Сделанный в Москве в начале 1990 года шаг перечеркивал по крайней мере эти расчеты. Более того, он привел в итоге к тому, что руководство ФРГ приняло принципиальное решение о целесообразности сочетать воссоединение Германии с заключением нового широкоформатного политического договора между СССР и Германией. Идея эта не раз зондировалась в ходе предыдущих бесед на высшем уровне, но сейчас в Бонне почувствовали, что пришло время переходить от слов к делу.

23 апреля 1990 года, незадолго до моего окончательного отъезда из Бонна, меня пригласил канцлер Г. Коль. В ходе беседы он предложил заключить большой политический договор и широкое соглашение об экономическом сотрудничестве. Применительно к политическому, договору он прямо говорил о взаимном обязательстве о ненападении, о создании нового качества в, германо-советских отношениях после объединения немцев в одном государстве.

Канцлер был исключительно радушен и внимателен, подчеркивал готовность решительно встать на этот новый для германо-советских отношений путь. Он твердо надеялся на положительный ответ М. С. Горбачева и был уверен, что никто не сможет помешать реализации этой идеи. Он сказал, что в предварительном порядке беседовал по этому вопросу с президентом Дж. Бушем.

Шаг канцлера был хорошо продуман. Это не было тактическим маневрированием. Речь шла о крупном политическом решении, рассчитанном на большую перспективу. Понимая политическую, военную и эмоциональную сложность решения для нас многих аспектов, связанных с объединением Германии, Г. Коль предлагал гарантии по главному для нас вопросу: каковы будут отношения между новой Германией и Советским Союзом. Он прекрасно понимал, что не все интересующие нас аспекты поддаются включению в договор «2+4», что целый ряд проблем надо решать за рамками этого договора на двусторонней основе, может быть, даже не спрашивая при этом согласия союзников ФРГ.

Но канцлер думая, конечно, не только о нас. Он думал прежде всего о будущей политике объединенной Германии, о ее роли. в Европе, о том, что летать по-настоящему Германия сможет лишь тогда, когда сможет опереться на два крыла — западное и восточное. Думал он, наверное, и о том, что выдвижение идеи германо-советского договора может значительно повысить темп переговоров «2+4», обеспечить договорное оформление единства Германии в условиях пока еще сохраняющейся относительной стабильности политики СССР, предсказуемости его внешнеполитического курса. Канцлер и его министр иностранных дел Геншер отлично понимали значение фактора времени.

Как бы там ни было, интересы СССР и Германии, безусловно, совпадали в том, что необходимо сочетать заключение договора об окончательном урегулирований в отношении Германии (договор «2+4») с заключением «большого» советско-германского политического договора и широкомасштабного экономического соглашения. В ГДР уже заправляла не СЕПГ, а совсем другие политики. Их главной целью было быстрейшее присоединение к ФРГ, а не удержание отдельного государственного существования ГДР. Надо было действовать.

Я засел в те дни за составление проекта заключительного документа, регулирующего внешние аспекты объединения Германии. Это должно было быть по форме нечто вроде потсдамского коммюнике, но охватывающего все вопросы, связанные с созданием единого немецкого государства. В Бонне не хотели выработки мирного договора. Хотя в соответствии с многолетней официальной доктриной ФРГ надлежало требовать воссоединения путем самоопределения в условиях свободы, проведения общегерманских выборов и заключения мирного договора с Германией, сейчас идея мирного договора представлялась правительству ФРГ совершенно неприемлемой. Германия не хотела быть в роли побежденного государства, с которым ведут переговоры все многочисленные участники антигитлеровской коалиции. Она считала, что это более не соответствует ее реальному положению в современной Европе и мире. К тому же мирная конференция с участием десятков государств — дело долгое и достаточно сложное. Пришлось бы удовлетворять многочисленные претензии, прежде всего материальные, от которых ФРГ предпочитала уйти. Созыв мирной конференции как бы автоматически ставил сроки объединения ФРГ с ГДР в зависимость от завершения этой конференции. Такая перспектива была слишком неопределенной, а руководство ФРГ торопилось и не хотело рисковать. Три державы поддерживали ФРГ в этом.

