Кто-то крикнул:

— Лестница на третий этаж разрушена! Надо через балкон!

Оказавшись на балконе, все увидели, что часть стены под ним разрушена прямым попаданием тяжелого снаряда. Мгновенно Мунира сообразила, что добраться до заваленных обвалом раненых можно лишь через второй этаж, спустившись туда по пожарной лестнице, проходившей почти рядом с балконом. Она ухватилась за поперечный лестничный прут, одним движением перемахнула через решетку балкона и стала быстро спускаться вниз. На втором этаже она опять перебралась с лестницы на балкон и через разбитую — стеклянную дверь проникла во второй этаж. Пробежав по коридору до внутренней лестницы, она опрометью взлетела на третий и увидела, что пожар из одиннадцатой перекидывался уже в соседние палаты. Нельзя было терять ни секунды. Тот, кто в состоянии был двигаться хотя бы ползком, уходил от опасности сам. Остальных Мунира с единственной оказавшейся здесь санитаркой стала торопливо оттаскивать в безопасную часть здания.

— Сестричка! Не забудьте нас-то… не дайте живьем сгореть! — просили оставшиеся.

Дым разъедал глаза, трудно было дышать. Двигаясь вдоль стен, они ощупью проверяли кровати. Не найдя раненого на одной, они пробирались к следующей. Если поднять больного было не под силу, они волокли его на одеяле по полу.

Один за другим подоспевали к ним на помощь другие работники госпиталя. Появились пожарные добровольные дружины, скорая помощь. Вскоре раненые оказались вне опасности. Теперь пожарники занялись только тушением огня, а санитары и дружинники откапывали заваленных обломками.

Убитых относили в сторону, оставшихся в живых отправляли в перевязочную или в операционную. Немного отдышавшись на свежем воздухе, переменив халат, Мунира тоже пошла в операционную.

Тем временем не переставали прибывать раненые и с переднего края. Мунира оперировала в сосредоточенном молчании, лишь изредка бросая название необходимого инструмента, — так работал когда-то, ей на удивление, Степан Гаврилович.

Работа требовала огромной затраты душевных и физических сил. Даже в те короткие перерывы между двумя операциями, когда Мунира отдыхала, чтобы помыть руки и сменить перчатки, ее мысли ни на минуту не отрывались от операционного стола.

Она вышла из операционной вместе со всеми, когда в приемном покое не осталось ни одного раненого, требующего сколько-нибудь срочного вмешательства хирурга. Шатаясь от усталости, она добралась до дежурной комнаты и только там, поддавшись наконец свалившимся за день переживаниям, упала лицом в подушки, чтобы скрыть неудержимо хлынувшие слезы. Боль за погибших под обломками раненых разрывала сердце, — они ведь уже выздоравливали!..

В этот момент дверь приоткрылась.

— Мунира Мансуровна, быстрее! К нам товарищ Жданов приехал!

Мунира была уже в первой палате, когда туда вошел Жданов и с ним несколько военных в наброшенных поверх шинелей халатах. Их сопровождал главный врач.

Андрей Александрович интересовался, как лечат, как ухаживают, как кормят, нет ли со стороны больных жалоб на обслуживающий персонал. Он расспрашивал, когда и где ранен, есть ли у раненого семья, где она живет. Мунира видела, как он внимательно смотрел в глаза, слушал бойцов, когда те говорили.

Многих ленинградцев он узнал в лицо, обращался к ним прямо по фамилии. У одной койки Жданов задержался несколько дольше. Наклонившись, он пристально посмотрел в опухшее лицо лежавшего на ней больного. Этого раненого привезли только вчера утром, а после обеда он чуть не погиб под обломками. Его откопали в бессознательном состоянии. Андрей Александрович сделал шаг вперед и нагнулся над больным. Мунира услышала его взволнованный, отеческий голос:

— Николай Николаевич… дорогой…

Больной открыл глаза и, узнав товарища Жданова, сделал попытку подняться. Андрей Александрович мягко удержал его:

— Не надо, не надо, дорогой… нельзя.

Андрей Александрович присел у койки. Больной, едва шевеля запекшимися губами, еле слышным голосом сказал:

— Задание партии выполнили…

— Знаю, знаю, — Андрей Александрович поправил ему подушку. — Не нужно ли вам чего-нибудь, Николай Николаевич? Как чувствуете себя?

