— Просто мама не знала, какими помоями нас тут кормят, — доверительно сообщил Дэнис.

— А чего ж тогда она не сама их посылает? — ухмыльнулся Харти.

— Ты чего это мелешь? — вскинулся Дэнис, и руки его сжались в кулаки. — В рыло захотел?

— Да я ничего, просто на твоих письмах почерк другой, — ответил Харти и показал на обертку.

— Ну и что же? — закричал Дэнис. — Наверное, адрес писали в магазине.

— По-моему, такой же почерк я видел на посылках Камминса, — сказал Харти.

— И что с того? — воскликнул Дэнис, холодея от ужаса. — Разве мама не могла все покупать у его стариков?

— Могла, почему не могла, — с угрюмой усмешкой согласился Харти. — Просто говорю тебе, что про это думаю.

Дэнис не поверил Харти, но всякая радость от посылки пропала. Он убрал ее в свой шкафчик и вышел побродить между деревьями — хотелось остаться одному. Февральский день был хмурый и пасмурный. Дэнис вытащил бумажник — там лежали фотографии мамы и Марты, два последних маминых письма. Он перечитал письма — о посылках ни слова. Нет, не может этого быть, все просто — мама хотела сделать ему сюрприз… Но от самого сомнения у него сжималось сердце. И ни с кем не поделишься. Ночью он никак не мог уснуть — вертелся и катался на кровати, словно в лихорадке, стонал, злясь на бессонницу, и чем больше он вертелся, тем яснее понимал: посылки ему слала не мама, а Камминсы.

В жизни он не испытывал такого унижения. Сам того не сознавая, он млел от восторга не из-за посылок, а из-за маминой заботы о нем. И стал любить ее сильнее прежнего, а теперь эта любовь вдруг исчезла, уступив место ненависти. Но Камминсы — их он ненавидел еще больше. Он жалел и опекал Френсиса Камминса — тот и постоять за себя не может, и не от мира сего, и родители его лишь бедные темные лавочники из захолустья, не могут даже отличить плохую школу от хорошей, — а они, оказывается, все время жалели его, потому что о нем никто не заботился, как они о Френсисе. Он даже представил себе: вот трое Камминсов собрались и говорят о нем точно так же, как он с мамой говорил о них. С одной разницей — при всей своей темноте они были правы. Если кого и жалеть, так не Френсиса, а его, Дэниса.

— Что с тобой, Хеллиген? — спросил парень с соседней койки.

И поплакать спокойно не дадут — так тесно койки поставлены.

— Ничего, — процедил Дэнис сквозь зубы.

На следующий день он собрал остатки посылки и понес Камминсу — тот жил в другой комнате. Денис хотел положить сверток и уйти, но Камминс оказался на месте, он сидел на кровати с книгой, и нужно было что-то сказать.

— Забери, Камминс, — выдавил из себя Дэнис. — Еще раз такое сделаешь, я тебя убью.

— Что я сделал, Денис? — заскулил Камминс и вскочил с кровати.

— Ты велел своей матери присылать мне посылки.

— Нет. Это она сама.

— Сама, да с твоей подсказкой. Кто тебя просил соваться в мои дела, шпик ты поганый!

— Я не шпик! — взволновался Камминс. — И что же тут плохого? Мне-то столько не надо, а ты ходишь голодный!

— Что плохого? А то, что получается — моя мама хуже твоей, этой старой грязной торговки!

— Неправда! — возбужденно закричал Камминс. — Я о твоей матери и слова плохого не сказал, честно!

— Чего он тебе сделал-то, Хэллиген? — вступился за Камминса кто-то из мальчишек.

— Он велел своим старикам посылать мне посылки! Да если я захочу, мне будут посылать не меньше, чем ему! — закричал Дэнис, распаляясь. — Чихал я на его посылки!

— Подумаешь, было бы из-за чего плакать.

— Кто плачет? — закричал Дэнис. — Я, что ля? Сейчас накостыляю и ему, и тебе, и всем — кто у вас тут самый сильный?

Он подождал — примут ли его вызов? Но все только с любопытством разглядывали его, и тогда он бросился за дверь, потому что в глазах у него действительно стояли слезы. Он побежал прямо в туалет и там по-настоящему выплакался. Только в туалете и можно было поплакать, остаться наедине с самим собой. Он плакал, потому что до сих пор ему удавалось хранить свою тайну, — не такой уж он был бесшабашный и независимый, каким казался, — а теперь Камминс разоблачил его.

