— Пацан… что он украл?? — стараясь перекричать шум от драки, крикнул вышедший сосед.

Его не услышали; а если бы и услышали, то, конечно же, не разбежались бы отвечать — драка была в самом разгаре! С Лерыча слетел его импровизированный головной убор, размоталось и было сорвано полотенце с покалеченного уха. От боли и ярости он не помнил себя, и бросался на Женьку как бультерьер на кошку. Женька грамотно уклонялся и встречал его колкими ударами кулаков в грудину и, изредка, в нос, отчего Лерыч свирепел ещё больше, и уже орал в полный голос:

— Ууууубью, пас-куда, сука-блядь, жить не буду; кишки жрать будешь, петух, козёл; замочу!!

Женька тоже не отставал, вопя:

— Падла! Чухан ублюдочный! Кошак помойный!!! Быстро выложил что взял, хуй уродский; обезьяна мусорная!!!

Их вопли наверняка слышала вся улица, — через два дома из-за забора, надрываясь, лаяла собака, её лай подхватили барбосы в конце улицы.

Владимир ждал.

Во дворе за зелёным профильным забором, — самого дома из своего положения Владимир не видел, — мигнув, зажегся свет; и тут же вновь погас.

— Граждане, бля!! — вновь воззвал вышедший сосед напротив, — Что делите, нах? Кто чо украл, бля??

Кажется, его не слышали. Тогда у него в руках зажегся фонарик, осветив побоище.

Но вот, когда победа стала склоняться в сторону Женьки, — когда он, в очередной раз сбив Лерыча с ног, прыгая вокруг него ни то как боксёр, ни то как обезьяна, норовил пнуть того в грудь или в плечо, не забывая пронзительно вопить, обвиняя оппонента в неведомой краже, за зелёным забором щёлкнул засов.

Владимир замер. Только бы он вышел! Не ограничился бы тем, чтобы выглянуть…

Скрипнув, калитка приоткрылась; в щели кто-то показался, вглядываясь в происходящее на улице. В руках, как и ожидалось, что-то конкретно-военное, даже не ружьё, — что-то калашеобразное.

Человек высунул голову из-за двери, оттуда же высунулся ствол, — и, метнув взгляд влево-вправо от калитки, оглядевшись таким образом, воззрился в происходящее. Было непонятно, заметил ли он поодаль возле забора лежащего Владимира и не придал этому значения, приняв за мусор, или вообще не обратил на него внимания. Теперь он весь был сосредоточен на происходящем на той стороне улицы, поодаль; тем более что стоявший там недалеко мужчина отчётливо освещал происходящее фонариком. Калитка скрипнула, открываясь во всю ширь, и мужчина с автоматом шагнул на улицу…

— «Пора!» — решил Владимир, и резко сел, поднимая «аркебузу», вкладываясь, наводясь по стволу на вышедшего. Вот он шанс! — другого не будет! Он нажал на кривую железку, которая в стреляющей железяке заменяла спуск… Раздался сухой щелчок, шпингалет сорвался со взвода, и боёк ударил по капсюлю — или куда он должен был там ударить… выстрела не последовало.

Человек у калитки видимо заметил резкое движение сбоку, повернулся туда, к Владимиру; одновременно отпуская калитку и с похвальной быстротой вскидывая автомат…

Вновь взводить проклятую самоделку не было времени; и Владимир, чувствуя, что — вот оно, то самое мгновение, когда или должно случиться какое-то чудо, или следующим мигом будет полное безмолвие, боль и смерть, уже не сидя, а стоя на коленях, изо всех сил метнул свою неудачную «аркебузу» в противника, метнул как копьё, как биллиардный кий, стволом вперёд; и, чувствуя, что не успевает, что чужак сейчас нажмёт на спусковой крючок, тем не менее, вскочил, ринулся к нему…

И чудо случилось.

Чужак у калитки, уклоняясь от летящего в него «копья», обоими руками вскидывая свой автомат, поскользнулся, и, невнятно ругнувшись, со всего маха грохнулся на бок и спину. Выстрела не последовало. Ахнувшись всем телом о лёд, он, очевидно, себе что-то отбил, потому что тут же исторгнул ни то вой, ни то стон; но, тем не менее, быстро-быстро, уже лёжа на спине, постарался вскинуть автомат… Не успел. Ему не хватило той секунды, которая в таких обстоятельствах и отделяет жизнь от смерти, победу от поражения: Владимир в прыжке упал на него.

