В роскошные магазины Сити, где выставлены на продажу такие кружева, простому матросу и соваться нечего. И надо же было вынырнуть этому мальчишке и шепнуть ему на ухо: «Шикарные кружева! У нас такие носят одни герцогини при дворе. Могу добыть. По дешевке!» И Кинг дважды растопырил все десять пальцев. Кто бы тут мог устоять!

А Паоло уже много дней только и мечтал, что о своей свадьбе с Лючией. Как у нее заблестят глаза! И как бы к ней пошло подвенечное платье из лондонских кружев! В этом наряде краше его невесты во всей Сицилии не сыщешь. Все парни лопнули бы от зависти. А теперь что? Он горько усмехнулся и понурил голову. Толчок под ребра возвратил его к действительности.

Перед ним стоял щупленький паренек с плутовской мордашкой, на вид лет тринадцати, не больше. Дырявая капитанская фуражка лихо сдвинута на одно ухо.

Поток бранных слов сорвался с губ Паоло, потом он показал на парусник:

– Goddam, very late – очень опоздай! Мы сегодня уйти!

Мальчуган хладнокровно дал ему доругаться, как ни в чем не бывало приветливо улыбнулся и, успокаивающе приложив черный от грязи палец к губам, затараторил:

– Pst… Signore Maccaroni… Silentia… bona sera! – Он сорвал с себя фуражку и так же лихо натянул ее на другое ухо.

Паоло рассмеялся.

– Avanti! – сказал мальчуган. – Tutti bone – bambino mio! – Слова эти он подготовил заранее. Переведенные на родной язык, они должны были примерно означать: «Хэлло! Вы, господин из страны макарон, довольно тарабарить! Добрый вечер! Чапайте за мной. Живо! Пошли. Все в порядке, мой милый!» Но вместо «мой милый» он сказал «мой малыш» и удивился смеху, которым была встречена его приветственная речь. Паоло очень позабавило это необыкновенное обращение на его родном языке, и он позабыл свою досаду.

– Ты сам bambino![16] – И Паоло ткнул бойкого мальчугана в грудь. – Ты little boy[17]. Я – большой матрос! – Паоло встал и уже серьезно спросил: – Где Кинг?

– Avanti![18] Пошли!

Хенни, или, как его иногда звали, Портовый Хенни, выполнял в шайке должность гида, так как из обрывков разноязычных фраз, ежедневно звучавших вокруг него, он не только нахватал уйму важных и нужных слов, но и удивительно ловко умел, пользуясь ими, изъясняться с моряками всех пяти континентов. Хенни обладал каким-то шестым чувством, помогавшим ему никогда не теряться, выворачиваться из самых сложных переплетов и с истинным шиком ускользать из цепких лап портовой полиции. Он не пропускал мимо ушей ничего, что пошло бы на пользу или во вред шайке. Умный и живой, он всегда старался узнать что-нибудь новенькое. Прозвище «Портовый Хенни» он получил потому, что вечно крутился в доках. Хенни умел сносно читать, что тоже представляло большое удобство для грачей – ведь их ученый «профессор» Оливер не всегда был под рукой.

Хенни с матросом быстро добрались до «Пьяного кита», одного из многочисленных матросских кабачков.

И в самом деле, куда ни ступи, за что ни возьмись, все тут качалось и шаталось, как пьяное: половицы, столы и табуретки, дощатый потолок, который, казалось, так и норовил обвалиться, да и трухлявые, готовые рассыпаться от малейшего толчка, стены. Но именно эта-то особенность кабачка и ценилась высоко, ибо в случае опасности отсюда можно было смыться, на худой конец, просто сквозь стену. Как правило, и посетители у стойки одноглазого хозяина «Пьяного кита» тоже не слишком твердо держались на ногах.

– Где Кинг? – нетерпеливо спросил Паоло своего провожатого. Но затем сквозь клубы табачного дыма разглядел того, кого искал, за столиком в кругу приятелей. – Хэлло, Кинг! – окликнул он его с облегчением.

Билли Клинг – грачи, вычеркнув из его фамилии букву «л», единодушно избрали его главарем, или «кингом» – «королем», – сидел подле своего дружка и сверстника, Джека, подростка с лицом, изуродованным шрамами.

