— Ну, ты ж у нас признанный гений, Вань, — серьезно похвалил урка. — Да, жалко Лысуна. И архив наверняка нашли.

— Интересно, за что его взяли? Неужто какая-то шлюха раскололась? Вроде не могли они, все было просчитано железно…

— Ты, Вань, не обижайся, но ты полный идиот. Как ты думаешь, если какая-то девка смогла в трусах протащить к тебе в баню целую кинокамеру, то неужели никакая другая не смогла бы кого-нибудь из них проследить? Смешно…

— Ну вот что, Ярый, — в голосе Толстяка послышалась угроза, — еще одно твое такое слово, и…

— Что «и»? — усмехнулся урка. — Что ты мне сделаешь теперь? Ни-че-го. Мы с тобой вместе или потонем, или выплывем, поэтому хватит трепаться, давай о деле. Сколько у тебя наличных?

— Ну, кусков пятьдесят наскребу, — замялся Ван Ваныч. — И то если последнее с себя сниму.

— За пятьдесят кусков Худой с тобой даже разговаривать не станет, — уверенно проговорил Ярый. — Он эти пленки любой телекомпании минимум за сто пятьдесят продать сможет. Значит, ему нужно дать минимум триста, чтобы не обиделся ненароком и заткнулся.

Родион при этих словах сразу расцвел, лицо засияло довольной улыбкой, и он проворчал:

— А не очень-то он и плохой человек, этот Ярый. Пожалуй, отошлю ему в тюрьму пару блоков «Примы», когда его посадят.

— От вашего великодушия, босс, у меня сейчас слезы потекут.

В динамике послышался звук разбитого стекла — видимо, Колесников уронил на пол бокал. А может, и разбил от злости.

— Триста?! — хрипло выкрикнул он. — Триста тысяч баксов?! Да ты в своем уме, Ярый?! Я таких денег и за месяц не наскребу в нынешнем положении! Все, кредит доверия кончился, девочек больше не будет, а значит, Ван Ваныч никому не нужен!

— Не волнуйся, Вань, пока ты не замнешь это дело, — наставительно изрек урка, — всегда найдутся желающие поговорить с тобой по душам. От скуки не умрешь, не переживай.

— Да уж, от скуки я точно не умру, — поник Колесников. — Шилов подберет мне что-нибудь повеселее. Нет, Ярый, триста — это слишком много. Может, этот Худой на двести согласится?

— Сдурел, Вань? И вообще, не пойму, чего ты торгуешься? Когда тебя головорезы генерала за горло возьмут, вот тогда ты поймешь, что торг здесь неуместен.

— Правильно, Ярый, не уступай, — проговорил босс, напряженно вслушиваясь в разговор, словно передавали репортаж с футбольного матча с участием его любимого «Спартака». Я только вздохнула и покачала головой: босс в своем репертуаре.

— Но у меня нет таких денег! — взвизгнул Колесников. — Ты ведь из своей воровской кассы мне ни копейки не выделишь, так ведь?

— Меня братва на кол посадит, сам знаешь, — согласился урка. — Но тысяч пятьдесят я тоже смогу наскрести — все остальное в деле. Чертов бизнес! Как раньше было хорошо: все бабки наличными, всегда при тебе, вкладывать некуда… А теперь что творится? Не успел заработать — уже нужно очередной контракт проплачивать. В общем, пятьдесят и пятьдесят — итого сто тысяч.

— По-моему, немало…

— Это для старушки пенсионерки немало, Вань, а для Худого — это копейки.

— Откуда ты знаешь? — подозрительным тоном спросил Толстяк. — Чего это ты о нем так говоришь, будто пару ходок с ним отмотал? Может, ты с ним заодно, а?

— Опять начинаешь? — с угрозой бросил Ярый. — Мы эту тему уже обсудили. Еще слово — и выкручивайся сам. А я в бега подамся.

— Ну-ну, это просто так, случайно вырвалось, — пошел на попятный Колесников. — Нервы, сам понимаешь. Триста так триста, я же не спорю. Думаешь, этот Худой так крут?

— А как ты думаешь, каким нужно быть, чтобы суметь организовать такую съемку? Мало организовать — еще и смелость какую нужно иметь, чтобы против таких людей, как мы с тобой, пойти, я уже не говорю о генерале с Трубиным. Думаешь, он не понимает, что с ним сделают, если вычислят? Я больше чем уверен, это он ментов на Лысуна навел, чтобы мы не смогли до него докопаться.

