— Четыреста тысяч?! — Я чуть не задохнулась. — Но помилуйте, босс, куда вам столько?

— А почему бы и нет? — обиженно проворчал он. — Толстяку его полтинник все равно уже не понадобится, Ярому, я уверен, — тоже, так что зачем добру пропадать. Пусть уж все до кучи и несут. Нам ведь лишние деньги не помешают.

— Ну вы и хапуга! Хотя… Моя доля тогда ведь вырастет?

— На десять тысяч, — босс заулыбался. — Значит, тебе понравилась записка?

— Очень. — Я тоже не смогла сдержать улыбки. — Правда, непонятно, где вы собираетесь такси искать?

— Без проблем. У меня друг есть, у него брат таксистом работает. Одолжу у него машину на пару часиков.

— Вы что, сами хотите ехать?! — испугалась я. — А если они передумают и вас схватят?

— Ты что, не слышала их разговор? Толстяк так напуган, что сделает все в лучшем виде. И деньги свои оба отдадут как миленькие. И нас с тобой не тронут…

— Нас?! — Я не переставала изумляться. — Так вы еще и меня с собой возьмете?

— Конечно, я ведь не умею водить, забыла? — хмыкнул он. — И потом, хочу взглянуть на физиономию Толстяка, когда он тебя увидит. Найти нас они все равно никогда не смогут. Да Толстяк даже рассказать ничего не успеет: как только он вернется с пленками, Ярый его тут же и прикончит.

— Какой ужас… Кстати, я что-то не догоняю, вы что, решили оригиналы отдать?

— Конечно! — весело ответил босс. — Зачем мне руки марать, пусть они сами меж собой разбираются. Трубин уберет Толстяка, Ярого, как свидетеля, и генерала…

— А кто уберет Трубина?

Босс нахмурился, помолчал и тихо заговорил:

— К сожалению, Мария, Трубины вечны. Пойми, преступность невозможно искоренить полностью, с ней можно только бороться, сдерживать ее и контролировать по мере сил. Не станет Трубина — его место займет другой, о котором мы вообще ничего не будем знать. А Трубин теперь будет под контролем органов, куда я передам все материалы о нем, включая копии фильма и запись всех их разговоров. Не исключено, что наши спецслужбы, пользуясь этими материалами, его завербуют, и он будет пахать на них как миленький в качестве крестного отца. Так что, как ни крути, Трубин — это меньшее из зол.

…Ровно в четыре часа утра, когда еще не начало светать и ночная прохлада приятно щекотала ноздри, мы увидели Ван Ваныча. Он вышел из подъезда в темном костюме, держа в руках «дипломат», остановился на освещенной фонарем дорожке и начал оглядываться по сторонам. Такси стояло в дальнем конце двора. Я сидела за рулем в фирменной кожаной фуражке таксиста, одолженной боссом вместе с машиной, и черной кожаной куртке. Босс сидел сзади с пистолетом в кармане, который я посоветовала ему прихватить на всякий случай. Пленки лежали на полке у заднего стекла. Все было готово к самому честному и благородному за последние столетия обмену.

— Ну, кажется, он один, — буркнул босс, вглядываясь в толстую фигуру с кейсом. — Если Ярый вдруг выскочит из подъезда — давай по газам, и смываемся. Но он не выскочит. Поехали, шеф, только фары не включай.

— Есть, командир, — улыбнулась я и тихонько тронула машину с места.

Плавно вынырнув из темноты, мы подъехали к стоящему на тротуаре Ван Ванычу, босс открыл дверь и тихо бросил:

— Садитесь.

Ни слова не говоря, Толстяк протиснулся внутрь и уселся рядом с боссом, положив «дипломат» на колени.

— Трогай, шеф, — приказал Родион.

Я выехала со двора и на малой скорости повела такси в сторону центра, разглядывая сидящих сзади в зеркало. Ван Ваныч даже в полумраке салона выглядел очень бледным и испуганным.

— А вы действительно худой, — нервно проговорил он вдруг, скосив глаза на моего стройного босса.

— А вы действительно толстый, — парировал тот.

— И ваше лицо мне знакомо.

— Естественно, ведь мы уже встречались. В ресторане, помните, в «Праге», я прикурить попросил, а вы не дали.

— О Господи, точно, — выдохнул тот. — Постойте, неужели вся эта кутерьма началась только из-за какой-то паршивой зажигалки?!

— А вы можете придумать повод получше? — усмехнулся Родион. — Да, из-за какой-то паршивой зажигалки вся ваша жизнь пошла кувырком.

— Могу себе представить, что было бы, если бы я надавал вам по физиономии… — ошеломленно пробормотал Колесников.

— Лучше не представляйте — поберегите нервы. Но ближе к делу. Вы принесли деньги?

— Да, вот они, — Толстяк похлопал рукой по «дипломату». — Ровно четыреста тысяч.

— Откройте.

Толстяк засопел.

— Откройте, не бойтесь. Я же сказал, что все будет честно.

