— Джонни… то есть Женя, Евгений! Ты не мог бы мне дать что-нибудь из твоего вооружения?.. — и, обернувшись к Владимиру, извиняющимся тоном произнесла, — Вовк, я с некоторых пор без ствола себя чувствую… какой-то неодетой!
Женька недовольно сморщился, но Владимир присоединился к просьбе сестры:
— Жень, у тебя три ствола, дай ей что-нибудь!
Тогда Женька с неохотой вытянул из кармана трофейный, отнятый у толстого «гостя» пистолет, протянул ей:
— На… Там патроны те же, я для Беретты повытягивал половину, мне Беретта привычней; но там ещё остались… Да ты, небось, и обращаться не умеешь?
Однако Элеонора, приняв пистолет, вполне уверенно оттянула затвор, проверяя наличие патрона в патроннике, и заверила его:
— Умею, ты что! Меня Толик учил. Знаешь, какой у меня пистолет был! — он на Новый Год подарил!.. Зиг, швейцарский, из нержавейки!
— И у меня такой был… — поддакнула Наташа, — И тоже Зиг…
Из глубины коттеджа послышался какой-то шум и вроде бы крик. Все насторожились; а Женька сообщил:
— Вот — опять! Вроде как дерутся; а ты в подвале застрял. Пойдём глянем?
— Жень… мы же входную заперли? — осведомился Владимир, беря автомат наизготовку, — И калитку вы закрыли… Неужели Лерыч что-то с Эдичкой не поделили? Ну, пойдём посмотрим!
Когда они вернулись в холл, они застали драку в разгаре: Лерыч и Эдичка, вцепившись друг в друга, катались по линолеуму холла, рыча и терзая друг друга.
Лерыч был, пожалуй, поздоровее своего бывшего одноклассника, но тому придавали силы ярость и боль, — боль он порванных в клочья мочек ушей, болтающихся теперь кровавыми лохмотьями и орошающими всё вокруг брызгами крови; боль от разбитого носа; боль от сломанного пальца. Впрочем, крови было и без того достаточно: кровоточил, надуваясь кровавыми пузырями, нос Лерыча; брызгала кровь из разбитого носа Эдички. Во всяком случае, никто из них не мог пока взять верх; и бились они явно на смерть: по утробному яростному рычанию казалось, что друг в друга насмерть вцепились два волка. Неподалеку валялся самодельный «карабин», оставленный Лерычу; на отопительном радиаторе по-прежнему были пристёгнуты блестящие цепочки с замочками, теперь забрызганные кровью — Эдичка явно в яростном порыве пожертвовал целостностью своих ушей чтобы добраться до неприятеля.
— Во дают! — одобрил схватку Женька и отошёл в сторону, собираясь наблюдать за единоборством; а девушки, напротив, увидев своего мучителя, едва не взвыв от ярости, кинулись к борющимся.
Сутенёр в мгновение ока за шиворот, за рукава был оторван от Лерыча; и на него обрушился град ударов. Его били ногами, стараясь попасть в лицо; Галя, визжа, старалась попасть концом палки ему в глаз, но он закрывал глаза руками — причём один палец так же дико и нелепо торчал в сторону; всегда азартная, но, насколько помнил сестру Владимир, воспитанная и «гуманная», Элеонора норовила попасть лежащему каблуком в кровоточащее ухо; потом одна из двух спасённых ранее незнакомых девушек, та, что рассказывала как над ней издевались в «пыточной», оттолкнув всех, обоими ногами вспрыгнула лежащему и воющему от боли Эдичке на голову и, балансируя на ней, подпрыгнула, стремясь обоими ногами размозжить ему лицо… Все были как бешеные; даже Наташа, оттеснённая своими товарками от головы Эдички, плача, пинала его по ногам. Владимир с Женькой, отступив к стене, с недоумением и с некоторым даже испугом наблюдали за этой экзекуцией; а сидевший на полу поодаль и вытиравший рукавом кровь с лица Лерыч только злорадно подхихикивал.
Наконец Эдичка перестал даже закрывать лицо руками — потерял сознание и распластался на линолеуме. Тут же ему на голову вспрыгнула Элеонора, и попыталась сплясать на голове что-то вроде джиги, но не удержалась, и едва не упала; но её место тут же заняла Галя, прыгая на голове сутенёра как на батуте; в то время как Гузель, Света и Наташа пинали его в грудь и в живот.
