фатьмой…

Глаза у Капитана округлились.

— Обо мне? Что она сказала?

Боби бил без промаха:

— Рассказал ей твою историю! Она была поражена!

— Сказал, что я был капитаном?

— А как же, Капитан!

— Сказал, что плавал не на пароходике через Босфор, а в Марсель, в Германию, в Россию?

— Все рассказал. На других заключенных не похож, говорю. Бельишко его как следует выстирай, выгладь, он не обидит.

— А она что?

— Для такого молодца, говорит, белье стирать — большая честь!

Хеттская статуя ожила. Капитан встал, снова сел и рявкнул на всю камеру:

— А ну поскорей заваривайте чай, да покрепче!

Скала шепнул на ухо Куриному:

— Договорились они о чем-то. Но о чем?

Куриный насыпал чай для заварки, кивнул:

— И мне так кажется. А о чем, кто их знает…

— Такое меня зло берет на Боби!

— И меня тоже!

К ним подсели Измирец и Бетон:

— Послушай, Скала, что-то нечисто у Боби с Капитаном, ей-богу!

— Вот и мы говорим.

— Забрал он Капитана в руки.

— Это точно!

— Лишь бы все это на нас не отыгралось…

— Чего вы там шепчетесь? Разойдись! — приказал Капитан.

— Оставь их в покое! — сказал Боби. — У нас свои дела. До сего дня я один носил белье к этой бабе от Сёлезли, Сулейман-бея и других. Обо всех ей рассказывал, но она ни о ком так не расспрашивала, как о тебе. А если я ей скажу: Капитан, мол, сохнет по тебе, написала бы ему письмо…

— И написала бы?

— Почти уверен.

— Ах, если б написала!..

— Что я буду за это иметь?

— Все отдам! Глаза мои возьми, сердце!

— Ладно, понадобятся — возьму. А пока пусть глаза да сердце тебе послужат. Рассчитаемся лучше монетой. Согласен?

Капитан вытащил из черных саржевых шаровар пачку денег, положил перед Боби.

— Бери сколько хочешь!

Боби деликатно взял две десятки.

— Одна — мне, другая — Фатьме!

Услышав имя Фатьмы, Капитан вскинулся: