* * *
Обо всем напрямик, безо всяких прикрас,
О друзьях, о любвях говорить я готов.
Лики мира, раскрыть бы мне вас
В озареньи двадцатых годов,
Я бы вспомнил тебя, позабытый маршрут.
Сколько памятных знаков в себе ты хранишь!
Сделай шаг — и шаги поведут
Через тот позабытый Париж.
От конца до конца, через город и ночь,
Сквозь себя этот путь нас привел бы к заре,
Запыхавшихся так, что невмочь,
Проигравших в своей же игре.
Научившихся бранью на брань отвечать,
Предлагая взамен философий мечты,
Там, где люди старались молчать,
Накричавшись до хрипоты.
О неистовый мир из соломы и слов,
Не могу разобраться, где жизнь и где бред.
Столько вредных дурных сорняков
На пути, где оставил я след.
Это время — его не понять уже мне.
Цели нет у того, кто не видит огня.
Память — пепел и тень на стене,
Тень, которая дразнит меня.
К этим первым часам обращаю я взгляд:
Сумасшедшие жесты, неистовый крик,
Сумасшедшего света каскад.
Кем же впрямь были мы в этот миг?
Вижу вас, о друзья этих памятных дней!
Сколько раз между нами гремела гроза,
Но дрожит моя память, и в ней
Сохраняются ваши глаза.
Мы, как хлеб, меж собой разделили рассвет.
Ах, какая весна была! Утро земли!
Правота и ошибки тех лет
Это утро затмить не могли.
Примем просто события, преображавшие нас…
Гаснет ненависть, бурям проходит пора.
Проясняется небо в свой час.
За ночами приходят утра.
Даже если все это вас только смешит,
День грядущий судьбу нам готовит одну.
Он навеки рассказы хранит
Про минувшую нашу весну.
СЛОВО «ЖИЗНЬ»
Я слышу — теплый летний дождь полощет ивам волоса.
То будят, то наводят сон серебряные голоса.
Далекий дом моей мечты, дом в птичьих криках, где ты?
Я спутал завтра и вчера, как будто тело и трико.
У ночи пара мягких лап, и память видит далеко,
Так ясно, будто бы в воде отражены предметы.
Как будто свет воскресных дней одни остался от педель,
Сады далеких детских лет ветвями раздвигают хмель,
И юноше свой изумруд показывает море.
Жестокий августовский зной не колыхнется над тобой,
Но ты не думаешь о нем, перед тобой раскрытый том —
Читаешь Гете в первый раз, в траве, на косогоре.
Вот вдоль канала ты идешь в густой каштановой тиши,
Давя каштанов кожуру. Вокруг ни звука, ни души.
Лишь пьют алжирское вино бурлаки у плотины.
Глухой деревней ты идешь. Глядит, примолкнув, молодежь.
И запах пива и муки стоит в харчевне у реки,
И пахнут прачечной белья суровые холстины.
В нем смысл жизни? Ты куда, грызя черешни на ходу?
В Сольес? Но девушки тебе знак не дадут — мол, жди в саду.
И лошади той не видать, что норию вертела.
Ты даму в желтом вспомнить рад. В качалке, взятой напрокат,
Она качалась, ты стоял, и наконец-то руку взял,
Как город, штурмом, и на ней колечко заблестело.
Ты вспоминаешь или нет умершую в семнадцать лет?
Она была бледна, как мел. Отец весь день над ней сидел.
Тебе осталось — навсегда убраться, как чужому.
В чем смысл жизни? Может быть, так ящерицы могут жить?
Не только в Моцарте ведь суть. Пошлете сердце в дальний путь,
Но не заставите его забиться по-иному.
Со всех сторон грозят враги, но ты идешь назло врагам.
«Друзьям природы» вопреки Тироль прошел ты по снегам.
По горизонту небеса алели безрассудно.
Над Австрией самоубийц — как перед бурей черных птиц.
Карманы и душа пусты, но вот в Берлин приходишь ты,
Живешь там у зеленщика бессмысленно и скудно.
О, этот город был в тот год, как остров в сердце страшных вод.
Когда бы не было вокруг опасностей, акул и вьюг,
Морские острова чудес не знаю чем бы стали.
Ах, в сентябре Шарлоттенбург! Ах, наш берлинский Монпарнас!
Мы проводили вечера, беседуя в тени террас.
Американские друзья, о них вы вспоминали?
