Капитан вздохнул.

Айсель испугалась его приятеля. И было чего! Усищи до ушей, густые, лохматые брови, из-под фуражки торчат длинные черные кудри. Как она от него шарахнулась, ища защиты у Капитана!

Эх, найти бы теперь Айсель!.. Знал бы адрес, отправил деньги, письмо написал. Приезжай, мол, да поскорее! Она бы приехала. Он снял бы ей неподалеку комнатку с кухней, заплатив из выигранных денег за полгода вперед… Женился бы на ней, ей-богу!

Капитан закашлялся.

А что? Плевать ему на всех, взял бы да женился. Кто здесь ее знает? Айсель приходила бы к нему на свиданья, они садились бы в углу двора, колено к колену, щека к щеке…

Он потянулся за новой сигаретой. Подбежали Скала и Куриный, предлагая спички. Но Капитан вынул свой коробок, не спеша прикурил.

Скала сказал:

— Послушай, ага…

— Чего тебе? — не поворачивая головы, спросил Капитан.

— Ребята говорят… Завтра побелим стены, говорят, но вот…

Капитан обернулся:

— Что вот?

— Ничего, сделаем, даст аллах…

— Дальше-то что?

Куриный толкнул Скалу локтем.

— Тебя спрашивают, — сказал Капитан, — дальше-то что?

— Ничего, дорогой. Говорю, человек для вас похлебку варит, чаем вас поит, куревом снабжает. А вам все мало. И правда ведь? Вари еду, кипяти чай, бели стены…

— Не тяните резину! Говорите, чего вам надо?

— У наших оборванцев, — сказал Куриный, — ни совести, ни стыда нет, мой ага.

Капитан взорвался:

— Тебя спрашивают, черт побери, чего они говорят, в чем дело?

— Говорят, не сыскать такого агу, как наш. Да ниспошлет тебе аллах удачу во всем. Пусть святой Ибрагим дарует тебе богатство! Но сам понимаешь, жаль уголь, зря жгем, все тепло в окно вылетает…

Капитан понял. Собственно, он и сам об этом думал. Надо бы сделать рамы, вставить стекла. Все равно рано или поздно Сёлезли и другие его обыграют.

— Напомни мне завтра! — сказал он.

— Спаси тебя аллах, ага! — запричитали Куриный со Скалой. — Дай тебе здоровья!.. Пусть каждый камень в твоих руках станет золотом!.. Да не увидишь ты черных дней!

Когда добрая весть долетела до сидевших вокруг мангала, шапки полетели в потолок:

— Значит, вставят стекла?!

— Вставят, только вот сначала надо рамы сделать.

— Ишь умник выискался. Будто ага без тебя не знает.

— А разве я сказал, что не знает?

— Только этого не хватало!

— А ты не перебивай!

— Перестаньте грызться! — крикнул Бетон. — Пусть вставят стекла, хоть с рамами, хоть без рам. Лишь бы стекла были!

— Будут!

— Как стекла вставят…

— Всю ночь будет тепло от мангала.

— Не только ночь.

— И днем тоже.

— Вот тогда…

— Что тогда?

— Тогда совсем шикарная будет жизнь. Еще бы…

— Чего тебе еще?

— Постель бы…

— Разгулялись! — обрезал Куриный. — Положи им палец в рот…

— Они всю руку оттяпают.

— Эх, Бетон! Кто это они? А ты кто такой?

— Из вашей камеры, да не вам чета!

— Что так? — вскинулся Скала. — Чем ты лучше?

— У меня справка за среднюю школу…

— Один осел поверил да еще в прошлом году сдох.

Бетон разозлился.

— А ну, кто из вас хочет меня проверить? — Он обвел всех взглядом: — Что такое три целых тысяча четыреста шестнадцать десятитысячных?

— Значит, завтра будут рамы, — как ни в чем не бывало продолжал Куриный.

— Рамы вместе со стеклами, — подхватил Скала.

— Эх вы, дубины! — крикнул Бетон. — Не знаете даже, чему равно пи. А еще за людей себя считаете!

Как только надзиратель отворил утром двери камеры, от Сёлезли снова прибежал гонец:

— Капитан!

Прежде чем уйти наверх, Капитан строго-настрого наказал Скале не забыть про побелку. Скала, Куриный, Измирец и кампания отправились к старшему надзирателю, разжились банкой гашеной извести. Скала когда-то работал на стройке. Он развел известь, и все, засучив рукава, принялись за дело.

Капитан вернулся в камеру к обеду. Увидел побеленные стены и чуть не запрыгал от радости:

— Теперь черед за постелями!