Это было и не падение, и не прыжок — чувствуя, что и сам он поскальзывается, он всем телом ринулся к нему, как кобра, напружинившись, резко выбрасывает зубастую пасть из клубка колец. Упал, больно ударившись коленями и локтём о лёд; но адреналин мощной волной смыл боль: Владимир вцепился в автомат, который чужак пытался лёжа направить в его сторону, и, попутно ударившись ртом, зубами, разбив губу о холодный металл оружия, крутанул его в сторону.

Удалось. Чужак забарахтался под ним, стараясь перехватить оружие, но мешал и Владимир, всем телом придавивший его к земле и вырывающий из рук автомат, и автоматный ремень у него на шее. Он что-то опять невнятно и испуганно пискнул; Владимир, крутанув оружие, окончательно вырвал его из ослабевших рук противника, и тут же плашмя, со всей силы, ударил его автоматом в лицо! Противник окончательно выпустил оружие из рук и откинулся. Владимир рванул автомат на себя, но мешал ремень…

В это время во дворе дома, за распахнутой калиткой, вспыхнул, казалось, ослепительный свет, — хотя это был всего лишь плафон с лампочкой над крыльцом. Хлопнула входная дверь дома, — кто-то поспешил к калитке.

Как это уже неоднократно было с Владимиром на соревнованиях по дзю-до, в такие экстремальные моменты внимание как бы удесятерялось: казалось бы весь ты сосредоточен только и исключительно на схватке, ты смотришь только на противника и улавливаешь только и исключительно его малейшие движения; — и, в то же время ты видишь и судью на татами; и первый ряд зрителей; и вон ту симпатичную второкурсницу в мини, которую специально позвал на соревнования, и из-за которой в том числе обязательно нужно победить; и сестру Эльку в пятом ряду, подпрыгивающую на скамейке от азарта; и тренера, который, судя по его телодвижениям, чуть ли не борется вместе с тобой; и чей-то выкрик «- Подсечку!!»; и другой выкрик «- Не давай ему захват!»; и даже понимаешь, кто это крикнул — Серёга из команды; — и всё это одновременно, всё совершенно не мешает друг другу; и всё, как файлы в компьютере, укладываются на своё место, оставляя сознание чистым и готовым к борьбе и победе.

Борясь с подмятым под себя противником, стараясь сорвать у него с шеи автоматный ремень, раз за разом ударяя его в лицо, он одновременно видел и тёмную фигуру, спешащую с ружьём от крыльца через дворик к калитке; и Женьку, наконец окончательно разделавшегося с бомжом.

Увлечённый схваткой с Лерычем Женька, собственно, не отвлекался на происходящее у зелёного забора, ожидая услышать выстрел Владимира; и лишь потом, бросив возню с Лерычем, бежать «на прорыв». Но выстрела всё не было и не было; и он, мельком кинув взгляд, вдруг увидел, что Владимир с кем-то ожесточённо борется, а во дворе дома зажегся свет, так, что полоса от него легла через открытую калитку на улицу и на ноги дерущихся.

Тогда, оттолкнув уже выдохшегося и что-то невнятно скулившего Лерыча, он кинулся к калитке в зелёном заборе, на бегу сунув руку под куртку и нащупывая тёплую рукоятку заткнутой за туго затянутый пояс штанов Беретты.

Он успел пробежать только несколько шагов, когда его кто-то схватил сзади за куртку. Женька оглянулся: это был Лерыч. Только что скуливший, уже совсем сломленный бомж, с какой-то радости вдруг решил, что его противник убегает, и чисто инстинктивно кинулся за Женькой следом, стремясь ухватить его и «наказать». Судя по всему, Лерыч, только что капитально избитый, у которого из носа во все стороны при каждом движении и выдохе брызгала кровь, совсем потерял чувство реальности, решив вдруг что он побеждает, и «преследует покидающего поле боя противника»!

Женька быстро и энергично вернул его к реальности: полуобернувшись лягнул его ботинком в пах и саданул локтём в и без того окровавленный нос.

Лерыч грохнулся навзничь. Женька, взводя Беретту, ринулся к калитке…

Владимир, так и не сумев сорвать запутавшийся ремень с шеи подмятого противника, тем не менее с мгновения на мгновение ожидая появления в проёме калитки вооружённого нового врага, сумел вывернуть автомат так, чтобы он смотрел стволом на калитку.