Около девяти вечера, в тот самый момент, когда Настя понемногу успокоилась и пришла в себя, в дверь неожиданно позвонили. От резкого пронзительного звука у Насти захолонуло сердце. Она с необычайной силой ощутила вдруг свое нынешнее одиночество и беззащитность.

Закрыв Зайку в комнате, где они с Томми смотрели по телевизору мультфильмы, Настя осторожно подошла к двери.

— Кто там? — не узнавая собственного голоса, спросила она.

В ответ раздался новый требовательный звонок.

От волнения у Насти задрожали руки. Осторожно отвернув крышку глазка, она заглянула в крохотную линзу.

За дверью стоял Константин Сергеевич. Но даже несмотря на тусклый сумрак подъезда Настя разглядела, какой он был бледный, взбудораженный и… удивительно жалкий. Муж был без шапки. На всклокоченных волосах и бороде таял мокрый снег.

— Уходи… — после мучительного молчания, глухо сказала Настя.

Константин Сергеевич снова позвонил, и этот настоятельный звонок словно вонзился в Настину душу.

— Ты не смеешь… Ты не можешь так поступать со мной! — истерично и жалко возмутился Константин Сергеевич. — Немедленно открой! Или я позову милицию!

Последний аргумент неожиданно успокоил и даже рассмешил Настю. Она открыла дверь.

— Папа! Папочка! — воскликнула выскочившая из комнаты Зайка и тотчас повисла у отца на шее.

— Заяц… Заяц мой дорогой! — всхлипывал Константин Сергеевич, нежно прижимая девочку к себе.

Смотреть на это было нелегко.

— Зоя, побудь, пожалуйста, в комнате, — строго сказала она, дождавшись, когда взрыв отеческих и дочерних чувств начал понемногу утихать. — Мне нужно поговорить с папой.

Подхватив на руки обезумевшего от радости Томми, Зайка скуксилась и неохотно вышла. Однако Настя успела заметить промелькнувшее в глазах девочки вопросительное и тревожное выражение. Она видела его и прежде, когда дочь невольно становилась свидетельницей их внезапных ссор. Но тогда было другое. И Зайка, очевидно, тоже поняла это.

В напряженном молчании они прошли на кухню. Настя невозмутимо уселась. Константин Сергеевич, так и не получив приглашения, остался стоять и взволнованно мял в руках свою каракулевую шапку-боярку. Потом опустошенно вздохнул и бессильно рухнул на шаткую табуретку.

Молчание показалось Насте мучительно долгим. Говорить, в сущности, было не о чем. Все решилось само собою. И не сегодня. Оставалось лишь оформить все официально. Единственным препятствием к мирному расторжению брака оказалась, как ни странно, Зайка.

— Послушай, Анастасия… — проглотив комок, начал наконец Константин Сергеевич. — Девочке нужен отец… Это невозможная, исключительная жестокость!

Настя подняла на мужа недоуменный взгляд.

— Жестокость? — чуть слышно произнесла она. — А жить вместе, не любя, это по-твоему, не жестоко?

К горлу ее подкатил тугой комок. Насте было что сказать. И очень, очень много. Но у нее попросту не нашлось сил, чтобы выплеснуть наружу всю накопившуюся за долгие и мучительные годы душевную боль.

— Послушай, Настенька, — дрожащими губами произнес Константин Сергеевич. — Но ведь это… Чудовищно! Так нельзя! Мы оба взрослые люди. Мы… Мы просто обязаны найти компромисс… Пусть не ради себя… Но ради дочери!..

Настя покачала головой. Ни при каких обстоятельствах она не согласилась бы соединиться снова, чтобы ее дочь, ради которой надо было принести такую жертву, выросла в удушливой атмосфере лицемерия, фальши и лжи. Нет, никогда больше не позволит она обмануть ни себя, ни Зайку. Пусть уж лучше боль. Жестокая, немилосердная — зато раз и навсегда. Сильнее всего на свете Настя ненавидела ложь…

Нервно крутанув колесико зажигалки, она жадно закурила. Константин Сергеевич смотрел на нее с недоумением и ужасом.

— Поздно… — чуть слышно сказала она. — Слишком поздно.

— Но…

— Завтра я подаю на развод, — тихо, но твердо добавила Настя. — Я не могу тебе запретить видеться с Зайкой, но… Если бы могла, я бы сделала это… — Настя подняла на мужа непреклонный взгляд. — А теперь уходи…

Константин Сергеевич вздрогнул, точно его поразили электрическим током. Разумеется, он только в эту минуту осознал, что все происходит всерьез. Что это не наваждение, не сон, не бред.