— Точно, Ярый, это он сделал! — с остервенением подхватил эту мысль Колесников. — Как же мне сразу в голову не пришло, что все это звенья одной цепи! Ох, попадись мне этот Худой, он бы у меня… Как я его ненавижу…

Послышались характерный зубовный скрежет и натужное кряхтение, будто Колесников проворачивал тело Родиона сквозь мясорубку. Босс невольно вздрогнул, я поежилась.

— Ваня, не о том сейчас думать нужно, — прервал его Ярый. — Где деньги брать будем? Если мы этот вопрос до вечера не решим, то завтра уже будет поздно. Худой же понимает, какая бомба у него на руках. Поэтому постарается поскорей от нее избавиться любой ценой. Любой, понимаешь — она ему руки жжет. И ему все равно, кто будет покупателем. Разница только в цене.

— Мы будем покупателями! — заявил вдруг решительно Колесников; раздался звук удара кулаком по столу, зазвенели бокалы с бутылками. — Или мне не жить!

— Это точно. Но где ты возьмешь бабки? — удивленно спросил Ярый.

— У Трубина.

В динамике все смолкло. Мы с босом недоуменно переглянулись, не понимая, какую еще игру задумал этот жирный мерзавец.

— У Трубина, у Петра? — не веря, переспросил урка и тут же уважительно засомневался. — А он тебе даст, Вань?

— Не знаю, — громко и честно ответил тот. — Но терять мне все равно нечего: или меня прикончат завтра, или сегодня — конец один. Если я скажу об этом Шилову, он возьмет дело в свои руки, а меня просто-напросто уберет. И тебя, Ярый. И Клима в милиции найдет и прикончит, и Лысуна, и всех, кто хоть как-то был с этим связан.

— Во-во, — поддержал Ярый с горьким вздохом, — никого не забудет. И не исключено, что до всех тех баб докопается, что с ним парились, и на Худого выйдет.

— Но мы с тобой, Ярый, этого уже не увидим, — тоскливым голосом подытожил Колесников. — Мне до фени, что будет потом, после меня, я хочу использовать все возможности, чтобы продлить свою жизнь. Если Шилов отпадает, значит, остается только Трубин.

— Правильно, он ведь тоже в каком-то смысле лицо заинтересованное! — гоготнул урка. — Его голая задница, и не только задница, тоже в этом торге замешана! Так что пусть пошевелит ею, если хочет спокойной жизни…

— Ты зря смеешься, Ярый, — хмуро бросил Толстяк. — Генерал по части занимаемого положения в организации Трубину и в подметки не годится. У Петра на плечах голова, а у генерала — одни погоны. Позвоню ему, расскажу все, а там сам пусть решает, как со мной быть.

— А если к генералу побежит?

— Не побежит.

— Почему так уверен?

— Он знает, что тогда генерал сам займется шантажистами, а значит, рано или поздно, этот компромат окажется у него в руках. Думаешь, Петру хочется, чтобы генерал держал его в руках?

— Знаешь, Ваня, а все-таки ты очень умный человек, — с восхищением сказал Ярый. — Мне бы такие мысли никогда в голову не пришли.

— На то ты и урка, а я без пяти минут министр. Был бы дураком — сидел бы, как и ты, на нарах. Ты вот Провернешь что-нибудь и обязательно попадешься, а я за всю свою жизнь — ни разу. Хотя такие дела творил, что тебе и не снились. Ладно, пойду я звонить.

Он ушел, и мы с боссом, пользуясь передышкой, синхронно потянулись, разминая затекшие суставы. В голове моей шумело, словно я всю ночь просидела над учебниками, готовясь к экзамену. Сидеть вот так и просто слушать чужие разговоры, оказывается, очень утомительное занятие и в моральном, и в физическом плане. Может, постоянное напряжение дает о себе знать?

— Ну, не передумала еще заработать триста тысяч? — Хитро прищурившись, босс начал раскуривать трубку. — Или все еще боишься?

— Думаете, этот Трубин даст ему деньги?

— Даст, — уверенно кивнул он, делая глубокую затяжку.

— А я думаю, не даст и мы останемся с носом и бомбой на руках.

— Даст как миленький.

— Он позвонит генералу.

— Не позвонит. Хочешь поспорим?

— На что?

— На половину твоей доли, — не моргнув глазом, заявил босс.

— Или вашей. Кстати, что вы имеете в виду, когда говорите о доле? Это сколько в денежном эквиваленте?