Дети папаши Адама не поверили своим ушам. Неужто Капитан купит им постели? Быть того не может. Куриный решил переспросить:

— Какими постелями, ага?

Капитан ответил не сразу. Долго любовался чистыми, белыми стенами. Потом как бы между прочим обронил:

— Подыщите себе одеяла, тюфяки, подушки. Я дам денег. — И вышел из камеры.

Измирец в восторге прыгнул Куриному на спину, повалил его на цементный пол. Тот ушибся, но браниться не стал. Не до того. Скала и внимания не обратил на удар коленкой под зад, которым кто-то успел наградить его на радостях. Лишь Бетон поторопился предупредить:

— Ко мне не привязывайтесь, братцы! Я этих шуток терпеть не могу!

Но его не послушали. Навалились скопом, загнули салазки и швырнули на капитанскую постель. «Это уж слишком!» — решил Скала.

— Поосторожнее с постелью аги! Смотрите, ребята, останетесь с носом!

Едва Капитан вернулся в камеру, как возня прекратилась. Через полчаса коридоры тюрьмы огласились криками обитателей семьдесят второй камеры:

— Ищу постель!

— Кто продает порядочное одеяло с тюфяком?

— Куплю одеяло! Куплю тюфяк!

К вечеру и эта проблема была решена. Притащили одеяла, тюфяки, набитые тряпками, паклей, оческами, расстелили вдоль стены. Операцией командовал Скала. На сей раз никто ему не перечил.

Когда Капитан в своей черной бурке вернулся из камеры Сёлезли и увидел своих товарищей по камере, кейфовавших на постелях, его лицо неожиданно смягчилось, глаза хеттской статуи потеплели. Он неторопливо направился в свой угол. В сверкавшей белизной стен чистой камере царили такой покой и уют, что ему казалось, он вот-вот прослезится.

Но он тут же дал Скале новое поручение:

— Завтра зайдешь к столяру, пусть сделает рамы, вставит стекла. Деньги получат с меня!

И это было сделано. Никто не помнил, когда, какой лютой зимой выломали и сожгли на бетонном полу старые рамы. Теперь вместо них были новые, с целыми стеклами. В мангале полыхали угли, и тепло больше не вылетало наружу.

Пришло время сменить одежку, обувку. Никто из обитателей семьдесят второй камеры уже не шлепал босыми ногами по бетону. На каждом были теперь штаны, пиджак или куртка. Изможденные лица порозовели, жизнь засветилась в погасших глазах. Есть траву, рыться в мусорных ведрах — казалось, этого и не было никогда.

Вместе с сытостью бывшая камера голых обрела и благопристойность, и совесть, и стыд, и честь. К ним повадились гости из других камер, они и сами стали ходить в гости. Варили чай да кофе, угощали сигаретами.

И только Сёлезли не находил себе места. Отощал от злобы — кожа да кости. Беспрерывно требовал денег из дому. Вначале деньги текли рекой, потом река оскудела. Требованиям, однако, не было конца. Дома его хорошо знали — раз начав играть, он уже не мог остановиться независимо от того, выигрывал или проигрывал.

Ему перестали отвечать. Конечно, оливковые рощи, поля и дома принадлежали ему и он вправе ими распоряжаться как пожелает. Но дома у него были жена, дети. А ему еще не один год сидеть в тюрьме.

Тогда он совсем взбесился. Распродал ковры, которыми была увешана камера, паласы, костюмы, продал даже самовар. Большая часть вырученных денег вскоре уплыла в карманы Капитана.

Во второй половине апреля погода совсем наладилась. Солнце напоило теплом пробуждающуюся жизнь. Полопались почки на голых деревьях, все вокруг зазеленело. Нежные листки подорожника, молодого клевера, ирисов слились во дворе тюрьмы в сплошной зеленый ковер. Особенно ярким этот ковер был перед небольшим зданием под красной черепицей, откуда после полудня выходили на прогулку заключенные женщины. Прижавшись друг к другу, они чинно сидели на траве и, казалось, не слышали криков, долетавших до них из мужских отделений, не видели столпившихся у решеток заключенных, которые колотили себя кулаками в грудь, стараясь привлечь их внимание. Но безразличие женщин было напускным. Они ощущали за спиной голодное дыхание осатаневших без них мужчин и жадно вдыхали тяжелый, пропитанный табаком мужской дух. Ах, если б распахнулись двери и мужчины, выскочив, словно разъяренные быки из загона, могли бы наброситься на них!