— «О, зачем ты, мир коварный, ввергнул нас в круговорот», — с трудом прочел Лука. — Всемогущий боже, это снова «Витязь в тигровой шкуре»!.. — рукописная книга времен царицы Тамары!..
Он быстро перелистал книгу и отыскал в конце дату. Витыми буквами было написано: «Книга сия переписана во времена царствования Давида Норина, в лето 1245».
— Вот это — вещь! Поглядите, как тогда умели переписывать книги! — Лука со вздохом посмотрел на рукопись с волшебно сверкающими, позолоченными страницами. — Почему мы теперь не умеем делать такие книги?
— Мало того, что мы их не делаем, — с горечью проговорил один из послушников, которому, очевидно, не нравилось все происходящее, — мы выбрасываем в реку даже то, что было сделано раньше.
— Молчи, не гневи бога! — крикнул Лука на послушника и незаметно опустил книгу в карман своей рясы. — Тсс, тише! Тьфу, тьфу, плюю на дьявола, отрекаюсь от нечистого!
И Лука стал хлопотливо бросать книги в хурджин. Едва взглянув на какую-нибудь книгу, он громко приговаривал:
— Тьфу, тьфу, плюю на дьявола, уберите от меня эту греховную книгу! — и кидал её в суму.
Веселый священник надеялся, что своими прибаутками и суетой развлечет окружающих, так что они забудут о маленькой книжке, сунутой им в карман.
Но Лука ошибся.
Гареджийский дьякон, который уже двадцать лет мечтал стать священником и с этой целью поступил в келейники к католикосу, заметил происшедшее и тотчас же доложил католикосу, что Лука спрятал в карман какую-то греховную книгу.
Антоний в этот день был с утра в плохом расположении духа. Его люди обыскивали дома и отбирали у горожан греховные книги. Он, как верный слуга святой церкви, мог чувствовать удовлетворение, уничтожая вредные книги, но, когда католикос увидел, как во дворе храма выросла гора книг, он почувствовал угрызения совести. Изящные, с любовью и тщанием написанные и разрисованные книги возбуждали в Антонин чувство невольного уважения. К тому же он знал, что сожжение еретических книг по постановлению церковных соборов во времена инквизиции было сурово осуждено историей. В нем нарастало чувство острого недовольства собой. Раздражение его усиливалось сознанием, что ошибку уже нельзя исправить. Отобранные у горожан книги непременно нужно было сжечь или выбросить в воду — Антоний не мог отменить своего решения. Раздраженный и раздосадованный, он старался как можно скорее закончить начатое дело, и когда гареджийский дьякон доложил ему о поступке Луки, он немедленно спустился во двор.
— Достань из кармана книгу, которую ты утаил! — приказал он священнику.
Лука торопливо погрузил руку в глубокий карман своей рясы, но запутался и долго возился, пока сумел извлечь оттуда книгу.
— Ты вместилище скверны! Что это такое? — Антоний выхватил из рук священника книгу и быстро перелистал ее. — Стихи, сочиненные Бесики! Господи помилуй! Что ещё у тебя в кармане?
Лука снова торопливо полез в карман и протянул Антонию вторую книгу.
— А это что? «Витязь в тигровой шкуре» Руставели, написанный на позолоченных листах бумаги! Что же, золото тебя ослепило?
— Нет, ваше святейшество, это — древняя книга, и меня поразило искусство переписчика, трудившегося в столь отдаленные времена.
— Евангелие и молитвенник — вот книги, которые ты должен всегда держать в руках, а отнюдь не эти порождения греха! Воистину ты достоин быть извергнут из святой церкви и проклят навеки!
— Прости, святой отец! — Лука бросился на колени перед Антонием и коснулся лбом земли.
— Моли бога, дабы простил тебе грехи твои! Считая за лучшее удалить тебя из города и из дворца, назначаю тебя дьяконом в Цалку. Завтра же отправляйся туда пешком. А в пути, приказываю тебе, питаться одним хлебом!
Антоний бросил обе книги в общую кучу и вернулся к себе в палаты.
Лука долго лежал ничком на земле. Он никак не мог прийти в себя. В Цалку посылали обреченных на гибель. А для Луки, обремененного большой семьей, приговор католикоса был вдвойне жестоким. Он и теперь, получая жалованье придворного священника, с трудом содержал многочисленную семью. Как же мог он просуществовать в Цалке с доходом простого дьякона?
— Святый боже, — Лука приподнял голову и оглянулся вокруг. — У кого просить милости?
Обратиться к самому царю? Но это было бесполезно. Лука знал, что Ираклий не станет вмешиваться в распоряжения католикоса.
Лука решил просить о заступничестве Левана и поспешил во дворец. Кряхтя и вздыхая, взобрался он по лестницам наверх и разыскал царевича.
