Снег давно стал красным от крови. Центурион спотыкался об трупы, перешагивал через них, не опуская взгляда, и двигался вперед, стараясь держаться справа от своей манипулы.

Иногда трупы оживали и хватали его за ноги, тогда он коротким колющим ударом своего меча добивал их, не отвлекаясь ни на мгновение. Видеть все вокруг – этому центурион научился давно, когда еще простым легионером резал таких же галлов при Теламоне.

Снег не прекращался ни на минуту, но Юний уже не замечал его. Наоборот, разгоряченное лицо получало хоть какую-то свежесть. Ему уже не было холодно, но силы иссякали.

Юний видел, как редеют ряды его манипулы, и отчаяние начинало овладевать им. Стараясь сохранить хладнокровие и приободрить солдат, он с яростным криком врубался в ряды галлов, но тут же возвращался на свое место, чтобы не дать противнику обезглавить манипулу.

Он видел Тиберия Фонтея, который не менее храбро отбивался от наседавших кельтиберов, и с высоты своего коня успевал указывать центурионам на слабые места в обороне. Плюмаж его шлема колыхающимся красным пятном двигался среди рядов, притягивая к себе внимание врагов. Взмыленный конь Фонтея нервничал и плохо слушался поводьев, но все же не мог противиться железной воле седока.

Неожиданно на флангах раздался рев, перекрывший шум сражения. Это вступили в бой слоны Ферона. Разъяренные животные смяли ряды манипул и стали крушить римлян бивнями, топтать их, раздавливая хрупкие человеческие тела. Легионеры десятками гибли под их ногами, но ничего не могли поделать – пилумы были израсходованы, а велиты потратили все дротики на нумидийцев Адербала.

Другим неприятным сюрпризом для консула Семпрония стало появление в его тылу двух тысяч конных и пеших карфагенян, выведенных Магоном Баркидом из засады. Они завершили окружение римской армии.

Началась настоящая бойня. Римляне поняли, что поражение неминуемо. Конечно, голод и холод тоже внесли свою лепту, но победа зависит в основном от гениальности полководцев и удачи. А этот день явно не был днем консула Семпрония.

В пылу сражения Тит Юний и Тиберий Фонтей оказались рядом: фланги римлян постепенно прижимались к центру. Все видели, что конец близок.

– Что происходит?! Где консул?! Где легаты?!.. – надрывал горло Юний, пытаясь перекричать стоящий вокруг шум боя.

– Не знаю! – крикнул в ответ Фонтей. – Кругом одни пунийцы! Возможно, их уже нет в живых!..

Он вертелся на своей лошади, прикрываясь небольших круглым щитом от стрел и копий.

– Будем пробиваться вперед и выходить из битвы! Остальные пойдут за нами! Только бы не было паники! – Отбив, летящий в его голову дротик, трибун перевел дух и крикнул: – Командуй – сдать назад, сомкнуть ряды! Надо вырваться из этой западни…

Он умолк и повернул лошадь, собираясь пробиться к другим манипулам, чтобы отдать такой же приказ выжившим центурионам.

С огромным трудом это ему удалось. Через некоторое время раздался сигнал главной трубы, подхваченный горнами центурий, и остатки манипул, подавшись назад, соединились, создали подобие грозных шеренг и снова ощетинились окровавленными щитами и мечами.

Но римляне не собирались уходить в глухую оборону. Звуки горнов погнали их вперед, и легионеры стали пробиваться сквозь ряды врагов, рубя, коля, круша, сметая все на своем пути.

Отчаяние и осознание того, что терять больше нечего, придало им мужества, сделало почти непобедимыми. Голодные и обессиленные римляне совершили чудо – вырвались из гигантской ловушки, оставив за собой сотни трупов галлов и иберов.

Их выжило немногим более десяти тысяч – четвертая часть некогда грозного войска. Однако они все-таки избежали гибели, которую в это холодное утро готовил им хитроумный Ганнибал.

Аришат была бесконечно счастлива. Причиной этому были два крохотных прекраснейших создания, на которых она не могла наглядеться. Ее сыновья - близнецы Карталон и Гелон.

