Справедливо ли это? Разумеется, нет. Но дело не в восстановлении справедливости. Дело в том, что пролетариат не может освободить себя, не уничтожив частную собственность.
На смену рабовладельческому обществу пришло феодальное. На смену феодальному – буржуазное. Частная собственность оставалась, менялась лишь ее форма. Рабовладелец, феодал, промышленник – все они собственники. Пролетарий собственником стать не может. Потому что, превращаясь в собственника, он превращается в буржуа. И значит, ничего не меняется в жизни миллионов других пролетариев. Остается буржуазное общество.
Класс пролетариев уничтожает частную собственность. И это будет коммунистическая революция.
– Революция необходима не только потому, что никаким иным способом невозможно свергнуть буржуазию, – сказал Карл. – Она необходима еще и потому, что свергающий класс только в революции может сбросить с себя всю старую мерзость, очиститься для нового мира, для нового общества.
– Очиститься от чего? – спросил Энгельс, предугадывая ответ Маркса.
– От пьянства, от разврата, от жажды собственности, от рабской покорности перед богом, перед государством, от иллюзий и мистификаций, которыми опутывают его буржуазия и все те, кто вольно или невольно служит ей. От старого мира, Фред.
За окном посветлело. Близилось утро. Карл остановился у окна.
К нему подошел Энгельс, стал рядом, касаясь плечом плеча.
– Мне пора идти, – сказал Карл. – Ты уж извини меня за эту бессонную ночь.
– Ладно, – ответил Энгельс. – Не извиняйся. Я даже думаю, что стоило бы поблагодарить тебя за эту ночь. Я многое понял, слушая тебя.
– Не скромничай, – сказал Карл. – Это я тебя слушал и много думал.
В мае 1845 года в издательстве Отто Виганда в Лейпциге вышла книга Энгельса «Положение рабочего класса в Англии».
Книга пришла в Брюссель. И все, кто читал ее, поздравляли Энгельса. Поздравил и Карл.
– Ничего более сильного и убедительного о рабочем классе я не читал, – сказал он Энгельсу. – Фред, это не комплимент. Это объективная оценка. Тебя, Фред, отныне можно называть пламенным защитником пролетариев. И это без всякого преувеличения.
– А твоим другом, Карл, я могу называться? – спросил Энгельс.
– Будто ты не знаешь. Конечно, Фред!
– В таком случае ты должен принять от меня эти деньги, – Энгельс протянул Карлу пакет. – Это часть гонорара за книгу, о которой ты тут говорил… Словом, бери. Я настаиваю. Как друг.
– Это убеждает, – сказал Карл.
Друзья рассмеялись.
…Проводить Карла и Энгельса пришли Жиго и Франсуа.
– Боюсь, что в Англии вам понравится больше, чем у нас, в Бельгии, – сказал Филипп Жиго. – Бельгия – бедная страна, а нынешний год просто ужасен: картофель, который исправно кормил нас много лет, вдруг поразила болезнь. Об этом пишут все газеты как о национальной катастрофе. Уже хорошо видно, что в этом году не уродится и хлеб. Да вы и сами знаете, что цены на хлеб из-за ожидаемого неурожая уже подскочили в три раза: раньше килограмм стоил четырнадцать сантимов, а теперь уже сорок. Что будет дальше?
– Положим зубы на полку, – весело сказал Франсуа.
Жиго его веселость не понравилась.
– Не с тобой разговаривают, – сказал ему Жиго и продолжал, обращаясь к Карлу: – Англия же себя прокормит, потому что грабит полмира. Когда другие страны голодают, Англии это только на руку: она торгует, жиреет на чужой беде.
– Мы скоро вернемся, – сказал Карл. – А ты перечитай книгу Энгельса. Не все в Англии жиреют. Жиреют жирные. А рабочие бедствуют, как везде.
– Я тоже скоро стану рабочим, – заявил Франсуа. – Когда вы вернетесь, я уже буду учеником наборщика. Отец нашел мне место в типографии.
– Поздравляю, – сказал Энгельс. – Лучше быть рабочим, чем посыльным в отеле.
Франсуа счастливо улыбнулся.
Решили ехать сначала в Остенде. А уж из Остенде на корабле в Англию, в Дувр.
Погода стояла теплая, тихая.
Была середина июня.
Путешествие обещало быть спокойным.
– Если на море ясно, мы увидим английский берег из Остенде, – сказал Энгельс.
– Вот и хорошо, – ответил Карл. – Но более всего мне хочется увидеть в Англии то, что видел ты и о чем ты так хорошо рассказал в своей книге «Положение рабочего класса в Англии».
