Судьба хранила его. Бог знает, для чего и зачем. Но из года в год не позволяла Глебу прочно и мирно осесть на земле, укорениться и жить как все люди. Да он уже и не мечтал об этом. Раз уж написано ему на роду до конца дней своих оставаться одиноким волком, выходит, так тому и быть. И не стоит искушать судьбу.

Возле нужного вагона скучно топталась на снегу знакомая рыхлая фигура. Цепким своим зрением Глеб приметил ее издали и невольно улыбнулся. В распахнутом на груди шикарном кожаном пальто он выглядел очень импозантно, даже несмотря на объемистую, перевязанную бечевой картонную коробку, которую держал в левой руке.

Не спеша подошел, поставил на относительно сухое и чистое место свою увесистую поклажу, и, глядя в знакомые, округлившиеся от изумления глаза, невозмутимо усмехнулся.

— Здорово, Зинаида! Не признала что ли, сестренка?

Проводница растерянно всплеснула пухлыми руками.

— Мать честная! Глеб?! — и почтительно добавила: — Александрович… Ой, а я-то дура, гляжу: знакомый, вроде человек… — и смущенно улыбнулась: — И правда, не признала…

— Забыла меня, стало быть, — покачал головою Глеб.

— Тебя забудешь… — потупилась проводница, но тотчас спохватилась: — Ой, да что же мы стоим? Проходи в вагон, поднимайся!

В знакомом, до духоты натопленном купе для проводников, пахло как прежде — деревенским теплом и валенками. Устроив под столом свою коробку, Глеб неторопливо присел, лукаво взглянул снизу вверх на смущенное, растроганное лицо проводницы.

— Ну, что, сестренка, прокатимся? — усмехнулся он.

Женщина от полноты чувств зарумянилась.

— Ой, да с тобой хоть на край света…

— Шучу я, — с улыбкой сказал Глеб. — Да ты садись, Зинаида. В ногах правды нет.

Проводница осторожно уселась рядом.

— Дело у меня к тебе, — пояснил Глеб. — Посылочку надо бы передать по адресу. — И небрежно похлопал по верху свою коробку. — Телеграммку-то я уже отстукал. Так что на месте тебя встретят. Хорошие люди. Душевные. Ты уж подсоби, Зинаида.

— Да что ты, в самом деле, — отмахнулась проводница. — Разве я отказываюсь… Не забыл меня — и то счастье…

— Ну уж прямо, — оскалился Глеб и мягко обнял ее полные плечи. — Сама-то как? Развязалась со своим непутевым?

Проводница разом оживилась. Глаза ее взволнованно заблестели.

— Милый ты мой, яхонтовый! — затараторила она. — Это ж ты мне прямо судьбу напророчил! Ясное дело, развязалась… Ну, его, дурака, к лешему… Столько горя я с ним натерпелась! А давеча, как с тобой расстались, познакомилась я с одним человеком. Порядочный такой, непьющий… Одним словом, у меня теперь живет… — потупилась растроганная проводница. — Уж не знаю, как и благодарить тебя, Глеб… Александрович.

— Да будет тебе, сестренка. Я же говорил: у меня глаз — алмаз. Я человека на семь метров вглубь вижу. Сказал — стало быть, так и будет…

Женщина благодарно сжала в ладонях его руку.

— Ой, не смущай ты меня, соколик… Я баба горячая… Как увидала тебя, так сразу сердце и защемило…

— А как же дружок твой задушевный? — усмехнулся Глеб.

Проводница вздохнула.

— Мужик он хороший… Тоже освободился недавно… Жена его бросила. Квартиру отняла… Веселый такой. На все руки мастер…

— Мастер — это хорошо, — кивнул Глеб. — Ты его только до бутылки не допускай.

Женщина испуганно замахала руками.

— Господь с тобою, Глеб! Да лучше я поперек порога костьми лягу! Хватит с меня алкоголиков…

— Вот и славно… Значит, передашь посылочку? — спросил Глеб, подмигнув. — Тут адресок на всякий случай на коробке написан. Иван Петрович и Анисья Михайловна. Да они тебя встретят! Славные старики. Много добра мне сделали…

— Ой, Глеб, да за ради тебя я что хоть…

— А за это я тебя поцелую, — решительно заявил Глеб. — По-братски, родная…

И нежно обняв женщину, крепко поцеловал ее в полные губы.

