— А вдруг он на нас нападет? — прошептал я.

— Мы будем храбро защищаться, — ответила бабушка и с этими словами настежь открыла дверь. — Входи скорее, парень! — громко позвала она, силясь перекричать вой ветра. — Добрый хозяин в такую погоду и собаку на двор не выгонит.

В дверях появилась спина, и коробейник, пятясь, втащил за собой огромную торбу. Опустился на ближайший стул и в полном изнеможении откинулся на спинку. Он так запыхался и устал, что не мог вымолвить и слова.

Я подошел поближе и вперил в него любопытный взгляд. Лет ему было двадцать, не больше; лицо туго обтянуто гладкой, смуглой до черноты кожей. На голове, точно марлевая повязка, высился белый тюрбан. Был он узкоплеч, тщедушен, в старых истрепанных брючонках, по колено намокших в высоком вереске, ступни ног крошечные, как у моей сестры; ладони смуглые, узкие, с длинными тонкими пальцами; розовые ногти блестят, как только что сорванный стебель водоросли. Средний палец левой руки украшало золотое кольцо в виде змейки с большим лиловым камнем. Камень вдруг ожил на моих глазах, лиловость его дрогнула и заклубилась, точно папиросный дым.

И — о чудо! — из лилового камень стал розовым, черным, кроваво-красным, голубым и снова лиловым, как слива в лучах августовского солнца. Я не мог оторвать глаз от этого чуда, но тут индус вдруг бухнулся со стула на колени и затянул на одной ноте:

— Продаю товар, хороший товар, краси-и-вый товар! Простыни, скатерти, краси-и-ивый шелк, кофты, жилеты, ложки. Берите, кому что надо!

С этими словами он открыл свой короб и вытряхнул из него все содержимое, расцветив пол яркими, нездешними красками. Он не предлагая ничего в отдельности, просто выставил напоказ, а ему было что показывать. Он владел всеми богатствами мира.

— Кому что надо, на любой вкус, краси-и-во и дешево, — тянул он заученные фразы. И, опустив глаза, перебирал с какой-то равнодушной покорностью шуршащую, переливающуюся пестроту. У него не было сил разыгрывать перед нами представление.

Бабушка минуту молчала; ослепленная этим великолепием, она боялась упустить хоть слово, но понимала индуса с трудом. Обретя наконец дар речи, бабушка разразилась бурной тирадой.

— Господи! Ты только глянь! Такой красоты я в жизни своей не видывала! Да что он там лопочет? Ничегошеньки не понимаю. — И, повернувшись к индусу, продолжала: — Я, мистер, тоже по-английски не очень-то. Боже мой, мистер, да у вас тут несметные сокровища!

Бабушка присела возле и, точно благословляя, распростерла руки над пестрыми ворохами. Она безмолвно любовалась, затаив дыхание, чудным зрелищем, потом плавно опустила руки, пальцы ее, вспархивая, касались то одного, то другого одеяния.

— Примерьте, что вам захочется, добрая леди. Пожалуйста, примерьте.

Думая, что ослышалась, бабушка повернулась ко мне.

— Можешь надеть, что тебе нравится, — подтвердил я.

Бабушка взглянула на маленького торговца, словно хотела увериться, не шутит ли он.

— Но у меня нет денег, мистер, — сказала она. — Совсем нет.

Индус раскладывал товар как заведенный. Он как будто не слышал бабушку и не глядел на нее.

— Померьте. Платья такие краси-и-вые.

Бабушка какой-то миг колебалась, не зная, чему отдать предпочтение.

— Да надень ты наконец что-нибудь! — понукнул я ее.

— Все, что угодно, добрая леди, — бубнил торговец. — Найдется и для вас, и для дома.

Бабушка ела глазами все это великолепие. Наконец осмелилась и двумя пальцами извлекла из груды алую блузку, встряхнула ее и приложила к груди. Посмотрела на себя, потом на нас, ища в наших глазах одобрение. Придерживая блузку подбородком, одной рукой разгладила ее, а другой чисто женским движением откинула упавшие на лицо волосы. И замерла, ожидая нашего приговора.

— Очень краси-и-во, — протянул однотонно индус.

— Очень! — подхватил я.

Мне не терпелось увидеть бабушку во всех этих чудесных нарядах.

— Кра-си-во, — прошептала бабушка по слогам, точно первый раз выговаривала это слово.

Потом она вдруг выпрямилась, стала выше ростом и закружилась в быстром танце по кухне.