— Спасибо, Андрей Александрович.

Андрей Александрович осторожно пожал руку больному, бессильно лежавшую на груди, и, пожелав скорого выздоровления, поднялся со стула.

Мунира почти перестала дышать, когда Андрей Александрович подошел к бойцу с ампутированной ногой, около постели которого ее застал сегодняшний артобстрел.

— Товарищ Дубов? Вы на ледяной трассе работали?

Больной с удивлением посмотрел на Жданова, — ведь до этого Андрей Александрович видел его всего только один раз, почти год назад, когда он, Дубов, со своей машиной по только что проложенной через Ладогу ледяной дороге, сквозь снега и метели, пробрался с продуктами в осажденный Ленинград.

— Так точно, товарищ Жданов, сержант Дубов, — сказал он, и Мунира увидела, как здоровой ногой он приподнял одеяло, чтобы товарищ Жданов не заметил пустоты. — Работал на «дороге жизни».

— А до войны где работали, товарищ Дубов?

— Я не здешний, товарищ Жданов. Я из Омска.

— И семья в Омске? Письма получаете? Не нуждаются ли в чем-нибудь? Как у вас с жильем?

От этих простых, житейских вопросов Дубов совсем растерялся. Разве мог он думать, что руководитель ленинградских большевиков, член Военного совета фронта товарищ Жданов будет так подробно расспрашивать о жизни рядового солдата, шофера? У Дубова с квартирой действительно было плоховато. Обещали квартиру в новом доме. Дом уже строился, Октябрьские дни метили провести на новоселье. Но началась война, и стройку приостановили. Правда, жена писала, что дом все же достроили, но вселили туда военных и эвакуированных. Не задай товарищ Жданов этого вопроса, разве Дубов посмел бы заикнуться об этом в такие дни, когда в Ленинграде рушатся десятки домов и люди остаются без крова, гибнут под обломками?

Андрей Александрович, слушая его, приказал адъютанту записать адрес.

— Не беспокойтесь, товарищ Дубов, вашей семье дадут квартиру в новом доме. Поправляйтесь скорее.

В палату, видимо ничего не зная, вошел выздоравливающий, в синем халате, с коротко подбритыми соломенного цвета усами, и о чем-то громко и возмущенно заговорил. Но, узнав Жданова, обернувшегося на голос, запнулся на полуслове и стал «смирно». Андрей Александрович подозвал его поближе. Тот быстро подошел, остановился в трех шагах и четко отрапортовал:

— Мичман Шалденко.

Шалденко, тот самый мичман Шалденко, который в начале войны, вместе с Верещагиным и Урмановым плавал на подводной лодке, а потом, раненый, остался в мурманском госпитале, отважный Шалденко, стоял теперь красный и совершенно растерянный.

— Продолжайте. Чем вы недовольны, товарищ мичман?

Шалденко шумно передохнул.

— Чем я могу быть недоволен? Всем доволен, товарищ член Военного совета. И за лечение и за уход спасибо. Но… — Он еще раз вздохнул и сбивчиво продолжал — У меня, говорят, половины легкого не хватает. Так разве ж это помеха, чтобы бить фашистов? Для этого и одного баллона воздуха вполне достаточно. Я и с покалеченным легким переживу всех фашистов.

Мунира покраснела и готова была сквозь землю провалиться. Это она оперировала Шалденко. В тревоге она подумала, что сейчас Жданов спросит, кто делал операцию, и мичман укажет на нее. Но Жданов этого не спросил.

Главный врач пояснил: врачебная комиссия нашла, что мичман по состоянию здоровья больше не годен к корабельной службе. Андрей Александрович спросил моряка, на каком корабле он числился. Шалденко ответил. Но на вопрос Жданова о семье он вдруг опустил голову, на какую-то секунду задержался, потом глухо, с трудом глотая воздух, проговорил:

— Всех… до одного….

В большой палате стало так тихо, что Шалденко показалось — его вторично контузило.

Тишину нарушил Андрей Александрович.

— Разделяю ваше горе, товарищ мичман, — сказал он. — Не отчаивайтесь, вы будете служить на своем корабле. — И пожал Шалденко руку.