Сейчас они восхитительно посапывали в своих кроватках в новом доме, который купил для Мисдеса управляющий Юбал.

С рождением близнецов жизнь Аришат совершенно изменилась. Она чувствовала себя настоящей матерью, главная задача которой – уберечь своих детей от всевозможных жизненных опасностей.

Когда дети спали, все в доме ходили на цыпочках, зная, что Аришат становилась почти невменяемой при одной мысли о том, что кто-то может потревожить их сон. Но все снисходительно относились к этим неудобствам и радовались за Аришат и Мисдеса. Потому что для карфагенян огромное счастье жить полноценной семьей, пусть даже и вдали от родины.

После появления на свет сыновей Аришат полюбила Новый Карфаген, ведь он стал родиной ее детей и родным городом для нее. Она уже никуда не хотела уезжать, тем более что Мисдес часто наведывался к ним. Он всегда находил причину, чтобы хоть на недолгое время вырваться из военного лагеря, и Гасдрубал Баркид снисходительно относился к этим отлучкам Мисдеса, а если случалась оказия, то отправлял с очередным поручением в Новый Карфаген именно его.

Аришат не теряла связь с родиной, благо регулярно прибывающие из Карфагена корабли доставляли почту. Здесь были письма от ее старшей сестры – Алфаи, заменившей ей в шестилетнем возрасте мать; редкие весточки от ее отца; послания от свекра, Гамилькона, Мисдесу, которые муж разрешал ей читать; но чаще всех ей писала безмерно полюбившая ее Рамона.

Она рассказывала, что почти привыкла к дому мужа, но сам Козленок ей по-прежнему не мил. У них родился сын – Абдосир, который пошел весь в отца и дядю, Ганнона, и не вызывал у Рамоны глубоких материнских чувств. И конечно, в письмах все дружно беспокоились об Адербале, ведь вестей от него не было давно.

Ганнибал не установил с метрополией устойчивое сообщение, поступавшая из Италии информация была неточной, основанная в основном на слухах.

После его ухода в Испанию пришли римляне во главе с Гнеем Сципионом. Они разбили небольшую армию карфагенян, но не переходили ранее установленной границы на реке Ибер, и в настоящее время жестоко усмиряли племена местных кельтов.

Их появление добавило Мисдесу забот. Прошло полгода, прежде чем он окончательно выздоровел и мог начать выполнять свои обязанности, но уже под началом Гасдрубала Баркида.

Отправляясь в поход, Ганнибал наказал брату прислушиваться к советам Мисдеса, касавшихся политики на полуострове, и полноценно использовать его талант военного дипломата.

Мисдес искусно ссорил и мирил испанские племена. Без «справедливого» слова Гасдрубала ни один из покоренных вождей не смел начинать распри с соседями, а Карфаген получал от этого политические дивиденды.

Сейчас Мисдес направлялся с заданием к хорошо знакомым ему Андобалу и Мандонию, чье племя было покорено в свое время Гнеем Сципионом.

Небольшой отряд кельтов, находившихся на службе у Гасдрубала, держал путь в Атанагр.

Какому-нибудь чужеземцу было бы трудно отличить Мисдеса от илергета: он облачился в местные одежды – темные штаны, куртка, поверх которой накинут льняной плащ, застегнутый на правом плече медной булавкой с изображением головы лошади; к седлу приторочен вогнутый вперед ободом круглый щит, двух футов в поперечнике; у пояса – любимая Мисдесом фальката. На голове шлем на илергетский манер, с тремя султанами, и даже конь – местной высокорослой породы. Ни дать ни взять – настоящий илергет.

За последние годы Мисдес хорошо усвоил искусство перевоплощения. Он мог внешне успешно изменять как национальность – стать кельтом, нумидийцем, греком, турдетаном, – так и общественный статус – быть купцом, банкиром, простым солдатом, моряком. Только смугловатый цвет лица мог выдать в нем карфагенянина, но и для этого всегда находились нужные объяснения.

Рядом с Мисдесом ехал Биттор, успевший за это время стать отменным воином, обученным карфагенскому военному искусству. Они не испытывали друг к другу теплых чувств, и поэтому весь путь провели в молчании.