Вздохнув, тот нехотя отщелкнул замки и поднял крышку. Глаза Родиона при взгляде на содержимое увлажнились.

— Здесь точно четыреста? — деланно небрежно спросил он.

— Пересчитайте, если хотите. Только сначала покажите пленки. Я должен быть уверен, что это именно они и что там весь отснятый вами материал.

— Ради Бога, — босс повернулся, взял с полки пакет и протянул Ван Ванычу. — Держите. Здесь бетакамовские кассеты — именно на них велась запись. Нужна профессиональная аппаратура, чтобы перевести их на бытовые кассеты. Но вы разберетесь, я думаю. Когда перепишете, то убедитесь, что там все от начала до конца, весь сюжет.

— А разве пленки не должны быть микроскопическими? — насторожился Толстяк. — Мне сказали, что…

— Плюньте тому в лицо, кто вам это сказал. На дворе двадцатый век заканчивается, а вы мне о микроскопических пленках несете. Штирлица насмотрелись? Запись велась по радио на нормальную аппаратуру.

— По радио? Надо же, — смущенно пробормотал Ван Ваныч и начал вытаскивать кассеты из пакета.

— Вы мне чемоданчик-то передайте, уважаемый, — напомнил ему босс. — Я пока деньги пересчитаю.

Толстяк отдал ему кейс, и он погрузился в счет. Минут десять они в полной тишине, нарушаемой лишь гулом мотора, проверяли свои сокровища, ради которых с каждой стороны было потрачено немало сил и нервов. Наконец босс захлопнул чемодан и сказал:

— Все верно, деньги в порядке. Вы проверили пленки?

— Да… Хотя как же я их проверю? — растерянно проговорил Толстяк. — У меня же нет аппаратуры. Откуда я знаю, что вы меня не надули?

— Придется поверить на слово, толстый вы мой. Но мне нет смысла вас обманывать, иначе я бы никогда не осмелился показать вам свое лицо. Это ли не лучшее доказательство моей честности? Вы же меня потом поймали бы и убили.

— Может быть, может быть… Ну что ж, тогда везите меня обратно, — бедняга чуть не плакал от обиды, но деваться ему было некуда.

— Шеф, разворачивайся, — бросил босс, и я, развернувшись, быстро поехала в обратную сторону. Через десять минут мы уже были около дома Колесникова, на том самом месте, откуда записывали их разговоры.

— А можно спросить? — выдавил вдруг Ван Ваныч.

— Спрашивайте, — милостиво разрешил босс.

— Как вам удалось все это провернуть? Кто все это снимал?

— Она перед вами, — он кивнул на меня. — Мария, покажи дяде личико.

Я включила в салоне свет, сняла фуражку, высвободив волосы, от чего они сразу распустились по плечам, и повернулась к Колесникову.

— Привет, Ван Ваныч, — улыбнулась я.

— Девственница?! — Он вытаращил глаза и беззвучно захлопал губами.

— Она самая.

— Но… как? Этого не может быть…

— Может, дорогой. Ты ведь смог подарить меня своему другу, так почему бы мне не смочь раскрутить тебя на четыреста тысяч, жирный ублюдок! А теперь выметайся из машины, и надеюсь, что никогда тебя больше не увижу!

Пораженный до глубины души, с трясущимися губами, сгорбившийся, осунувшийся, жалкий, он шел к своему дому с пакетом в руке, шел туда, где его уже поджидал убийца. И не было в моей душе ни единой капли сострадания и жалости, ибо, по большому счету, это был настоящий подонок, искалечивший жизнь стольким невинным женщинам. Собаке — собачья смерть.

— Ну вот и все, Мария, — весело подытожил босс. — Дело окончено, можем ехать домой. Ты довольна?

— Дальше некуда…

Глава 14

Шура Тягны-Рядно, из-за которого, собственно, все и началось, получил от нашей фирмы вознаграждение в размере восьмидесяти тысяч долларов и долго не мог прийти в себя, когда понял, что мы не шутим. Он минут пять сидел, шевеля своими усищами и вылупив глаза на пачки банкнот, а потом, когда обрел дар речи, заявил, что до конца дней будет фотографировать нас и наших потомков бесплатно. Мы расстались друзьями. По своим каналам Родион узнал, что в доме на Кутузовском в ту самую ночь было совершено двойное убийство. В квартире Колесникова обнаружили труп самого хозяина и бандита по кличке Ярый. Не зря, видать, Трубин интересовался номером квартиры Колесникова — он подослал туда своего убийцу, чтобы убрать Ярого. А еще через несколько дней в одной известной и всеми уважаемой газете появились кадры с видеокассеты, невесть откуда появившейся в редакции. На этих снимках был запечатлен высокопоставленый чиновник МВД, моющийся в сауне вместе с бандитами и девицами легкого поведения. Это был скандал. Генерала тут же сняли с работы, и вскоре он затерялся где-то на задворках жизни. Трубин на этих пленках почему-то не фигурировал, и еще все в один голос утверждали, что они смонтированы. Естественно, нужно же было Петру Фомичу себя вырезать…