В ту пору грачи избрали своей штаб-квартирой «Пьяного кита», вернее, один из его «кабинетов», под которым в подвале находилась их спальня – «пещера», где они ночью или днем, в зависимости от того, как требовало дело, спали на мешках. В шайку совсем недавно вступили близнецы Эдди и Джим. Пока они еще проходили испытательный срок. Мировой судья, к которому доставили двух оборвышей за то, что, голодные, они стянули с прилавка вареную телячью ножку, не посмел их осудить за воровство – такой в зале поднялся ропот.

«Накормите детей, тогда они воровать не станут!» – крикнула какая-то решительная женщина, а за ней подняли шум и другие бедняки, которые пришли в суд послушать дело. Им-то Эдди и Джим были обязаны своим освобождением. Выйдя из зала суда, близнецы дали себе зарок не возвращаться в Грачевник. Мать осталась в пустой и холодной каморке, а они убежали туда, где, как им казалось, их ожидала вольная, счастливая жизнь, – в доки.

Здесь-то наметанный глаз Кинга и приметил близнецов, слонявшихся без дела меж штабелями ящиков. Кинг подошел к ним как раз в ту минуту, когда Джим пытался выловить гнилое яблоко из мутной воды затона. Так они стали самыми юными членами шайки и сразу же после своего обстоятельного рассказа, встреченного громкими взрывами смеха, получили прозвища: «Эдди Телячья Ножка» и «Джим Теленок». Хотели они того или нет, прозвища за ними остались. В остальном все здесь им очень нравилось. Хотя бы уж потому, что изредка можно было досыта наесться.

Шестой грач, Оливер Пéнтленд, был сыном зажиточного коммерсанта. Он тоже убежал из дому, и назад его не тянуло. Открыткой: «Отправился пароходом на Цейлон», Оливер оповестил родителей о своем исчезновении и на этом успокоился. Но еще до отхода «своего» судна он повстречал Джека и Хенни. Вот это были ребята так ребята! О таких друзьях он всегда мечтал. Он остался с ними и махнул рукой на Индию. Вскоре для Кинга и грачей он сделался незаменимым «профессором», главным бухгалтером и кассиром. Сейчас он склонился над столом, что-то записывая и считая, и даже головы не поднял.

Наконец-то Паоло у цели! Забыты скучные минуты ожидания и досада. Билли с улыбкой поднялся ему навстречу. У Паоло исчезли последние сомнения. На его смуглом лице блеснули ослепительно белые зубы. В левом ухе его болталась блестящая серьга. Как кольцо для попугая, утверждал позднее Эдди. Джим тоже завистливо поглядывал на серьгу и красную шелковую косынку на шее у матроса. Итальянец всем понравился.

Паоло подошел к ним и с силой стукнул кулаком по столу, однако стол не выдержал такого неожиданного приветствия. Ножка, которой он был подперт, отвалилась, и стол медленно, будто кланяясь, накренился перед опешившим матросом. Это вызвало бурный взрыв смеха, к которому по-мальчишески весело присоединился и сам Паоло. Фокус со столом опять удался!

Кинг вытащил из-за стенной обшивки сверток и молча протянул кружева матросу.

У Паоло загорелись глаза.

– О mio cielo, Santa Maria![19] – Загорелой рукой он гладил кружева, осторожно водил пальцем по длинным лепесткам цветочных венчиков, тонким, как паутинка, изогнутым стеблям, наконец поднес ткань к губам и поцеловал ее. Грачи, удивленные таким бурным проявлением чувств, которое им, да и большинству их соотечественников, было совершенно несвойственно и чуждо, втайне забавлялись. Медленно и торжественно матрос опустил кружева на стол. Поток слов, среди которых попадались и английские, сорвался с его губ. Ребята не огорчались, что ничего не понимают. До чего же красиво, страстно и вместе с тем нежно, совсем как песня, звучала его речь!

Оливер не сводил глаз с взволнованного лица матроса. Он подтолкнул Джека в бок и тихо, с оттенком изумления проговорил:

– Temperamenti![20]

Хенни тоже поддался очарованию чужого языка и, когда Билли кивком напомнил ему, что надо переводить, он только сокрушенно пожал плечами. Но Кинг не рассердился.