– Тебе нелегко, – сдавленным голосом произнес наконец Мавр. – Ты продался этой гнусной конторе ради меня. Несладкая жизнь. А на что способен ты как ученый, никто не знает лучше меня. Может быть, мне все-таки укрыться в гавани какой-нибудь буржуазной профессии? Да, Фредрик, я об этом не раз думал…

Энгельс в изумлении остановился. К черту! Надо же ему было затевать этот разговор! По сравнению с тем, что приходилось терпеть Мавру, это же мелочи. Он заглянул другу в лицо, хотел возразить, но тут с удивлением заметил, что за какие-то несколько секунд тот совершенно преобразился. Почти весело Мавр сказал:

– Не тревожься, Фредрик. Такие мысли приходят и уходят. Я знаю, что гигантская работа, которая нам предстоит, должна быть сделана. И она будет сделана, с твоей помощью.

Они стояли посреди моста, окутанные густым туманом, который местами прорывался, открывая взору четкие, будто вырезанные резцом контуры противоположного берега.

Мавр взял друга под руку.

– Я пойду к своей цели наперекор всему и никогда не позволю буржуазному обществу еще и меня превратить в машину, делающую деньги.

Кинг и его шайка грачей

Темза, могучая река, извилистой лентой пересекающая весь город, утвердила за Лондоном славу торговой столицы мира. Ее исключительная ширина и глубина позволяли океанским великанам подниматься по ней до сердца города, чуть ли не до самых ворот фабрик, которым они доставляли из-за моря сырье. Испокон века Темза, или просто «Ривер» – «Река», как именовали ее и стар и млад, была излюбленным местом отдыха лондонцев.

В ясную погоду состоятельное купечество всегда охотно совершало прогулки на пароходах вверх по течению реки, мимо порта, до Вест-Энда. Сами-то фабриканты и банкиры хорошо знали каждую речную излучину, каждую новую и старую верфь, каждый пакгауз, знали ворота шлюзов, пропускавших суда в доки, но для их родных и знакомых не было ничего более внушительного, нежели вид Темзы, когда с моря поднимаешься к Лондонскому мосту. Тяжелые громады зданий, верфи по обе стороны, особенно начиная от Вулвича, парусники, теснившиеся у берегов таким густым роем, что под конец оставалось только узенькое пространство посредине реки, по которому сновали взад и вперед сотни пароходов, огромные доки, – все это было столь величественно, столь грандиозно, что дух захватывало. Это настолько красноречиво говорило о богатстве страны, правящей морями, что всякий раз повергало пассажиров в благоговейное изумление перед величием Англии.

Не мудрено, что короли текстиля, стали, банков не раз доставляли своим подрастающим наследникам случай насладиться захватывающим видом мирового города с той его стороны, с которой к ним ежедневно поступали всё новые богатства, богатства, кружившие головы юных джентльменов мечтами о приключениях и наполнявшие гроссбухи их папаш многозначными цифрами барышей.

Всего интереснее было плыть мимо коммерческих доков, огромных водных бассейнов справа и слева от реки. Здесь стояли большие и малые торговые пароходы, даже океанские исполины в восемьдесят метров длиною и осадкой до семи-восьми метров – мощные шлюзы пропускали их без труда. В иные дни в самих доках и на подходах к ним дожидались выгрузки по нескольку сот судов. Были среди них и парусные гуда. Обреченные на медленное вымирание в век пара и растущих скоростей, они все же не переставали вызывать общее восхищение.

Из всех частей света прибывали в доки корабли, и на причалах громоздились штабели товаров – несметное богатство, ежедневно и ежечасно стекавшееся к берегам Англии. Подхваченные тысячами рабочих рук, они исчезали в многоэтажных складах, пакгаузах и длинных подземных погребах, чтобы оттуда быстро разойтись по предначертанным им путям. Сырье поступало на фабрики, предметы роскоши, деликатесы, лакомства шли в резиденцию королевы, дворцы и замки лордов; вина, масла, южные плоды и пряности, лучшие сорта табака, какао, кофе и чая, не без основания именуемые колониальными товарами, перекочевывали в магазины бакалейщиков, а оттуда – в кладовые буржуазии. А корабли, груженные другими товарами, изделиями прославленной английской промышленности, долго не застаиваясь, опять уходили в море, разнося по всему свету свидетельства всеподавляющего величия и мощи Великобритании и сноровки и трудолюбия ее скудно оплачиваемых рабочих.

