— Вот все, что у меня есть. — И он раскинул руки, чтобы показать мускулистое тело.

— Прямо скажем, не густо…

Женщина опустилась на скамейку под навесом, а паренек остался стоять, разглядывая лачугу.

Через мгновение оттуда вышел худой старик с водянисто-голубыми глазами. Он шел расхлябанной походкой, словно у него были развинчены все суставы. Мул ударил его копытом, раздробив челюсть, — ему он и был обязан своим прозвищем, и на лице у него застыла вечная гримаса, будто он отведал чего-то горького.

— Кто это? — осведомился Добрый Мул, кивнув в сторону Алсидеса.

— Венгерский король. — И она расхохоталась, а на левой щеке у нее заиграла задорная ямочка.

Старик пригладил курчавый обкуренный ус цвета сена и подошел к Алсидесу, уставясь на него подслеповатыми глазками, но больную роговицу заволокли слезы, и только в голосе прозвучала угроза:

— Что тебе здесь надо?

Паренек переминался с ноги на ногу и смотрел на них обоих, словно ждал, что кто-нибудь подскажет ему ответ; затем произнес чуть слышно:

— Ничего! Ничего не надо!..

— Гм! — промычал старик, раздраженно кашляя. — Дьявол побери этот распроклятый кашель! Если тебе здесь нечего делать, катись отсюда, пока цел. Или ты здесь что потерял?

— Послушать тебя, так и впрямь решишь, будто Лезирия наша, — вступилась женщина. — Ну что ты на мальчонку окрысился?! Не чуму же он принес!

Алсидес метнул на них быстрый взгляд и успел заметить, что старик уселся под навес, а Мариана прислонилась к дверям таверны, сложив руки под желтым, в красных цветочках передником; она шевелила пальцами в такт словам.

Издалека донесся цокот копыт. Алсидес поднял голову и увидел спускающийся с холма косяк лошадей, его с гиканьем и криком погонял мальчишка верхом на гнедой кобыле. Из дома с лаем выбежала собака. Когда она замолкла, Алсидес свистнул, и дворняга осторожно приблизилась, рыча для острастки. Паренек погладил ее по морде, по белой с желтыми подпалинами шкуре, и через минуту собака уже скакала вокруг него, а он поднял с земли камень и дал ей обнюхать. Крикнув: «Ищи! Ищи!» — он швырнул его в болото, пес во всю прыть кинулся вслед и, виляя хвостом, вернулся с камнем в зубах. Он хотел взять камень, но собака ощетинилась и убежала. Поодаль она выронила ношу и залилась радостным лаем, а едва Сидро засвистел, примчалась что есть духу и положила камень к его ногам.

— Куцый! — позвал старик.

Дворняга навострила уши, но Алсидес повторил шепотом ее имя, и она не тронулась с места, а когда он сел, облизала ему лицо. Буйное солнце этого весеннего утра пронизывало тело; Китаезу клонило ко сну. Ему вдруг стало хорошо, все опасения исчезли, хотя он еще не знал, что его ждет впереди.

Сколько он проспал, неизвестно. Прежде чем открыть глаза, Алсидес попытался вспомнить, где он находится, и с трудом оживил в памяти события последних часов.

Собака все еще была рядом, словно стерегла его. «Что теперь делать? Не лучше ли воротиться?» Он полез в карман за часами, и на миг ему почудилось, будто их там нет. Он перепугался не на шутку и стал лихорадочно шарить по карманам, пока не нащупал завернутые в платок часы. «Не лучше ли воротиться и попросить Терезу, чтобы она подсобила работу найти? И с племянницей хозяина, Сидалией, поговорить бы. Что ей сказал Лобато?» Он выбрался из-под повозки, где лежал, и огляделся. Лезирия казалась еще безмятежнее. Вдалеке чернели пятна — табуны лошадей и быки, островки тростниковых зарослей или стога заготовленной впрок соломы. То, что находилось позади, он знал наизусть и боялся обернуться. Его окликнул знакомый голос. Стоя в дверях, Мариана манила его рукой.

— Ты не принесешь мне кувшин воды?

Одним прыжком он вскочил на ноги и бросился к ней вместе с Куцым, который не отставал от него ни на шаг. Жоан Добрый Мул подковывал дряхлого Серко, а хозяин коняги, сидя на трехногой табуретке, покуривал в ожидании.

— Иди вон туда, к колонке. Как тебя зовут?

