Пятнадцатого июня в двенадцать ноль-ноль я приехал в иркутский аэропорт. Поправил мешок за плечами, кашлянул и зашел в пилотскую - в ту самую комнатушку, где всегда собирались и болтали про всякую всячину северные летчики.
Бабича тут не оказалось. Люди сидели кто где - кто на подоконнике, кто за столом с газетами, кто возле черного с облупившейся крышкой пианино.
И что-то мне показалось, что у летчиков было тут не весело. Ни шума, ни гама, ни крепких, занозистых шуток.
- Послушайте,-спросил я пожилого летчика с папиросой в зубах, - не знаете, где Бабич?
Пилот вынул папиросу, посмотрел на красный ноздреватый уголек и пожал плечами.
Так мне ничего и не ответил.
И тогда я подошел к другому пилоту. Он сидел на подоконнике, свесив ногу в черном ботинке и смотрел на взлетное поле. Там оглушительно ревел, набирая сил, самолет «ТУ-104».
Мне показалось, будто я уже где-то видел этого молоденького с выцветшими рыжими бровями человека. Не то встречался с ним в якутском порту Олекме, не то возле реки Индигирки в маленьком северном поселке Усть-Нере.
Пилот вскинул на меня свои рыжие ресницы, кисло усмехнулся и махнул рукой.
- Беда у вашего дружка,- хрипло сказал он.- Начальник летать ему запретил…
- Как запретил? - опешил я.
- А вот так… приказал, чтобы шесть месяцев и близко к самолету не подходил. Понятно?
Но я, конечно, ничего не понял. Как же это так - лучший пилот и - запретили…
Летчик слез с подоконника, отвел меня в сторону и вкратце рассказал о Бабиче.
Три дня назад Бабич получил срочное задание -‹ лететь с врачом в деревню Закаменскую. Там в каком-то далеком лесном детдоме заболел мальчик. И этого мальчика надо было доставить в больницу на операцию. И вот, оказывается, Бабич отколол в полете какой-то номер, нарушил летные правила и его за все это убрали с аэропорта.
- На север его куда-то послали, - глухо добавил пилот.- Бензин там к самолетам подвозит, а может, пряниками в буфете заведывает… разве я знаю. Иди те к начальнику, у него спрашивайте, если охота…
Я не стал больше расспрашивать пилота. Открыл дверь и пошел прочь, к автобусу.
Я разозлился и решил в бухту Тикси не лететь. Очень мне надо летать на ихних самолетах. Раз начальник у них такой, пускай сам летит. А я и так как-нибудь доберусь.
По дороге у меня созрел план - что мне делать и как дальше жить.
И решил я так - назло начальнику поеду я поездом через горы и леса до станции Усть-Кут, сяду там на пароход и поплыву по сибирской реке Лене до самого морского порта Тикси.
Да, так и сделаю. Нечего больше и думать!
Я хотел сегодня же выполнить свой план. Но тут как-то получилось, что уехать именно в этот день, мне не удалось. Не помню, что там случилось, но отправился я в путь-дорогу только через месяц. Взял чемодан, натолкал в сеточку всякой еды и пошел на вокзал. Здравствуй, железная дорога, здравствуйте, быстрые, пахнущие дымом и расстояниями ветры! Я виноват перед вами, простите меня, я снова ваш…
До станции Тайшет я ехал обыкновенным пассажирским Поездом. Только забрался в вагон, только подремал немного на верхней полке и вот он - Тайшет, знаменитая станция, откуда бегут в глубь тайги новые блестящие рельсы - к Братску, к железному руднику Коршунихе, к берегам синеглазой сибирской реки Лены.
От станции Тайшет до Лены настоящего, постоянного движения еще не было. Ходили туда только товарные поезда и два-три классных вагона. Ни звонков, ни расписаний. Когда повезут, тогда и ладно. Хочешь - садись в вагон, не хочешь - стой просто так на дороге и смотри. Но я все-таки сел. Не возвращаться же домой не солоно хлебавши.
Поезд наш тащился кое-как. То дорогу где-то впереди поправляют и выравнивают, то мост наводят, то еще что-нибудь.