— Защити, царевич, — бросился он на колени перед Леваном, — спаси от гибели!
— Что случилось, мой Лука? Не просишь ли ты у меня отпущения грехов? — с улыбкой спросил его Леван.
— Католикос лишил меня сана и посылает в изгнание.
— За что?
— На горе мне, я спрятал в карман книгу Бесики.
Леван нахмурился.
— Книгу Бесики? — повторил Леван. — Что говорить о книге, когда я не знаю, как спасти самого Бесики.
Один за другим сменялись томительные, бесцветные дни. К ним прибавились ещё более томительные бессонные ночи. Казалось, и друзья и враги забыли о Бесики. Никто не приходил к нему. Он сидел в темной камере в совершенном одиночестве и дрожал от холода. Раз в день сторож приносил ему черствый хлебец и маленький кувшин воды. Он ставил кувшин на самом пороге, клал на него хлеб и тотчас же закрывал дверь за собой. Георгия, который покровительствовал Бесики, куда-то убрали. Последнее время дежурили другие сторожа.
Непривычный к холоду и голоду, Бесики утратил бодрость и ослабел. Почти все время он проводил лежа на сене. Однажды почувствовал укол в шею. Он дотронулся пальцем до больного места и поймал черного клеща. Все тело его сразу зачесалось, он чуть не разорвал на себе одежду. Вскочив на ноги, он заметался по камере. Сено внушало ему страх, он не решался на него лечь. Так он бегал взад и вперед, пока его ноги не стали подкашиваться от усталости. Тогда он снова улегся на сено и предался мрачным думам. Ужас сковывал его при одной мысли о том, что пройдет тридцать дней и судьи опять придут к нему для допроса, приведут с собой палача Джалила и будут его пытать.
Но, может быть, его и не будут больше пытать, может быть, мучители не захотят тянуть целый месяц и сразу прикончат его — поставят на краю скалы и столкнут в Куру? О, каким бы это было счастьем в сравнении с теми страшными муками, которым он подвергнется через месяц!
Каждую ночь проводил он в подобных мыслях. Его постоянно напряжённый слух привык ко всем ночным звукам; он прислушивался к журчанию Куры, к глухому звону далекого тари, к пению петухов, к карканью ворон на рассвете, к лаю и рычанию собак, к звону церковных колоколов, к протяжным возгласам муэдзина. В тягостной тревоге он ждал, что вот-вот раздастся звук шагов и в дверь войдет палач. Но проходил день за днем, и никто не показывался. «Все меня забыли, — повторял измученный, обессилевший Бесики, — даже Леван! Кажется, сама смерть забыла обо мне! Неужели Анна не получила моего письма? Неужели она не сжалится надо мной и не пришлет мне яду, чтобы пресечь мои мучения?»
Однажды вечером внезапно загремел тяжелый замок, дверь отворилась и вошел царевич.
— Здравствуй, скворец!
Бесики вскочил. Он остолбенел от неожиданности и даже не ответил на приветствие.
— Как поживаешь, стихотворец? — Леван оглянулся, рукой показал своим спутникам, чтобы они держались в отдалении, закрыл дверь и снова обратился к Бесики: — Ну, что ты поделываешь? Покорно ожидаешь приговора? Дела твои плохи. Анико не дает мне покоя, все просит спасти тебя. Но ведь ты знаешь моего отца, — он никому не прощает вины.
— Хотел бы я знать, в чем моя вина?
— Молчи! Все открылось. Хочешь, перечислю твои преступления? Под Цхинвали, когда ты был у Тотлебена...
— О боже, ведь я...
— Постой, мне совсем не нужны твои оправдания. Почему ты не сообщил государю, что Тотлебен послал письмо ахалцихскому паше? Виновен ты в этом или нет? Виновен. Вот тебе одно преступление. Выехав из Тбилиси во время чумы, ты встретил по дороге Александра Амилахвари, который бежал из тюрьмы. Правда, то были тяжелые дни, и все потеряли голову, но разве трудно было найти мандатура и сказать ему, чтобы он задержал беглеца? Знаю, ты скажешь — недостойно мужчины предавать несчастного. Ты прав, на твоем месте я поступил бы точно так же, но зато и был бы готов принять наказание. Вот тебе второе преступление. В Иране ты подружился с царевичем Александром Бакаровичем. Знаю, ты скажешь, что он наш родственник, двоюродный брат моего отца, и что ты не мог вести себя иначе... Но все же это тяжкая вина. Это — третье преступление... Говорить дальше? Думаю, перечисленного достаточно, чтобы сиять с тебя голову. Так оно и случилось бы, если бы твой покровитель Леван не позаботился о тебе. Слушай внимательно! Я не могу освободить тебя, но я помогу тебе бежать. Тебе, конечно, нельзя жить ни в Тбилиси, ни в другом каком-либо городе нашего царства.