Против нейтрализации Германии, разумеется, возражали и три державы, которых поддерживало правительство ФРГ. В те дни был пущен в оборот тезис, что болтающаяся между западным и восточным мирами Германия с ее людским и военным потенциалом слишком опасна для всех, в том числе ц для себя самой. Неизвестно, куда она кинется, что решит в той или иной конкретной обстановке. Поставленная же на прочные якоря в НАТО, она будет под надежным контролем, и мир будет чувствовать себя спокойнее.
При этом, правда, оставалось неясным, почему в одном случае три державы и правительство ФРГ уверяют мир, что в ФРГ прочно утвердилась демократия, воля к миру и по этой причине ее политика может пользоваться полным доверием, а в другом обнаруживали явное недоверие к той же самой ФРГ и ее народу, доказывая необходимость строгого натовского контроля над ними. В каком-то из двух случаев наши партнеры лукавили.
Однако было ясно, что из НАТО они ФРГ постараются не отпустить и сделают все для того, чтобы сохранить свое военное присутствие в Германии в том объеме, в котором это им удастся. Наши же войска из ГДР они постараются отправить домой, причем будут пользоваться при этом поддержкой ФРГ. Немцам, разумеется, не нравились любые иностранные войска в их стране, но убрать все эти войска сразу не получалось. Ничто не мешало им, однако, попробовать начать с советских войск, благо их пребывание в Восточной Германии после воссоединения и «бархатных революций» в Польше и Чехословакии с военной точки зрения становилось бессмысленно, а в финансовом отношении для Советского Союза — все более накладно. Очередь западных войск должна была прийти потом. В этом ни у меня, ни у моих немецких собеседников в те дни сомнения не было. Да и сейчас нет.
Если идея нейтрализации становилась все более непроходимой, то это не означало, что не прорабатывались другие идеи, нацеленные на придание будущей объединенной Германии все же какого-то особого военно-политического статуса. Одной из таких идей было двойное членство Германии в НАТО и в Варшавском договоре в течение определенного переходного периода. Она, эта идея, не нравилась моим коллегам — дипломатам трех держав, которые, наверное, не без основания усматривали в ней замаскированную попытку последующего перехода немцев к внеблоковому статусу. Однако в апреле — мае мысль о двойном членстве Германии в обоих блоках была отнюдь не чужда высшему эшелону политической власти в ФРГ и поэтому была введена в первоначальный вариант нашего проекта заключительного документа об объединении Германии.
Имен я называть не стану, да и не важно это. Характерно, что еще летом 1991 года с западными немцами обсуждалась возможность формулировки, по которой территория ГДР по-прежнему оставалась бы в сфере действия Варшавского договора. От этой формулировки в конце концов я решил отказаться сам: она не давала достаточных гарантий наших интересов применительно к восточным землям Германии. Опереть весь этот важный вопрос на Варшавский договор было бы неразумно, так как было ясно, что Германия с помощью венгров, поляков и чехов без особых политических усилий и финансовых затрат сумела бы в сжатые сроки прекратить действие Варшавского пакта.
В этом случае мы оставались бы, как говорится, с носом. Решение надо было искать где-то на базе первоначально сформулированной Г.-Д. Геншером идеи о том, что сфера НАТО в случае воссоединения не распространится на ГДР, а ядерное оружие Запада не продвинется к линии Одер — Нейсе. В конце концов примерно так это было и сделано, но речь об этом пойдет позже.