Стояли по два, по три часа подряд. Сначала мы не особенно и горевали. С шумом и гамом выскакивали из душных, пропахших пылью вагонов в тайгу. Болтая ногами, лежали в траве, слушали, как торопливо чивикали вокруг серые кузнечики, как басом гудели над маковками цветов мохнатые шмели. А если случалось поблизости темное, заросшее осокой озеро или юркий, бегущий из-под корня ручей - вообще забывали про все на свете. Хоть три часа пускай стоит поезд, хоть целый день…
Такая беспечная жизнь не довела в конце концов до добра - кончились продукты и мы положили зубы на полку. В нашем поезде не было ни вагона-ресторана, где подают тугие, как ватная подкладка, бифштексы, ни буфета с печеньем и сладким ситро. Питались мы чем придется. То картошки нароешь на чужой грядке, то репу найдешь. Сидишь на земле, подвернув ноги, и грызешь эту теплую горьковатую репку, как заяц или бурундук.
Но все-таки все обошлось благополучно. Поголодали, погоревали, но - выжили.
Вот она, наша река Лена - доехали!
Только поезд остановился, мы повыпрыгивали из вагонов и помчались в порт.
В порту людей - ни проехать, ни пройти. Толкаются, шумят, ругают кого-то на чем свет стоит.
- Что за шум, а драки нет? - спросил я первого встречного-поперечного.
- Все будет, - сказал мне мужчина с жестяным чайником в руке. - Накаркаете на. свою голову!
Сначала я подумал, что у мужчины с чайником не все винтики на месте. Но нет, дело тут оказалось не в винтиках, а совсем в другом.
Лето в этом году в Сибири было очень жаркое и река обмелела. Там, внизу - ничего. Хоть океанский, хоть какой пароход пройдет. Но у нас вверху - просто беда. У берегов, где еще совсем недавно сверкали косяки плотиц, желтели пески с круглыми, наполненными стоячей водой ямками. На перекатах обнажились крутые, зализанные волной камни.
Пароход «Киров», которого ждали с часу на час из Киренска, сел на мель. Корабль кое-как столкнули на быстрину. Но все равно плыть вверх капитан не отважился.
Ну, что ты будешь делать!
И тут мне на пристани один верный человек посоветовал:
- Вещей у вас немного, идите в аэропорт. Воина за рекой. Различаете?
Я послушал этого верного человека и поехал к городской переправе на стареньком, громыхавшем по мостовой, как старая кастрюля, автобусе.
Переправа эта была в самом конце городка. Высокие, заросшие синими чебрецами холмы, и между ними вьется, бежит к самой воде тропка. У берега деревянные мостки с ржавыми кольцами, смоленые дочерна рыбачьи лодки.
Катер, на котором переправляли пассажиров, стоял на той стороне. Ни там, ни тут никаких пассажиров не было. А только сидел на мостках спиной ко мне мальчишка в синей пилотской фуражке с голубым кантом по кругу.
- Здравствуй, мальчик,-сказал я,-Ты в аэропорт?
Мальчик повернул ко мне худенькое веснушчатое лицо, кивнул головой.
- Ага. Вы покричите им. Я им уже кричал.
Я приложил ладонь ко рту и закричал:
- Ого-го-го-го! Пода-а-ай перевоз!
С той стороны ни вздоха, ни всплеска. Только слышалось скучное тихое пиликанье. Кто-то играл на губной гармонике.
Я снова принялся кричать.
На зов этот вышел в конце концов парень в полосатой тельняшке. Посмотрел на нас из-под ладони и снова скрылся в кубрике.
Через минуту послышалось татаканье мотора. Катер отвалил от причала и, разводя волны, пошел в нашу сторону.
Переправившись, мы поблагодарили перевозчика и пошли вдоль берега по теплой пыльной траве.
Было душно, как в старой сибирской бане. Я то и дело останавливался и вытирал платком мокрое лицо.
- Тяжело? - спросил мальчик. Подобрал с земли длинную палку, подержал в руке.-Давайте вместе понесем.
Мы продели палку сквозь ручку чемодана и потащили вместе. «Вот он какой, парнишка!» - подумал я.
- Как зовут тебя, летчик?
Лицо у мальчугана сразу порозовело. Блеклые, как на сорочьем яйце конопатинки, спрятались, будто бы никогда их и не было. Он смущенно посмотрел на меня золотистыми, похожими на два опрокинутых полумесяца глазами и сказал:
- Меня зовут Вася Бабич.
Меня даже в сторону качнуло от такой новости. Неужели это сын летчика Бабича? Нет, не может быть. У моего Бабича никого не было - ни сына, ни дочери, ни жены. Были у него только теплые, привезенные из Якутска унты, только куртка да пилотские, нацепленные поверх шапки очки. Пропасть мне на месте, если это не так, если я не знал моего друга Тимофея Бабича!