Рядом с последними доками Сент-Кэтрин вздымалась громада Тауэра с высокими зубчатыми стенами, башнями и воротами, и разговоры пассажиров невольно смолкали при виде этого грозного памятника самых кровавых страниц английской истории.

А лишь только пароход выходил из-под гранитных арок самого старого в городе Лондонского моста, длиною в триста метров, открывался сверкающий купол собора Святого Павла. Тут уже начинался Вест-Энд с его парками, нарядными улицами и роскошными дворцами. За Вестминстерским мостом высилось недавно отстроенное после пожара здание парламента, в котором вершились судьбы Англии и ее империи. Сюда с удовлетворением и гордостью обращал свой взор каждый купец. Это была «его» палата, подобно тому, как это был «его» город, и, показывая Лондон родным и друзьям, он неизменно его расхваливал. Но вот цель достигнута, отсюда можно совершить приятную прогулку мимо Букингéмского дворца, резиденции королевы, в Грин-парк, в котором, особенно по воскресеньям, собиралось избранное общество.

В Лондонском порту, простиравшемся от устья Темзы до самого Сити, и в его густо заселенных кварталах всегда царило бурное оживление, потому что судам нельзя было простаивать в доках подолгу, они должны приносить доход, а для этого требовалось скорее разгрузиться и погрузиться. Многие затем отправлялись в сухие доки верфей – почти всем кораблям требовалось освежить окраску. Свободных грузчиков в большом торговом центре всегда было вдоволь, и ни один не спрашивал, в который час дня или ночи понадобится его рабочая сила, их интересовало лишь, сколько заработаешь – одну или несколько монет – и стоит ли вообще нести такой заработок домой. Часто его хватало только на дешевый обед и стопку-две бренди в одном из бесчисленных портовых кабачков.

Там встречались матросы из всех гаваней мира. На осмотр достопримечательностей прославленного Лондона у них не оставалось времени. Увольнительные на берег обычно были столь же куцы, как и матросское жалованье. Иным счастливчикам, правда, везло, они получали часть рейсовых здесь: ведь каждому хотелось привезти домой – в Порто-Рико или Санта-Крус, в Гамбург, Неаполь или Марсель – какую-нибудь хорошенькую вещицу, кое-кто мечтал даже о чем-то необыкновенном. Особенно если он впервые отправлялся в дальнее плавание, как, например, матрос Паоло Риччи.

Еле сдерживая нетерпение, он сидел на чугунном парапете набережной, неподалеку от своей «посудины», четырехмачтового барка «Bella Napoli», поставив ноги на пустую смоляную бочку, и сплевывал набегавшую от табачной жвачки слюну через тюки с товаром или, разнообразия ради, в черную воду бассейна Сент-Кэтрин. Да, Паоло уже потерял терпение и злился. Этот Кинг! Проклятый мальчишка не идет и не идет! Неужели обманет? Истекают последние драгоценные минуты увольнительной. Паоло все больше мрачнел. Через час экипаж должен быть на судне. Опоздавшие могут на своих на двоих переправляться через большую лужу! Капитан утром отдал приказ выйти в море на день раньше назначенного срока, ввиду ожидавшейся перемены ветра.

Гора ящиков и тюков на набережной становилась всё меньше. Желтые и черные грузчики, не соблюдавшие священного для англичан воскресенья в расчете на хороший заработок, тяжело дыша, взбегали по узкому трапу на палубу парусника с последним грузом. Паоло вглядывался в лица зевак и прохожих. Ему наскучило ждать. Но и уйти нельзя! Они условились встретиться здесь, значит, здесь и надо ждать. Он в третий раз перекатил языком табачную жвачку, выругался и сплюнул. «Чертов мальчишка! Все-таки оставил меня с носом! – Паоло негодовал, и прежде всего на самого себя. – И почему я не купил Лючии кружевную косынку у первого попавшегося старьевщика? Или хотя бы пояс или цепочку. А теперь явлюсь к ней с пустыми руками. Вынь да положь ему кружева! Вот и влип! Этот Кинг меня просто околдовал. Черт его дернул показать образчик кружев, но каких! Тонкие, как паутинка! И я, дуралей, вообразил, что такое кружево достанется мне, сыну бедного рыбака!»