Хотя переговоры «2+4» были, что называется, горящим вопросом, по прибытии в Москву мне пришлось заниматься делом совершенно иного порядка, хоть и не менее «горящим». Советский Союз был на грани банкротства. Золотовалютные запасы катастрофически таяли. Последние месяцы своего пребывания в Бонне я выслушивал то и дело горькие жалобы ведущих банков и концернов, что мы не платим в срок или вообще не платим по заключенным сделкам и ранее принятым обязательствам. Доверие к нам, как к заемщикам, стало резко падать. Ряд англосаксонских банков обратился с предложением, чтобы впредь кредиты нам предоставлялись под залог нашего золота. Мои хорошие знакомые и друзья из ведущих банков ФРГ не советовали, однако, идти на это: тот, кто начал брать займы под залог, больше без залога уже ничего не получит, и наша репутация как безупречного ранее заемщика окажется, как говорят немцы, в помойном ведре. Однако положение становилось критическим. Внешторгбанку СССР было, что называется, деваться некуда. Он начал обслуживать свои долговые обязательства за счет депозитов. Президент Внешэкономбанка Ю. С. Московский настоятельно предупреждал, что это прямая дорога к краху и объявлению неплатежеспособности. Правда, высшее начальство сохраняло спокойствие: что значит долг в какие-то там 35–40 млрд долларов для страны, которая производит ежегодную продукцию на многие триллионы рублей? Надо просто суметь «перехватить» сколько-то миллиардов на ближайшие годы, преодолеть сложное положение, возникшее из-за неблагоприятной структуры задолженности, а дальше дела наладятся. Одним словом — без паники! При этом, правда, оставалось совершенно неясным, откуда берется Такая уверенность в условиях неудержимого падения в стране и производства, и экспорта.
Находясь в ФРГ в начале мая 1990 года, Э. А. Шеварднадзе по поручению президента и Н. И. Рыжкова поставил перед канцлером вопрос о предоставлении крупного финансового кредита. Помню, мне тогда это крепко не понравилось. Э. А. Шеварднадзе к нашим внутренним экономическим делам прямого отношения не имел, и многие действия Совета Министров СССР не одобрял. Было ясно, что кредит, если его нам дадут немцы, будет «проеден» за несколько месяцев и никакому ускорению реформы не послужит. У нашего правительства, судя по всему, не было концепции выхода из кризиса или хотя бы концепции развития экспорта и получения валюты. Значит, это было лишь началом длинной цепи обращений с подобными просьбами, причем раз от разу они должны были становиться все более унизительными и обставляться все более неприятными встречными политическими требованиями с западной стороны. Э. А. Шеварднадзе же находился на острие решения самой жгучей Политической проблемы — германского вопроса. Посылать его просить деньги значило вольно или невольно намекать на взаимосвязь между условиями решения германских дел и получением нами кредитов. Во всяком случае положение нашего министра как переговорщика это поручение, конечно, не облегчало.
Канцлер реагировал на нашу просьбу положительно, обещал связаться с руководством «Дойче Банк» и «Дрезднер Банк» и направить в Москву представителей этих банков во главе со своим помощником, заведующим отделом в ведомстве федерального канцлера X. Тельчиком. Учитывая деликатность миссии, так как речь шла о спасении нашей платежеспособности, поездка должна была проходить в условиях строгой секретности. О ней даже не следовало знать посольству ФРГ в Москве. Я должен был поддерживать контакт с Тельником, договариваться о маршруте спецсамолета бундесвера, мерах по сохранению инкогнито членов делегации, встречать их в Москве на аэродроме. 5 мая мне поручили сообщить канцлеру, что речь вдет примерно о 20 млрд марок. Вся эта история уже стала достоянием гласности после публикации мемуаров X. Тельника. Ее детали секрета больше не представляют.
Тельник, руководитель «Дойче Банк» Коппер и президент «Дрезднер Банк» Реллер прибыли в Москву 13 мая. Они были на следующий день приняты Председателем Совета Министров Н. И. Рыжковым. На беседе был Э. А. Шеварднадзе.
Разговор был довольно подробный. С немецкой стороны речь шла как о финансовых делах, так и о предстоящем решении германского вопроса. Стремление увязать эти аспекты прослеживалось довольно ясно. С нашей же стороны упор делался на финансово-экономической тематике. Немцев убеждали, что перестройка развивается, в общем, в соответствии с намеченными планами, но вступила сейчас «в очень ответственный этап». Чтобы успешно пройти его, нужна срочная финансовая помощь. Разумеется, при этом мы ориентируемся на германское объединение, но придаем большое значение правильному урегулированию экономических отношений в треугольнике СССР — ГДР — ФРГ. Для этой цели, по словам Н. И. Рыжкова, должны были быть задействованы 6 специальных комиссий по линии Совмина СССР. Политические же и военные вопросы должны были регулироваться на переговорах «2+4», но одновременно была достигнута договоренность и о том, что будут вестись также прямые переговоры с ФРГ по интересующим стороны вопросам.