Быть может, Иерусалим? Вот-вот Самсон обрушит храм.
У каждой станции метро народ толпится тут и там,
И пивом горечи людской дома полны до края.
Вдруг — в муравейнике огонь или в курятнике лиса —
Полиция рванулась с мест, сирен завыли голоса.
Нет, человеку во плоти ужасна жизнь такая.
В ней есть какой-то зуб больной — вокруг него гнездится гной.
И ясно видит разум твой, что ограничен он стеной.
Чтобы уйти от этих мук, куда податься надо?
Домой вернуться? Где твой дом? Скорей уехать? Но куда?
На Белой площади друзья в картишки режутся всегда
И говорят, что есть у них союзники из ада.
В чем смысл жизни ты найдешь? И где в нем правда, где в нем ложь?
Как средь намазанных холстов, ты в этом городе живешь.
На черном рынке стоят грош и марки и идеи.
Париж. Пассажи и сады… Париж глубоко потрясен.
Зачем снесли Cité des Eaux, бегущий к Сене на поклон?
Где изгороди и цветы? Где тайные аллеи?
О женщина, нам сердце ты истеребила в лоскуты,
И сохранились в нем одни сухие, мертвые цветы
Да свет притонов в тех садах владений Калиостро.
Какой-нибудь случайный миг остался в сердце навсегда:
Акаций острый аромат, и Сены темная вода,
И еле слышный гул метро под низким сводом моста.
Когда случалось, что меж нас ложилась наземь чья-то тень,
Казалось, не наступит ночь, он бесконечен, этот день,
И нет желанной темноты, чтоб нас соединила.
Три года я тебя искал, подруга яркая моя.
Ты в затемнении была луной и солнцем для меня,
И долго терпкий аромат та комната хранила.
Ты отступала от меня, ты уходила навсегда,
Ты утонула в зеркалах, и не осталось ни следа
От черной королевы и от белой королевы.
Какая странная любовь! Все кончено, а жалоб нет.
Вдруг наступила тишина, погасла музыка, как свет.
Гораздо позже боль в груди почувствуешь ты слева.
В чем смысл жизни, наконец? В противоречьях без конца?
Прохожие на мостовой… Взгляд… Выражение лица…
Как будто бесконечный фильм проходит на экране.
Проговорили мы всю ночь. Я с ним поехал на вокзал.
Ноль Элюар Париж и жизнь неярким утром покидал.
Мне в этом фильме навсегда запомнилось прощанье.
Прощай, прощай! Вернешься ль ты когда-нибудь и Сарселль-Сен-Брис?
Твой свежевыкрашенный дом в Итаке ждет тебя, Улисс,
Пока вкруг твоего челна шумят ветра отваги.
От всех тревог, от всех сирен атолловый уводит путь.
О ярмарки! О карусель! Увидишь ли когда-нибудь,
Как гёрлс Гертруды Гофман перекрещивают шпаги.
Тебе на улице Мартир не увидать зарю в окне.
Не возвращайся в этот мир. Твой город гибнет, он в огне!
Ты был жнецом, бросай же серп, ступай несжатым лугом.
Ты, уезжая, мне сказал: «Я пересудов не хочу
О том, куда и почему…» Я им в ответ захохочу!
Я болтовни не допущу. Я буду верным другом.
О милые мои друзья! Тот красный занавес упал.
Я видел — в небе над мостом огонь бенгальский догорал.
Бежала лодка по реке вперед, в морские дали.
Июль. Ты помнишь ли, Дено, был бал еврейской бедноты.
Влюбленных бедных ты жалел, искавших тщетно темноты.
Четырнадцатое число… Беседа о Нервале.
Он говорил: «Любовь — нарыв, что горло режет пополам».
А из Америки в те дни Ивонна Жорж вернулась к нам
С натруженною песней птиц, летевших издалека.
Эпоха, полная тревог, ступили мы за твой порог.
Большое сердце всей земли во мраке слышно издали.
Свой дерзкий флаг Абд-эль-Керим возносит над Марокко.
В нем смысл жизни? Был ли он? Иль только вальс да краковяк?
Откуда этот черный пес? Кругом молчание и мрак.
Иуда иду я? Что люблю? Не зеркало ли в раме?
Раскрашивает ставни мир, он весь, Голландия, как ты.
Земля решила хоть зимой передохнуть от вас, цветы.
И я решил взглянуть назад усталыми глазами.