Стены во дворце были украшены росписью. И Мриганаяни с интересом стала их разглядывать.

«Эти картины как живые! Кажется, люди на них вот-вот задвигаются, заговорят! Даже не верится, что они нарисованные! Никогда раньше не видела ничего подобного. Да и где могла я это видеть? В деревне, что ли? Или в лесу? Вот бы самой нарисовать такую картину. И потом непременно надо выучиться писать и читать. Научусь всему и поеду в деревню. И Лакхи выучу всему, что сама узнаю. Так и скажу ей: «Невестка, давай я буду учить тебя». Что-то она сейчас делает, моя милая, дорогая Лакхи? Как она плакала! Я часто бывала несправедлива к ней! Но теперь больше никогда не обижу!»

В глазах у Мриганаяни блеснули слёзы. Служанки заметили это, но решили, что виною всему росписи на стенах, которые рани чересчур пристально рассматривала.

«Долго, наверно, придётся учиться, — продолжала размышлять Мриганаяни. — А по деревне я уже соскучилась. Нет, надо, чтобы Лакхи и брат приехали сюда. Что им там одним делать в деревне?»

В соседней комнате кто-то заиграл на вине. Мриганаяни удивилась, но поняла, что это играют на каком-то музыкальном инструменте, хотя никогда не слышала вины. Звуки были такими нежными: они проникали в самую душу. Потом кто-то запел. О, какой это был чудесный голос! Такого Мриганаяни никогда не слыхала. Пел мужчина, но как красиво! Иногда к мужскому голосу присоединялся женский, — он словно состязался со струнами. Мриганаяни вопросительно взглянула на одну из служанок.

— Это поёт знаменитый Байджу со своей ученицей Калой, — объяснила служанка.

27

После отъезда раджи и его свиты в деревне снова стало тихо. Лакхи и Аталу их дом казался осиротевшим без Мриганаяни. Грустные, пошли они на ток и проработали там до самого вечера, а вернувшись, поужинали и сразу легли спать: они измучились за день.

А на следующее утро снова пошли молотить. Когда они сели в тени отдохнуть, юноша сказал:

— Нам тоже надо пожениться.

Лакхи и без того была печальна, а тут совсем загрустила.

— Как же мы без Нинни справим свадьбу? — спросила она.

— А мы пригласим её. Она непременно приедет. Хоть она и рани, но нам нет дела до этого. Ведь она мне по-прежнему сестра.

— А когда ты пригласишь её?

— Да завтра же. Хочу справить свадьбу, пока шатёр из ветвей не пожелтел. В нём и совершим обход огня.

— Что ты говоришь! Нинни только вчера уехала! Как же она может завтра вернуться. Такого даже в деревнях не бывает.

— А долго после свадьбы жена не должна разлучаться с мужем?

— Не знаю. По-моему, Нинни никогда больше не приедет сюда. Раджа и его приближённые не отпустят её в деревню: ведь она — махарани большого княжества.

— Как это не отпустят? Никто не может запретить ей. Я сам за ней поеду. Попрошу только жреца назначить день свадьбы и поеду. Нинни непременно будет на нашей свадьбе, вот увидишь. При ней мы совершим обход огня.

— Когда поедешь в Гвалиор, возьми моё жемчужное ожерелье. Говорят, оно стоит тысячу така[159]. Сними с него несколько жемчужин и продай. Надо ведь купить какую-нибудь одежду и угощение, да ещё поднести подарок жрецу. Его слово — последнее.

— Пожалуй, это верно. А где оно, ожерелье?

— Я его спрятала, а если бы надела, в деревне все лопнули бы от зависти. Да и разбойники могли бы польститься.

— Я прямо сейчас и схожу к жрецу, пусть назначит день свадьбы.

— Зачем так спешить?

— Как зачем? Ведь мы с тобой давно хотим жить как муж с женой.

И Атал отправился к жрецу. Теперь жрец не станет тянуть со свадьбой, ведь Атал как-никак родственник самого раджи.

Но жрец наотрез отказался совершить свадебный обряд.

— Я не могу нарушить закон. Скорее я соглашусь покинуть это княжество и уйти в чужие края.

Атал знал, что жрец не отличается бескорыстием, и решил задобрить его.

— Махараджа обещал выстроить храм, я тоже сделаю для вас всё, что только пожелаете.