Так с ним говорили впервые. И голос ее звучал по-другому, чем когда она его окликнула или когда спорила с кузнецом. Мягкий, грудной, он нежно обволакивал. Она смотрела на него и улыбалась, а на левой щеке у нее обозначилась лукавая ямочка.

— Как тебя зовут?

— Сидро!.. Так меня отец называл.

— Да ведь это прозвище!

— Нет, имя. То же, что Алсидес. Только Сидро красивее.

Глава третья

Друзья познаются в беде

Он смеялся самозабвенно, во все горло, чтобы всем было слышно. И его веселье заражало старика, он узнавал в Сидро себя, словно тот приходился ему родным сыном. Между ними сразу же завязалась тесная дружба, здесь-то и крылась причина этих сочных раскатов хохота, будто радость, переполняя паренька, выплескивалась через край. Его уже не тревожило, что на том берегу Тежо лежит родной город, и часто по вечерам он взбирался на вершину холма, чтобы повторить на губной гармонике мелодии, которым успел научить его Добрый Мул.

Мариане хотелось нарядить его, и она стала откладывать деньги, чтобы купить ему серую шляпу мазантини («Тебе будет к лицу светлая шляпа!»). Она думала одеть Алсидеса по-крестьянски, в куртку и широченные штаны, невзирая на маленький рост. Даже старик загорелся желанием сделать из него франта, так нравилось им обоим выделять его среди сверстников.

— А мой Рыжик-то, вот паршивец! — похвалялся Добрый Мул.

— Гляди, как бы он не отбил у тебя дичь, — предупреждал старший конюх Байлароте, смуглый и губастый; судя по наружности, в его жилах была немалая примесь негритянской крови.

Близилось лето, и его дыхание уже чувствовалось в неистовом норд-осте, внезапно обрушившемся на Лезирию с противоположного берега. На хуторке стали появляться пастухи с близлежащих пастбищ, измученные одиночеством. Привлекала их и кокетка Мариана, всегда щедрая на прибаутки и искрометные взгляды. Они довольствовались этими обещаниями в надежде, что когда-нибудь она опалит себе крылышки.

Сидро предпочитал, чтобы Мариана была с ними двумя, верно потому, что думал так же. Спрятавшись за стойку, он видел, как мужчины что-то шепчут ей, пытаются коснуться ее и следят за ней хмельными глазами, еще не успев напиться.

— Гляди, как бы он не отбил у тебя дичь, — повторял Байлароте.

Жоан Добрый Мул сосал трубку, постукивая о край стола винной кружкой.

— За него я руку отдам на отсечение, Байлароте. И за нее тоже, — добавил он поспешно, с меньшей уверенностью. — Глаза у меня слабеть стали, но дурные дела по запаху распознаются. Не веришь? Я старая ищейка, у меня хороший нюх, я носом чую, когда где-нибудь пакость готовится или мужчина с женщиной обмирают от страсти. Потому-то мне везет в этой лотерее, а тебе, сердечному, остается губы кусать от злости. Когда мужчина хочет женщину, даже дышать трудно становится. Тебе это невдомек? Все вы ума палата, да только когда в конюшне.

— Жоан!

— Попридержи-ка язык да потрудись называть меня сеньор Жоан. Я тебя вдвое старше! Я вином торгую, а свое доверие не продаю. Понятно?

— Тебя что, бешеная блоха укусила? — съязвил Байлароте.

Два других завсегдатая таверны молча резались в карты. Мариана в тот вечер была беспокойной, часто поглядывала на дверь и прислушивалась к каждому шороху на улице.

— Сдохла та блоха, Байлароте, что могла меня укусить. Думаешь, я не знаю, как вы зубоскалите: «Видал ты рогатого мула?» Мул — это я, конечно. Но случается, в одну дверь зазывают, а в другой угощают… Коль нет тебя долго дома, нипочем не угадаешь, с кем жена знакома. Есть женщины, что без грелки под боком никак не обойдутся. А есть и такие, что говорят: «Мне этого не надо». Они-то всего опасней. Понял, Байлароте?

— Тебе ссору начать не терпится? — пробурчал конюх.

— Это ты ее начал. Эй, Рыжик! Рыжик! Тащи сюда наш «рояль». Что-то мне сегодня поиграть охота!

Галдя и толкаясь, в кабачок ввалилась орава барочников; каждый норовил захватить лучшее место, с краю, чтобы Мариана, разливая вино, склонилась над ним. Жоан Добрый Мул уже не однажды просил ее не разливать вино, пусть каждый сам о себе заботится, но она не слушалась. Может быть, ей хотелось вызвать его ревность?