— Нет… Этого не может быть… Это чудовищно… — закрыв руками лицо, жалко захныкал он. — Не может…

— Не плачь, папочка! — бросившись ему на шею, заревела вместе с ним тайком выскользнувшая из комнаты Зайка.

Константин Сергеевич порывисто обнял девочку и прижал ее к груди.

Настя чувствовала, что, еще немного, и она сама истерически разрыдается, и тогда один Бог знает, что может произойти…

— Папа… Папочка! — исступленно захлебывалась слезами девочка.

Чувствуя что вот-вот упадет в обморок, Настя стиснула зубы и решительно встала…

А потом все получилось именно так, как неминуемо должно было произойти. Разгорелся скандал. Громкий. Истерически слезливый. И совершенно, совершенно бесполезный. Ибо на неумолимых весах судьбы все было уже взвешено и предрешено. Так что не стоило, в сущности, рвать сердце. Но сердцу, как известно не прикажешь.

Под конец кричали и плакали все: Константин Сергеевич, Настя, Зайка и даже Томми. Понять что-либо в этом содоме было решительно невозможно. Да ничего и не нужно было понимать — просто это была реакция каждого из них на бесповоротно свершившееся.

Они оба не заметили в пылу скандала, как Зайка зачем-то схватила со стола кухонный нож и убежала с ним в комнату. Константин Сергеевич судорожно глотал успокоительное, приняв по меньшей мере лошадиную дозу. Настя, едва держась на ногах, обмотала голову мокрым холодным полотенцем. Карликовый пудель Томми безнадежно охрип и только жалобно скулил, забившись под кухонный столик.

Но всему рано или поздно приходит конец. Когда никаких сил продолжать все это у бывших супругов больше не осталось, Константин Сергеевич, шатаясь, направился к двери и остановился там. Совершенно обессиленные и опустошенные, они молча смотрели друг на друга, словно повстречались впервые.

«Кто этот человек? — с удивлением думала Настя. — Это мой муж?!»

«Я сошел с ума… Она сошла с ума… Мы все сумасшедшие», — с ужасом думал Константин Сергеевич.

Внезапно из комнаты в каком-то отчаянном порыве вылетела Зайка, с воплем сунула что-то в руку каждому из родителей, и убежала, хлопнув дверью.

Настя с трудом открыла замок. Константин Сергеевич шатко вышел, по-прежнему сжимая в руке шапку. На площадке он внезапно обернулся и взглянул на жену с туманным недоумением, будто силился вспомнить что-то необычайно важное и сказать ей напоследок. Но так и не вспомнил. И как был с непокрытой головой, зашагал вниз по лестнице.

Настя с окаменевшим сердцем молча смотрела ему вслед, пока он не вышел из подъезда в снежную пелену ночной метели. Потом тихо прикрыла дверь и опустилась на старый обшарпанный ящик для обуви. Сквозь приоткрытую дверь комнаты доносились затихающие всхлипывания Зайки.

Она сидела так довольно долго. Затем бездумно поднесла к глазам то, что по-прежнему держала в руке. Это была разрезанная пополам, как в цирке, верхняя часть туловища красотки Барби. Все остальное, соответственно, досталось Константину Сергеевичу…

19

Глеб подрулил к вокзалу за полчаса до отхода поезда.

Вечер был не по-зимнему теплый, ясный. Под ногами хлюпало снежное месиво. Ощутимо пахло близкой весной.

Припарковав машину и подхватив свой багаж, он смешался с толпой и не спеша зашагал к посадочным платформам.

Нужный ему поезд стоял на третьем пути. Пробираясь в толпе перегруженных пассажиров и провожающих, Глеб монотонно отсчитывал вагоны. Тот, который он искал, прицепили теперь с головы состава.

Вокзальная суета и неразбериха всегда возбуждали Глеба. В сущности, всю свою непутевую долгую жизнь, он был странником, неприкаянным перекати-поле. Добрая половина этой жизни прошла в бесконечных командировках. Так это называлось официально. Всякий раз, садясь в очередной поезд или самолет, Глеб невольно прощался с Москвою навеки, целиком вверяя себя судьбе. Но каким-то чудом каждый раз неизменно возвращался обратно.