— Ты не забывай меня, Глебушка, — со слезами на глазах прощалась с ним проводница. — Сколько их перебывало у меня, мужиков… А такой, как ты, один-единственный…

— Ну, будет, сестренка, будет, — успокаивал ее Глеб. — Я хороших людей никогда не забываю. Первое мое житейское правило. Неровен час — свидимся… — Еще раз обнял ее и поцеловал. — Бывай, Зинаида… Не поминай лихом…

И запахнув на груди пальто, гоголем зашагал по платформе.

Впереди был еще один вечер, долгий и никчемный. Чем его, черт побери, заполнить? Опять водка, бабы… Тьфу! С отвращением вспомнив свои последние вечера, Глеб неожиданно подумал, как хорошо было бы сесть сейчас в поезд и уехать куда-нибудь на край света! Вот и на родине уже сто лет не был. Как там родные могилки? Хутор заброшенный? Может, плюнуть на всю эту столичную кутерьму да вернуться к земле? Ведь работал же он после школы трактористом. Недолго правда. Пока в армию не призвали…

Нет, никуда мне теперь из этого ада не вырваться, — безнадежно подумал Глеб, и привычная дневная тоска навалилась на него с новой силой.

Усевшись в машину, он бездумно включил магнитолу. И тотчас с раздражением заглушил, до того противен был вырвавшийся оттуда пронзительный женский голос. И музыки-то путевой не услышишь. Одна пустая шумиха буржуйская. Включил зажигание и лихо смешался с шелестящим, сверкающим огнями бесконечным потоком машин.

Поселившаяся с недавних пор в сердце тоска неотвязно грызла его изнутри. На кой ляд ему все это нужно? Жизнь богатого бездельника опротивела неожиданно быстро. Но вцепившись, держала крепко, мертвой хваткой. Сама мысль, чтобы снова наняться к кому-нибудь в воеводы или охранники казалась Глебу унизительной и ненавистной. Хватит, накрутился шестеренкой в шестерках. Покончено с этим раз и навсегда. Был лишь один человек, с которым он согласился бы теперь иметь дело. Но и того замочили…

Спасибо бате. Благодаря ему, Глеб быстро смекнул, в чем дело. И собственное неожиданное освобождение уже не казалось ему просто чудом. Ведь чудеса способны делать и подлецы. А тех, кто хотел бы насадить его на крючок, чтобы поймать на живца свою желанную рыбку, назвать людьми можно было лишь условно. Глеб всегда глухо ненавидел этих самодовольных, сытых ублюдков, которые, играючи, вершили человеческими судьбами. Будто в шахматы играли. С той лишь разницей, что пешки и ферзи умирали в этой игре по-настоящему. Нет, больше он никому не позволит сделать себя пешкой. Ферзем — еще куда ни шло. Главное — вовремя выйти из игры.

Один неразрешимый вопрос по-прежнему не давал Глебу покоя. Какого черта свалились на него эти легкие деньги? Если бы Князь решил напоследок доверить ему какое-нибудь щекотливое дело, на него давно бы уже вышли и все растолковали. Не беда, что Глеба денно и нощно пасли. Люди Князя тоже не лаптем деланы. Нашли бы способ. Но эта изрядно затянувшаяся неизвестность начинала все заметнее действовать ему не нервы. Одно Глеб знал наверняка: рыпаться самому незачем. Об этом его предупреждал Батя. Да и чутье волчары матерого подсказывало: повремени. Значит, остается ждать. Самое паршивое занятие.

Сам того не желая, Глеб снова прилетел на огни знакомого ночного клуба. Несколько раз уже побывал здесь, хотя и без особого удовольствия. Но делать было нечего. Одинокий и пустой предстоящий вечер сидел у него, как кость в горле.

Оставив машину на охраняемой стоянке, Глеб не спеша разделся и прошел в огромный, прокуренный и многолюдный зал полный музыки и мятущегося света прожекторов. По обыкновению выбрал себе в уголке самый неприметный столик, сел лицом к выходу. Ничего не поделаешь, привычка. Сделал с брезгливой миной заказ и погрузился в безысходную скуку.

Он торчал здесь уже добрых два часа. Ни есть, ни пить, в сущности, не хотелось. То и дело к нему подсаживались какие-нибудь смазливые бабешки. Но уже пресыщенный этим товаром, Глеб лениво отсылал их куда подальше. Его просто тошнило от местной публики.

Впрочем, одна интересная фемина за соседним столиком все же ненароком приглянулась. Как и он ей. Сидела одна, и тоже, очевидно, коротала опостылевший вечер. На вид ей было слегка за тридцать. Лицо умное, выразительное. Глаза усталые и бездонные, как пропасть. Время от времени они случайно встречались взглядами, и, кажется, думали об одном и том же. В конце концов Глеб решил пересесть к ней.