Я окончательно просыпаюсь; и соображаю, где я. Полумрак, только маленький светильничек, который Вовчик и девчонки называют «лампада», горит на полочке в углу. С прихрапыванием сопит Толик… Ах ты ж… Ну да, ну да, какой козырёк, какой подъезд, какое лето… Тут ведь мы, в деревне… Ах ты ж чёрт… И Устоса, конечно, уже нету…

— Ну, проснулся?.. — шипит Жексон, — Кошмар, что ли, приснился?

— Угу. Типа того.

— Бывает… — смягчившись, шепчет он, — У меня тоже бывает… у всех сейчас бывает. Викинг — так тот вообще орёт по ночам. Повернись на другой бок, пару раз глубоко вздохни, скажи про себя «Дым-дым, как ешь глаза, выешь злое из сна!» и всё пройдёт!

— Да ладно… — тоже в ответ шепчу я, — Не надо. В общем-то не кошмар, наоборот, — что мы тогда, с Устосом, отбились от гопов. И Устос жив остался. Только на самом интересном месте я проснулся, жаль. Не успел завалить того гопа…

— Гы, — хмыкает Жексон, — Ну тогда закрывай глаза и заказывай, чтобы вернуться на то же место и продолжить! Только не пихайся больше; локти-то прибери!

— Ладно.

Я поворачиваюсь спиной к Жексону, закрываю глаза и снова стараюсь уснуть. Но уже чувствую, что фиг там, — в тот же сон не попасть… Жаль. Как там Устос без меня, без бинелльки?.. Впрочем, это же только сон… А может не только сон — после того случая не поймёшь… «Дым, дым, как ешь глаза…», — что там дальше?.. И нету никакого дыма, печка не дымит у Вовчика совсем; воздух чистый, пахнет немного сырыми дровами; уютно похрапывает Толик; где-то за огородами гавкает и подвывает собака… Да, если бы тогда у меня был обрез бинелльки — мы бы отбились, сто процентов отбились бы. Встретить бы этого гада, журналюгу, что украл обрез, и посчитаться!.. да только сдох он уже давно, поди, в каком-нибудь из эвако-лагерей! Жаль, лично бы его хотел… увидеть… — с этой мыслью снова засыпаю, теперь уже без сновидений.

ДОБЫТЬ ОРУЖИЕ

Гулькины ждущие, требовательные взгляды; Наташины глаза на мокром месте; воинственно-пацанячьи, ревнивые высказывания Лёшки в стиле «- Что ты, Володь, куриц каких-то привёл; одна сеструха твоя нормальная!.». — всё это делало теперь житьё в Норе невыносимым. Доставали даже и сестрёнкины периодические попытки «вытащить на разговор» в стиле «-Ты что, Вовка, ты уж определись! — Наташа твоя подруга с детства, тем более, хм, теперь в таком положении; а ты как… ну я не знаю!» — нефига тоже не понимает, что у него сейчас творится; думает, что он разрывается между Наташей и Гузелью! — эта вечная женская установка, что «важнее «отношений» в мире ничего нет!.».

А оно есть! — и голова у него сейчас занята совсем не «выбором» между Наташей и Гузелью; и не попытками «определиться в себе», как по-своему, по-женски, считает сестрёнка, думающая что «знает жизнь», — всё это на девятом месте, — на первом месте мысли как помочь общине, Вовчику, — ведь как описала ситуацию Гулька, там совсем край… Гришка, Хронов-ублюдок, — они ведь, если возьмут Пригорок, не пощадят никого! — на этот счёт Владимир не заблуждался. Озверение в мире достигло уже крайних пределов; весь этот внешний лоск гуманности, человеколюбия, милосердия смыло как волной; теперь во взаимоотношениях царствовали прямые и примитивные связи — кто и с кем; остальные — враги или добыча! Ну, может быть, кого-то из общины оставят в живых в качестве рабов; Вовчику же, Темиргареевым, коммунаркам, Отцу Андрею — однозначно смерть!

