В целом в Норе было тепло и сытно. От эпидемии никто не пострадал; народ подобрался не то чтобы покладистый, но, главное, сильно испуганный происходящим сейчас в Оршанске. Все в своё время были «за Регионы»; но вся эта эйфория «отделимся и заживём!» скоро прошла; а потом начался ужас-ужас-ужас; как в сказке: чем дальше тем страшнее. Люди уже перестали пугаться выстрелов; с тупым спокойствием передавали друг другу слухи о тысячах умерших от эпидемии в эваколагерях и сельхозкоммунах; стали спокойно воспринимать и мёрзлые трупы «с признаками насильственной смерти» на улице; но вот последние события в столице Регионов, когда собравшихся на площади просто и незатейливо ни то расстреляли, ни то взорвали откуда-то «сверху» погрузило город в такой страх, что и оставшиеся пока ещё в нём жители или разбегались куда-то по окрестностям, либо сидели тише воды и ниже травы, боясь накликать беду светом, звуком, запахом готовящейся пищи… Шёпотом передавали слухи, что «власть теперь принадлежит в городе «синим», Кресту, и слава богу! — пусть воровской, но всё ж-таки закон!» или что «скоро пойдут по квартирам; у кого найдут еды больше чем на три дня — всех за город, копать рвы для трупов!» и прочую дичь. Воды в городе тоже давно не было. Тут, в Норе, было ни в пример безопаснее. И теплее, да.
Владимир тяжело болел. Врачей в Норе не было; но дядя Саша совместно с Оберстом провели своего рода консилиум, на котором вспомнили всё, что они знали о болезнях вообще, и о болезнях с температурой в частности; и пришли к выводу, что у Владимира не иначе как тяжёлый бронхит; а может уже и воспаление лёгких. Надо лечить! Соответственно нужны лекарства. Антибиотики. Что есть дорого…
«Псы», услышав про такое дело, тут же вызвались «на раз смотаться в город, где «поднять» какую-нибудь из аптек»; из нынешних в смысле, из частных; в которых продавали или меняли на вечные ценности лекарства, но дядя Саша запретил: были эти «аптеки» сейчас практически полностью криминальными, охранялись не хуже чем склады оружия или продбазы; и исход наезда на них был труднопредсказуем. Нельзя сказать, что Псы так уж сразу и послушались дядю Сашу; тем более что УАЗик-буханка теперь был всегда заправлен и в полном их распоряжении; но действительно, все полукриминальные бизнесы, включая аптеки, сейчас «легли на дно», и добраться до них без поиска «подходов», то есть длительной разведки, было сложно. Это не ворваться в магазин; и, размахивая стволом, выкрикивая «- Работает молодёжная секция «Белой Кувалды»; всем лечь, суки; кто ебало поднимет — замочу!!» — и быстренько очистить кассу и ободрать понравившиеся куртки с вешалок; тут было сложнее и тоньше, а времени на это не было. Потому обходились тем, что было с собой из старых запасов у эвакуировавшихся в Нору семейств: просроченным, хотя и мощным сумамедом; амоксициллином и эргофероном, притащенным Оберстом из своего обиталища; отпаивали отваром на смородиновом варенье, «эвакуированном» бабкой Лизой, Елизаветой Фёдоровной, из города в числе всяких прочих нужностей.
Пару дней Владимир провалялся в бреду; и всё, что он помнил об этом времени — это непроходящая битумная вонь; жара; горячее душистое питьё, вливаемое в него под воркование бабки Лизы и чьи-то руки, невыразимо приятно обтиравшие ему лицо и грудь смоченным в прохладной воде полотенцем.
Через два дня он перестал уже проваливаться в бубнящее невнятно беспамятство, в кошмары с тянущимися к нему из темноты чьими-то волосатыми руками; и мог уже осознавать происходящее.
Он лежал на жёстком топчане, раздетый до трусов и футболки, под тонким и красивым пододеяльником, мягким и гладким, как если бы он был шёлковым; с головой на самодельной подушке, сделанной из всякой тряпичной всячины, но упакованной в красивую наволочку в цветочках и кружавчиках. Топчан был явно изготовления дяди Саши, который был ни разу не плотник; и потому стянут он был, как он определил случайно, уронив руку с края постели, не гвоздями, а длинными винтами, угрожающе и травмоопасно торчащими из него во все стороны. Доски и тонкий матрас. И занавеска из пластиковой скатерти, отделяющая его от остального мира подвала, из-за которой слышались какие-то мультяшные звуки. Крюк в стене, на котором висит его многострадальная куртка. Тумбочка, явно притащенная из какой-то конторы промазаны, на ней кружка со смородиновым морсом, термометр и лекарства. Полумрак. Освещение — оттуда, из-за занавески. Что-то электрическое. Надо же… не было ведь.