Глава третья
В Лондоне были недолго, два дня, да и то неполных. Отдыхали с дороги, обедали, бродили по улицам. Побывали в Вестминстерском аббатстве, усыпальнице английских королей. Поклонились могиле великого Исаака Ньютона, создателя небесной механики. Прогулялись вдоль фасада парламента. Денек был серый, тусклый. И всегда неприветливое здание парламента выглядело мрачнее обычного.
– Думаю, что у господ, заседающих здесь, и мысли должны быть мрачные, – сказал Карл.
– Уж как повелось, – ответил Энгельс. – Здесь был принят, например, закон о создании работных домов, куда теперь загоняют обнищавших людей. Жизнь в этих домах устроена столь бесчеловечно, что здравый рассудок не может понять, как до такого могли додуматься цивилизованные люди. Я покажу тебе один такой дом в Манчестере. Здесь же, – продолжал Энгельс, – десять лет тому назад отменили налог на богатых в пользу бедных: буржуазии стало жаль расставаться ежегодно с семью миллионами фунтов стерлингов для поддержания жизни тысяч несчастных людей.
– Да, великие филантропы здесь заседают, цвет английской нации…
От парламента Карл и Энгельс направились к Трафальгар-скверу, к «вороньему гнезду» Лондона, как называли сами лондонцы Сент-Джайльз, жилые кварталы рабочих. Тесные улочки, грязь, кучи золы, зловонные мясные и овощные лавки, выбитые окна в домах, перекошенные двери. И люди – босые, плохо одетые, с изможденными лицами, угрюмые, безмолвно возникающие вдруг из темных переулков, из подъездов облупленных домов, равнодушно взирающие на прохожих и так же молча исчезающие. Детский плач, доносящийся то из подвалов, то с чердаков. Тряпье на веревках. И опять кучи золы, гниющего мусора.
– Но то ли ты еще увидишь в Манчестере, – грустно сказал Энгельс. – Там все доведено до крайностей.
Деловые визиты в редакцию «Северной звезды», к руководителям чартистов и «Союза справедливых» Карл и Энгельс отложили на последние дни своего пребывания в Англии. Теперь же они торопились в Манчестер. В сердце промышленной Англии.
Манчестер встретил их дождливой погодой. Тучи ползли над городом так низко, что дым заводских труб набивал их копотью, которая потом выпадала вместе с дождем.
Лишь на третий день пребывания в Манчестере Карл смог увидеть шпиль, венчающий башню городской ратуши.
Энгельс поселился в той же квартире, в какой жил раньше, до августа прошлого года. Карлу досталась комната с окном, выходящим в сад с зеленой лужайкой.
Из окна этой комнаты он и увидел впервые башню ратуши. Обрадовался тому, что небо наконец очистилось от облаков. Взгрустнул, вспомнив о Кёльне, где он около года проработал в «Рейнской газете». Ратуша Манчестера построена в готическом стиле. Она-то и напомнила ему Кёльн.
Энгельс сам привез Карла в библиотеку Чатамской коллегии. Сам выбрал для него место – в башенном выступе, у широкого окна с разноцветными стеклами.
– Здесь тебе будет спокойно, – сказал он Карлу. – И светло. Из-за разноцветных стекол даже в пасмурную погоду кажется, что за окном светит солнце. Это прибавляет бодрости. Поверь мне.
Когда Энгельс уходил, Карл заметил, что у него виноватый вид. И понял почему: он оставлял его, Карла, одного. Оставлял ради своей невесты Мэри Бернс, которая жила здесь же, в Манчестере, и была работницей на фабрике.
– Клянусь, что дня через два приступлю к занятиям в библиотеке, – пообещал Энгельс. – Некоторые обстоятельства, связанные с фабрикой… Я обещал отцу и обязан…
– Ладно, Фред, – сказал Карл, легонько толкнув друга ладонью в грудь. – Не извиняйся.
Энгельс ушел. Карл сел к столу, перебрал все книги. Остановился на «Рассуждениях о политической справедливости» Уильяма Годвина. Того самого Годвина, который был одним из учителей Роберта Оуэна, беспокойного и деятельного человека, мечтавшего перестроить весь мир на принципах добра и гармонии. Оружием своей борьбы за новый мир он избрал слово и полагал, что люди, усвоив истины добра и гармонии, станут братьями. Он, кажется, и теперь верит этому, наивно верит в силу слова. Он пишет письма русскому царю и королям, убеждая их в том, что только социализм – совершенное общество. Впрочем, и немного пугает их. Пугает возможной революцией, которая принесет всем много бед. А потому, учит он сильных мира сего, следует не доводить дело до революции и решить все добром, пока не поздно. Славен же старик тем, что бичует нынешний строй как противоестественный и порочный.