Их дружба на этом кончилась. Камминс думал, что Данис затаил на него зло, но дело было в другом. При виде Камминса Дэнис испытывал жгучий стыд — словно его раздели донага.

Рождественское утро

Я никогда не пылал особой любовью к моему брату Санни. Прямо с колыбельки он стал маминым любимцем и всегда докладывал ей о моих шкодах. Скажем честно, пошкодить я любил. Только лет в девять или десять я взялся за ум, до этого учился средне, а он корчил из себя грамотея — специально, чтобы позлить меня, уверен. Видно, он шестым чувством уловил: для мамы самое главное, чтобы мы хорошо учились. Дорогу к ее сердцу он мостил из букв, словно из кирпичиков.

— Мамочка, — говорил он, — позвать Лэрри к ч-а-ю? — Или: — Мамочка, ч-а-й-н-и-к к-е-п-и-т.

Естественно, если он ошибался, мама тут же его поправляла, в следующий раз он произносил слово правильно и был ужасно собой доволен.

— Мамочка, — спрашивал он, — правда же, я грамотный?

Господи, да я сам не уступал бы ему в грамотности, будь я на этом помешан, как он!

Не подумайте, что я был каким-нибудь дурачком. Ничего подобного. Просто у меня был непоседливый характер, и я не мог долго заниматься одним делом. Сделать прошлогодние задания? Пожалуйста! Будущие? С удовольствием! Но я терпеть не мог готовить уроки на завтра. По вечерам я обычно убегал играть с братьями Доэрти. Опять-таки, хулиганом я не был, но любил побеситься и подурачиться и, хоть убей, не понимал, почему мама так печется о нашей учебе.

— Неужели нельзя сначала сделать уроки, а потом идти гулять? — спрашивала она, бледнея от негодования. — Тебе не стыдно, что твой младший брат читает лучше тебя?

Мне ни капельки не было стыдно — подумаешь, есть чем восторгаться! Пусть себе читает на здоровье, для маменькиных сынков, вроде Санни, чтение — самое подходящее занятие.

— Ну кем ты станешь, когда вырастешь, горе ты мое? — вопрошала мама. — Хочешь, чтобы из тебя вышло что-то путное — клерк или инженер, — нужно как следует учить уроки.

— Я буду клерком, мамочка, — самодовольно заявлял Санни.

— Тоже мне занятие — бумаги переписывать, — говорил я, чтобы позлить его. — Я хочу стать солдатом.

— О господи, боюсь, на большее тебя и не хватит. — И она тяжело вздыхала.

В такие минуты мне иногда казалось, что мысли ее витают где-то далеко. Разве для мужчины есть лучшее занятие, чем служба в армии?

Приближалось рождество, дни становились короче, а очереди в магазинах длиннее, и я стал думать, сколько всего можно получить в подарок от Санта-Клауса!¹ Доэрти говорили, что никакого Санта-Клауса нет, а рождественские подарки покупают отец с матерью, но Доэрти — это настоящая шпана, к таким Санта-Клаус, ясное дело, ни за что не придет. Я старался поразнюхать о нем как можно больше, но почти ничего не узнал. С ручкой и бумагой я большой дружбы не водил, но с радостью написал бы Сайте письмо, если бы это помогло. Я вообще был человек предприимчивый и часто заказывал по почте бесплатные проспекты и каталоги на что ни попадя.

— Не знаю, придет ли он вообще в этом году, — обеспокоенно говорила мама. — Ему ведь надо обойти всех хороших, прилежных детей, а на остальных может времени не хватить.

— Он приходит только к тем, кто хорошо читает, да, мамочка? — спросил Санни. — Правильно?

— Хорошо ребенок читает или нет — не так важно, главное, чтобы он старался, тогда Санта-Клаус обязательно придет, — твердо сказала мама.

Я старался вовсю, бог тому свидетель. Разве я виноват, что за четыре дня до каникул Душегуб Доули задал по арифметике примеры, какие вовек не решить? Нам с Питером Доэрти пришлось вместо школы навостриться на реку. Это, поверьте, не от хорошей жизни — в декабре у реки не очень-то порезвишься, — и почти все время мы прятались от дождя в каком-нибудь хранилище возле причала. Но мы, конечно, сделали ошибку: решили, что до каникул нас не засекут, а там как-нибудь выкрутимся. Забыли, с кем имеем дело.