— Но я не могу пойти против закона. Ни один брахман не осмелится нарушить кастовые порядки.

— Почему же вы выдали замуж девушку из нашего маленького рода за человека, который принадлежит к одному из тридцати шести племён?[160]

— Я выдал её за раджу. Раджа — воплощение бога и поэтому вправе жениться на девушке из другой касты. Ему всё дозволено. А тебе нет.

— Но мы твёрдо решили пожениться.

— Лакхи беременна?

— Нет, мы чисты, как вода Ганги!

— Ты оскорбил священную реку! Не упрямься, пусть Лакхи покинет твой дом, иначе тебя изгонят из касты!

— Но в Раи, кроме нас, пет гуджаров и ахиров.

— Никто в деревне не станет пить воды, которой вы коснётесь. Вас будут обходить стороной.

— Ну и пусть! Я увезу Лакхи в Гвалиор.

— Ты опозоришь раджу. Его подданные станут говорить, что шурин раджи безбожник.

— Не в Гвалиор, так ещё куда-нибудь, но такой несправедливости я не снесу! И непременно расскажу радже, как жестоко вы обошлись с нами.

— Я — брахман. И раджа бессилен что-либо сделать со мной. Если он прогневается, я уйду из этого княжества. Так что не пугай меня. Я недаром изучал шастры. Иди хоть сейчас к радже.

Злой ушёл Атал от жреца и, вернувшись на ток, сказал Лакхи:

— Иди сполосни кувшин и принеси воды.

Кувшин, весь щербатый, стоял здесь же на току. Лакхи подошла к реке, старательно вымыла его и зачерпнула воды. Когда она вернулась к Аталу, она заглянула ему в лицо и испугалась.

Атал сполоснул руки. Потом взял кувшин и сказал:

— Садись рядом.

Лакхи недоумевала:

«Что всё это значит?»

Атал возвёл глаза к небу.

— О, всевышний! Я — юноша, Лакхи — девушка. Клянусь именем Ганги, отныне и на всю жизнь она будет моей, — произнёс он.

Потом закрыл глаза и слегка наклонился вперёд. По щекам его текли слёзы.

— Что ты делаешь? — спросила Лакхи и вытерла Аталу слёзы. В голосе её звучала радость.

Атал поставил кувшин на землю.

— Положи свою левую руку в мою.

Лакхи протянула руку.

— Теперь ты навеки моя. Пусть изгонят меня из общины, пусть забросают камнями, мне всё равно. Ничто не в силах разлучить нас. Ответь же, моя ты теперь?

Печаль как рукой сняло, на щеках Лакхи заиграл румянец, на губах появилась улыбка, озарив радостным светом её лицо.

— Твоя, — ответила девушка.

— Сегодня же скажу всей деревне, что мы — муж и жена!

— А признают они наш брак?

— Не признают — не надо. Заберём свои пожитки и уйдём в Гвалиор.

— Я не хочу в Гвалиор.

— Почему?

— Сперва надо самим чего-нибудь добиться, показать, на что мы способны.

— Я что-то не понимаю.

Тут Лакхи рассказала ему всё, что говорят про них в деревне.

— Я не желаю, чтобы меня называли служанкой, пусть даже моей золовки, а тебя слугой или нахлебником. Бог дал нам силу и любовь к труду. Нам нечего бояться. Добьёмся удачи, — приедем в Гвалиор.

— Но я всё равно сегодня же объявлю всей деревне, что мы муж и жена. Они не решатся в открытую оскорбить нас. Это брахман успел забыть, как мы, рискуя жизнью, охраняли и его самого, и священные книги! А крестьяне, я думаю, помнят, что мы для них сделали.

— Поступай, как считаешь нужным.

— Ничто меня не испугает.

— А я всегда буду рядом с тобой.

— Знаю.

28

Атал не замедлил поделиться своей радостью с крестьянами и тотчас пожал плоды своей неосторожности.

— Не бывать в пашей деревне этому, — сказал один. Другой заявил:

— Они совершили грех! Проклятая калиюга!

— Ахирка идёт в дом гуджара!

— Если бы в деревне были ахиры, они убили бы их!

— А что сказал баба-джи?

— Он прямо сказал, что это грех.

— Но ведь Атал — родственник раджи.