Значит, нужен был договор, по форме не являющийся мирным, но по существу решающий все вопросы мирного договора, хотя и в составе более узкого круга участников. Он должен был предстать как окончательное урегулирование, чтобы исключить возможность в последующем изображать его как Московский договор 1970 года, неким modus vivendi вплоть до наступления иных, лучших для Германии времен. Он должен был решить раз и навсегда вопрос о внешних границах Германии, исключая какие-либо территориальные претензии к соседям. Он должен был налагать на Германию обязательство проводить политику мира, не иметь средств массового уничтожения, сократить до определенного предела свою армию, не пытаться пересмотреть или поставить под сомнение решения четырех держав, принимавшиеся в период осуществления ими верховной власти над Германией, обеспечить неприкосновенность военных захоронений и мемориальных сооружений, воздвигнутых в Германии в память о гражданах союзных держав, погибших в войне с фашизмом, и т. д.

Трудность при урегулировании этих вопросов состояла в том, что с немецкой стороны то и дело выдвигался тезис, будто подобные обязательства ставили Германию в «неравноправное» положение по сравнению с другими участниками договора «2+4» и поэтому, мол, дискриминируют немцев. Мне всегда казался этот аргумент достаточно искусственным хотя бы по той причине, что для восстановления полного суверенитета и равноправия Германии требовалась отмена четырехсторонних прав и ответственности в отношении Германии. Эта отмена, однако, могла быть осуществлена лишь в результате договоренности четырех держав с ФРГ и ГДР, то есть лишь в случае удовлетворяющего все участвующие стороны решения вышеназванных вопросов. Говорить о равноправии Германии без этой необходимой предварительной операции было явным тактическим запросом. Впрочем, переговоров без запросов не бывает, исключая, разумеется, дипломатию игры в поддавки. Но в поддавки в отличие от нас немцы никогда не играли.

Сложнейшим аспектом урегулирования должен был стать вопрос о военно-политическом статусе Германии. ГДР состояла в Варшавском договоре, а ФРГ была, без преувеличения сказать, опорой НАТО. По всеобщему убеждению, включение ГДР в сферу НАТО означало бы слишком серьезную сдвижку в балансе сил в Европе и мире, чтобы на нее согласился Советский Союз. Значит, перед немцами вставал вопрос: не придется ли ради воссоединения пожертвовать членством в НАТО и стать нейтральным государством?

Честно говоря, на мой взгляд, если бы немецкий народ был поставлен перед жестким выбором: национальное единство или НАТО, Германия ушла бы из НАТО или, как минимум, из ее военной организации. Пример-Франции был у всех перед глазами, и никто на Западе не смог бы обвинить ФРГ в «государственной измене». Весьма устроило бы это в тот момент и нас, учитывая плачевное состояние Варшавского договора, который как военный союз существовал уже только номинально и никакой ценности с точки зрения нашей безопасности больше не представлял. Нейтральный статус ГДР и ФРГ, да еще при сохранении на время там войск четырех держав с согласованными сроками их вывода на взаимной основе, — что могло быть лучше и разумнее? Впоследствии этот тезис не раз «прокручивался» в Верховном Совете СССР и многочисленных газетных публикациях.

Однако в реальной жизни альтернатива — НАТО или национальное единство — перед немцами в эти бурные месяцы не стояла. Не стояла потому, что ГДР была обречена, не могла, да и не хотела бороться за. свое существование как государства. Приняв валютную унию с ФРГ и вкусив «сладость» западногерманской марки, ГДР не могла соскочить с этого крючка. Позволив действовать на своей территории политическим партиям ФРГ, новые демократические партии и движения ГДР тут же утратили всякое значение. Если уж возвращаться в рыночное общество, решил восточный немец, то с теми партиями, которые знают, как его организовать, а не с демократическими фантазерами, Которые умеют разве что проводить демонстрации и голодовки да изобретать нигде и никем не опробованные модели экономических реформ. На выборах 18 марта 1991 года демократическая оппозиция, свергнувшая Э. Хонеккера, просто прекратила свое существование как сколько-нибудь значимая политическая сила. В этих условиях уход из НАТО ФРГ и нейтрализация Германии с каждым днем становились все более утопичным вариантом развития событий.