— Господи Иисусе! Добрые люди скажут, совсем бабка рехнулась. Смотрите на меня! Смотрите все! Хоть на бал поезжай в королевский дворец!

Бабушка совсем разошлась. Бросила блузку на пол, схватила желтую мохеровую шаль, накинула ее на плечи и павой поплыла перед нами, напевая что-то. Водрузила на голову зеленую шляпку, надела белые перчатки, потом синий шерстяной жакет, подвязалась пестрым фартуком. Она пела, кружилась, всплескивая руками и встряхивая головой, немного смущенная, счастливая, упоенная этой нежданной радостью.

Но бабушка не перемерила и половины нарядов — годы взяли свое: остановилась, упала на постель и в изнеможении закрыла глаза.

— Спрячьте, мистер, все ваши платья, — проговорила она, едва переводя дыхание. — У меня нет денег, и я ничего не могу купить.

Маленький торговец опять как не слышал. Он что-то все перебирал, перекладывал и как-то очень уж безнадежно тянул свою песню:

— Купите вот это, добрая леди, — коснулся он пары медных подсвечников. — Очень краси-и-во. И очень дешево.

— У меня нет денег, мистер.

— Или эту картинку. Видите, со спасителем. Очень дешевая.

Бабушка отрицательно покачала головой, отдыхая от бурной пляски.

— Вот что вам подойдет, добрая леди. — В руках индуса очутилась маленькая, обтянутая искусственной кожей коробочка с дюжиной серебряных ложек. — Берут нарасхват. Всем очень нравятся. Не могу напастись, — говорил он безо всякого выражения. — Берите, добрая леди. За полцены отдам.

— Да замолчишь ли ты наконец? — вдруг вспылила бабушка и села на постели, разбив вдребезги сонное безразличие индуса. — Мы очень бедные. У нас ничего нет. Сейчас же замолчи!

Индус низко нагнул голову и стал быстро-быстро подгребать к себе разбросанный по полу товар. Уже совсем стемнело, и он с трудом отыскивал застежки на своем коробе.

А бабушка уже раскаивалась в своей вспышке, соскочила с кровати и взялась разжигать очаг, который мы топили торфом.

— Будешь ужинать с нами. Ты, я вижу, голодный. Мы знаешь, чем тебя угостим? — бабушка запнулась и взглянула на меня: — Черт возьми, зажарим куропатку, припасенную для воскресного обеда! Ну конечно! Куропатка, картошка с маслом, пахта и содовые лепешки. Вот будет пир горой. — Бабушка повернулась к маленькому торговцу: — Ты ведь горазд поесть?

— Горазд, добрая леди, очень даже горазд.

— И худой живот без еды не живет. А воскресенье… Так до воскресенья еще далеко.

Бабушка закатала рукава и принялась стряпать. А индус, справившись с замком, отошел в угол, сел на табурет, и фигурку его поглотила темнота.

— Скажи, коробейник, а как тебя звать? — бабушка на секунду оторвалась от работы.

— Дингх, — ответил индус.

— Как, как?

— Дингх, — повторил тот.

— Какое странное имя — Динг, Динг… — смаковала бабушка непривычно звучащее слово. — Знаешь, как я буду тебя звать? Мистер Динг — Души отрада. Тебе нравится?

— Да, — покорился индус.

— А теперь, мистер Динг — Души отрада, сосни-ка ты часок. Закрой глаза и спи. Как проснешься, будем ужинать.

Маленький торговец послушно смежил веки, и через пять минут сон и усталость сморили беднягу.

Ужинали мы при свете керосиновой лампы. Бабушка сидела в конце стола, я в середине, а Дингх во главе застолья, как и подобает гостю. Наверное, он месяц, а то и больше не пробовал горячей пищи — с такой жадностью поглощал все, что было у него на тарелке. И не отрывал от еды глаз, покуда ничего не осталось. Тогда он откинулся на спинку стула и первый раз за весь вечер улыбнулся. И мы с бабушкой увидели, что он еще совсем мальчишка.

— Спасибо, добрая леди, — сказал он. — Вку-у-сная еда.

— На здоровье, — ответила бабушка. — Есть всем нам всегда досыта!

Склонив голову набок, бабушка чертила что-то обглоданной ножкой у себя на тарелке.

— Откуда ты родом, Души отрада? — спросила бабушка. По тону ее голоса я понял, что любопытство ее разгорелось, и сейчас она засыплет его вопросами.