Он понимал, что он для общины последняя и отчаянная надежда; иначе бы дочку Вадим и не послал в дальний и опасный путь в город; но как помочь не мог придумать… Уходил в необитаемые помещения промбазы; тренировался; и думал-думал-думал, до боли в затылке. И снова приходил к мысли, что привлечь для вооружённого вмешательства какую-то сравнительно серьёзную структуру из Оршанска не представляется возможным — нечем их привлечь! Только — сам, только свои возможности! А свои возможности невелики… Да, есть Слонопотам; есть топливо… в какой-то степени даже «личный состав» есть — вот оружия практически нет. Без серьёзного огневого оснащения этот бронированный мастодонт просто мишень. А вот если бы его оснастить…

Он опять залез в бронированный отсек и задумчиво смотрел в бойницы. Если бы в каждую из них выставить автоматический ствол… где взять??

Кончилось тем, что он «домучал» себя до того, что когда сидел в своём «спортзале», отходя от дрожи в руках после работы по мешку и отжиманий; чуть ли не как наяву он услышал голос Учителя, профессора Лебедева, с академическим апломбом вещающего:

«— …если вдуматься, то каждая проблема уже несёт в себе зерно своего решения; и задача исследователя состоит в том, чтобы просто найти, выделить это искомое зерно; и взрастить на его основе древо решения Проблемы…»

Дёрнулся, как просыпаясь… Легко ему говорить — «проблема несёт зерно», — а ты попробуй, найди это «зерно»…

И тут же подумал — в принципе-то я уже ведь нашёл… только опять хожу вокруг да около; ищу варианты попроще, ибо то, что «нашёл» — сложно… Но… сколько можно ходить вокруг да около! — понятно же: нужно оружие; много, современное, армейское, — и много боеприпасов. Тогда можно будет «решить проблему общины и Озерья» наличными средствами.

Так может хватит ходить вокруг да около и изображать интеллектуальный штурм?..

— Баба Лиза, я обедать не буду! — с ходу сообщил он, заглянув в «столовую», где уже вовсю вкусно пахло варёным горохом, — Я в город еду.

— А чего?? — изумилась та, — Ты хоть перекуси…

— Вовка, я с тобой! — тут же среагировала Элеонора.

— И я! И я! — это Лёшка и Женька. Гузель промолчала, но видно было, что и она бы…

— Отставить! — по-военному, разом отрубая возражения, распорядился он, — Элеонора со мной едет; остальные — здесь! Женька — на тебе ворота и вообще… Оберста ведь тоже менять надо.

— К ужину вернёмся, не беспокойтесь! — уже примирительно сказал он, стремясь сгладить впечатление от своего командного тона, — Чисто на рекогносцировку. Ничего предпринимать не будем, только осмотримся. В одном месте… Кстати. У Оберста ведь бинокль был?..

Теперь он рассматривал Арсенал в бинокль. Ну как Арсенал — скорее «арсенал», так он уж стал называть его про себя, со слов Генки. Бывшая воинская часть, кажется; или чёрт его знает что тут «в мирное время»-то было; кажись связисты какие-то — за это лес разномастных, весьма причудливых антенн на расчалках на территории, что видно издалека; а сейчас просто укреплённая Зона.

Неслабо, надо сказать, укреплённая. «Передок» перед сварными воротами, да и вообще всё вокруг забора метров на триста зачищено: срублено, свалено, подорвано; перед въездом — бетонные блоки змейкой; будка около ворот, возвышающиеся метров на пять — сварная, но с печкой — из обрезка трубы курится дымок. В амбразуры недружелюбно выглядывают рыла пулемётов, — и это что-то посерьёзней, чем 7.62. Бетонный забор; на углу, где он сворачивает под прямым углом — тоже будка, такая же. На светло-серых бетонных стенах Зоны, поверху затейливо и щедро «украшенных» колючкой, большие трафаретные надписи чёрным с красным:

— слева от ворот: «Стой! Проход без оповещения запрещён! Стреляют без предупреждения!»

— и справа: «Предполье заминировано! Проход только через КПП!»

И, судя по всему, не пустое предупреждение: на белом чистом снегу вдоль стены, насколько видно, несколько чёрных проплешин с осыпью по сторонам: что-то явно там взрывалось; не особо мощное, но вполне себе убойное. Точно не сунулся бы к стенам по снежной целине, да…

Опустил бинокль, — сразу яркая и наглядная картинка пропала, отдалилась, сменившись сумерками комнаты: рассматривал объект он из бывшего жилого дома метрах в восьмистах от него, из глубины комнаты, чтобы, не дай бог, не сверкнуть оптикой. Не хватало ещё схлопотать сюда очередь из крупнокалиберного; Генка же говорил, что гарнизон там дуреет, стреляет на каждый шорох. У них тут, небось, все цели пристреляны…