Провёл себе по телу рукой. Нормально… только кто же меня раздевал? Ну, допустим, дядя Саша. А куда и как я оправлялся?? Это вопрос, это вопрос, это большой вопрос… Мысли путались. Через некоторое время он опять уснул, уже сном без кошмаров.
Как только Владимир, судя по всему, уснул, из-за отгораживающей его «отсек» занавески просунулась мордочка 7–8 летней девчонки, подглядывавшей за ним в щёлку.
Внимательно всмотрелась ему в лицо и, убедившись, что он спит, осунулась обратно.
На больших офисных столах, стоящих прямо там, в котельной, баба Лиза и ещё две женщины готовили обед. Сидевшая поодаль Лёшка, в накинутой на плечи своей неизменной старой красной дутой курточке, по обыкновению смотрела мультики на маленьком нетбуке, держа его на коленях.
— Просыпался! — отрапортовала девчонка, — По сторонам посмотрел; вот такая вот по себе руками пошарил, — она показала на себе, — и опять уснул!
— Ага! — Лёшка сразу подорвалась от компьютера, — Сказал что?
— Не-а! Только вот такая вот руками… — она опять показала, — Головой поворочал по сторонам, — и опять уснул!
— Я тебе говорила, как проснётся сразу меня звать! — строго выговорила Лёшка девочке.
— Я сразу! — не согласилась та, — Он тока быстро: проснулся и уснул! Опять.
— Ладно. Молодец! — сочла нужным похвалить её Лёшка, — Раз стал просыпаться, и раз не бредит уже, — значит поправляется! Правда, баб Лиз?
— Ааа?.. — бабка Фибры была глуховата.
— Раз Володя уже не бредит, и просыпается, — это же хорошо?.. — повысила голос Лёшка.
— Знамо дело что неплохо. — согласилась старуха. — Лечим же. Лекарства вот. Морс смородиновый, опять же…
— Баб Лиз, что ещё можно сделать?? — прервала её Лёшка, — Ну, чтоб он быстрей выздоравливал?
— А чо ты, милочка, ему сделаешь? — уже не оборачиваясь и продолжая резать варёную картошку кубиками, сказала старуха, — Тут, Алёночка, теперь только время! Если на поправку пошёл, — то только время. Выздоровеет; не беспокойся, он парень крепкий. Опять же лекарства, и морс смородиновый… Уход, опять же…
— Ага. — Лёшка поставила нетбук на топчан, на котором и сидела, — Ну, раз спит. Наташка! Давай тёплой воды опять, вон, в тазик, — пойдём опять за Володей ухаживать!
Подчиняясь команде старшей подруги, Наташка метнулась за тазиком. Уход за больным стал для них своего рода и игрой, и развлечением, и полезным, нужным, одобряемым всеми жильцами Норы занятием.
Сама Лёшка пошла выбирать чистое бельё для больного.
— Ухаживают… — вздохнула одна из женщин, покосясь на неё.
— Молодцы какие! — отозвалась другая, — Всё ведь на них, на двоих. А ведь ещё маленькие!
— Ничо. Как гопничать по Оршанску так не маленькие, — вполголоса ответила первая, — Алёнка, вон… атаманша! Знаю я, чем они там в городе промышляют!.. Пусть лучше тут, на виду, за больным ухаживают, чем это… по городу гопничать! Ещё б на пулю нарвалися!
— Это конечно, это лучше… — согласилась вторая, — Хоть сейчас и время такое…
— Ваапще… — не отвлекаясь от своего занятия, сказала бабка Лиза, — Ваапще это самое и есть женскае занятие: за больным да за раненным ухаживать! Детей нянчить, выращивать; кушать готовить. Вот, пусь приучаюцца. А то привыкли в эти, в компутеры свои эти! В гаджиты эти. Кушать сготовить не могут, тока купить да разморозить; а туда жи! Сериалы всё смотрют. Про жись красивую и далёкую. У меня бабушка никаких сериалов в жизь не видела, а пятерых детей вырастила. Всё зло от этих, от сериалов-та!