Владимир никогда не заблуждался насчёт какой-то особой «гуманности» женщин, но такое зверство было для него внове. Впрочем, говорил он себе, он наверняка не знает и не узнает всех деталей их «проживания» здесь; чего и сколько им пришлось пережить; и очень возможно, что то, чем платили девушки своему мучителю было лишь небольшой долей того, чего он заслуживал. Хотя сам он в любом случае предпочёл бы своего врага просто застрелить.
— Ничего себе они его!.. — уже с недоумением бормотал Женька; а бомж Лерыч лишь злорадно повторял:
— Так, так ево, петуха топтаного; в морду, в морду! Глаз ему выдави, давай!
Наконец девушки просто-напросто устали; и, тяжело дыша, расступились.
Сутенёр был растерзан: оттоптанные, посиневшие кисти рук; превращённое в кровавый фарш лицо, раздавленные нос и порванные губы. Кажется, он ещё дышал.
К Владимиру подошла вся раскрасневшаяся, тяжело дышащая Элеонора, уцепилась за рукав:
— Ффффуу… Гад. Так его… Вовка… никак не поверю, что это ты — и здесь! Хотя я знала, что мы теперь-то увидимся; после того как Наташу сюда!..
Проследила за его взглядом; стала объяснять, сумбурно, перескакивая с одного на другое:
— Ты не смотри, что мы с ним так… со зверством. Он бóльше заслужил. Точно — больше! Только уже сил нет; и он, падла, уже ничего не чувствует! А надо — чтоб чувствовал! Если б ты знал!.. Палкой бил, плёткой — но чтоб синяков не было, — «Вас, говорит, ещё под денежных людей подкладывать, надо чтоб товарный вид не потеряли!» За меня боялся только; губу и зубы — это мне ещё там, в Мувске, те чурки, у которых меня держали… до сих пор опухоль не спадает, прики-инь!.. И зуб шатается — больно! Меня не продали — меня как бы «на содержание» сюда перевезли, я так поняла; в Мувске держать уже боялись — я же знаю, Толик и Олег Сергеич, они б… и Крыс тоже! Они там, я знаю, весь Мувск на уши поставили за меня! А вот Галку и Свету конкретно мучили; и ещё Ольга была, неделю назад, её в «пыточную» увели — она так кричала!!.. И обратно уже не вернули — наверное, до смерти замучили; Лариса говорила, что это дорого стоит — когда красивую девушку до смерти запытать отдают; но есть желающие… богатые… Эти, «гости»… Ей вообще-то запрещено было с нами разговаривать; она только еду приносить должна была; но она всё равно разговаривала. Вот сегодня должен был «гость» быть — кого-нибудь обязательно бы опять в пыточную: Свету, Наташу или Гулю. Вовка, вы его точно убили?.. Гуле вчера, она говорила, «чтоб обломать», этот… — она кивнула на растерзанное тело, — этот пидор со своим помощником надевали противогаз и воздух перекрывали: «слоника» делали, как они говорят. Это чтоб «обломать», сделать послушной. Её к нам без сознания уже принесли. Гулька красивая, она с Мувск-шоу-балета, ты в курсе? Что-то у тебя с ней было, я чувствую; только она мало рассказывала; так, упоминала только, что «знакомы»… Мы тут про себя много рассказывали; я-то прямо обалдела, когда Наташку привезли… Ты знаешь, что она — беременная, от тебя?? Ой, Во-овка-а…Она про тебя рассказала; но, я думала, Толик меня раньше найдёт! Он — такой!.. А этот, его помощник, с крашеной чёлкой, — он где?.. Точно — убитый? Знаешь, Вовка, я теперь очччень осторожной буду, меня в Башне так подставили, так подставили…
— Точно! — успокоил её Владимир, — Во дворе лежит. Я ему в грудь из этого агрегата… — он похлопал по автомату, — засадил; и Женька ещё. Наверняка холодный… Но знаешь что, сестрёнка… Как-то неуютно я себя тут чувствую… «Гость» ещё этот; ещё хорошо что один был; Дырявый грозился, что приедут за ним…
Элеонора, слушая его, понимающе кивала.
— …конечно, можно устроить засаду и положить всех приехавших… но… опасно, опасно! Нет, до утра, конечно, вряд ли приедут; но вообще я бы предпочёл отсюда свалить поскорее. Вот, прямо сейчас. Ночью. И поскорее; а то, Элька, знаешь… у нас с Женькой сегодня что-то много приключений получилось. Я ещё держусь; но, знаешь, после болезни… Боюсь начать «разваливаться»… да, валялся пару недель вообще «в дрова», very much I was ill, можно сказать; потому и Наташу не забрал вовремя. Теперь, выясняется, что и к лучшему!