Выступающий консул, Семпроний Лонг, пытался успокоить зал, взывая к присутствующим:

– Отцы-сенаторы, не будем торопиться с выводами. Давайте все же выясним, по чьему побуждению действовал ненавистный Баркид.

– Правильно! – вскричал вскочивший со своего места Луций Манлий. – Надо отправить послов. Пусть спросят у Совета: одобрены ли действия Баркида Карфагеном и отрекутся ли от него старейшины под страхом большой войны?

После долгих споров Сенат решил отправить в Карфаген посольство во главе с Квинтом Фабием, однако и приготовлений к войне решили не откладывать. Определили, что боевые действия будут вестись в двух провинциях – Испании и Африке. Консулам предложили бросить жребий. Корнелию Сципиону досталась Испания, Семпронию Лонгу – Африка вместе с Сицилией. Им разрешили набрать шесть легионов – двадцать пять тысяч пехоты, тысяча восемьсот всадников. Союзников обязали собрать сорок тысяч человек вспомогательной пехоты и четыре с половиной тысячи конницы.

Римское посольство добралось до Карфагена довольно быстро. Игнорируя восточное гостеприимство, послы, едва сойдя с корабля, тут же жестко потребовали немедленного созыва Совета, в чем им отказано не было.

Уже знакомый нам огромный и мрачный зал встретил их гробовым молчанием.

В полной тишине громким голосом, отдававшимся эхом под сводами, Квинт Фабий задал единственный вопрос, интересовавший могущественный Рим:

– Прошу вас, отцы Карфагена, сказать прямо: по вашей ли или по собственной воле, действовал Ганнибал Баркид, разоряя союзный нам город Сагунт?..

После небольшой паузы, позволившей осмыслить сказанное дерзким римлянином, Совет взорвался криками и проклятиями.

Председательствующий на заседании суффет Бармокар тщетно призывал к порядку:

– Будьте же благоразумны! Мы не варвары, сохраняйте спокойствие!..

Римляне с видом гордым и надменным ожидали, когда уляжется буря, поднятая их словами.

Когда страсти наконец-то улеглись, Гамилькон, отец Мисдеса, попросил слова у Бармокара и обратился с речью к римлянам:

– Посланцы славного Рима, прошу простить моих коллег за невольное возмущение, вызванное вашим вопросом. Мы с вами не варвары, и понимаем, что истина рождается в спорах. Но Сенату Рима тоже наверняка бы не понравилось, если бы посторонние осмелились обсуждать полномочия их полководца! Будем же благоразумны и попытаемся понять друг друга. Мы полагаем, что не суть важно, чьей волей руководствовался Ганнибал – своей, либо Совета. Это внутренне дело Карфагена. Если будет установлено, что наш полководец ослушался приказов, отданных ему высшим органом Республики, он будет строго наказан. Вам известно, как умеет Карфаген наказывать своих детей за непослушание: распятие – должная им кара. Но повторюсь: это дело одного лишь Карфагена. Мы не обязаны никому давать отчета! Здесь главное, что договор между нашими странами, подписанный отцом нелюбимого вами Ганнибала, не был нарушен. По южную сторону реки Ибер карфагеняне вольны наказывать за злодеяния любого – тем более, если это злодеяние обращено против союзника Карфагена!

Римляне смотрели на него, не выражая никаких эмоций. Взгляды их были холодны, как лед, и тверды, словно камень.

– В договоре между нашими странами нет особых условий о Сагунте, а если они каким-либо образом и появились, то будут считаться незаконными, так как не одобрены Советом, – продолжал Гамилькон. – Если вам есть что еще сказать – говорите! Если же нет, то посчитаем конфликт улаженным. И пусть Сагунт не станет причиной раздора между нашими дружественными народами!

Закончив речь, Гамилькон посмотрел на послов. Они молчали, но теперь их глаза уже сверкали недобрым огнем. Это не лицо друга, невольно подумал Гамилькон. Нет, это скорее волчья морда…

И вот заговорил Квинт Фабий. Гордо вскинув голову, он сложил складки своей сенаторской тоги и, четко выговаривая каждое слово, обратился к Совету:

– Смотрите же, отцы Карфагена! В этих складках вместе лежат мир и война! Вы вольны сделать выбор!

– Так выбери сам, дорогой Квинт Фабий, – быстро ответил Гамилькон, не дав никому из старейшин опередить его.

– Я выбираю войну! – обведя горящим взглядом зал, торжественно произнес посол.

В ответ со всех сторон раздались громкие крики:

– Принимаем!..

– С радостью!..

– Война до победы!..

– Смерть римлянам!..

– Слава Ганнибалу!..

– Вперед, на Рим!..

Некоторые сенаторы стали аплодировать по римскому обычаю, но издевательски, как бы восхищаясь выбором Квинта Фабия. Шум, крики, топот ног и посохов возобновились с новой силой. Но на этот раз никто не пытался успокоить разбушевавшихся старейшин: Карфаген сделал свой выбор!

Огонь костра притягивал к себе взоры и согревал замерзшие тела.

Как хорошо, проведя целый день в седле, уютно устроиться, подложить под локоть кожаный походный мешок и наблюдать за пляшущими языками пламени, придаваясь воспоминаниям…

После плотного ужина и италийского вина сладкий, легкий дурман окутывал голову, но ночная декабрьская прохлада позволяла не погружаться в сон, а вести неторопливую беседу, в которой обсуждались последние месяцы трудного похода.

Лежавшие около костра Адербал, Батий и Хирам разговаривали на нумидийском языке. Адербал, прежде никогда не имевший дел с нумидийцами, но обладающий, как все в их семье, способностью к языкам, быстро освоил непривычную речь.

Прошло более шести месяцев, как армия Ганнибала покинула Новый Карфаген и отравилась в Италию. Позади сражения с недружественными галлами и первая победа над римлянами при Тицине. Но все это ничто по сравнению с тяжелейшим переходом через Альпы, где полегло много их боевых товарищей.

И вот сейчас, беседуя у костра в лагере на западном берегу Требии, можно было хоть немного отвлечься.

Вино запрещено в армии Ганнибала под страхом смерти, но старшие офицеры позволяли себе слегка расслабиться – впрочем, не злоупотребляя.

– Адербал, после войны тебе нужно обязательно приехать к нам. – Умудренный жизнью Батий говорил своим приятным низким голосом, похожим на урчание кота. – После того, как ты спас жизнь Хираму, по нашим обычаям, ты стал нашим близким родственником. Мы обязаны оказать тебе гостеприимство в полной мере. Будешь есть-пить как царь, и смотреть на танцы нумидийских красавиц. Я подарю тебе лучших жеребцов из своих табунов.

Хирам благодарно посмотрел на Адербала и протяжно вымолвил:

– Да… знатная был битва!

Отхлебнув вина из простой деревянной походной чаши, Батий продолжал:

– Скажу честно, я недолюбливаю карфагенян. Уж очень твои соплеменники хитры и коварны. Мы тоже не ласковые верблюжата, но у нас все-таки другие понятия о слове и чести. Ты - не такой, как все и поражаешь меня своим благородством и отвагой. Наверное, в твоих жилах все же есть капля нумидийской крови … Не зря в армии говорили про твоего брата Мисдеса, что он потомок нумидийцев!

Сидевшие у костра засмеялись, благо вино способствовало веселью.

– Как там, в Испании, Мисдес? – задумчиво произнес Адербал. – Может ли уже садиться на коня?

– Не переживай, брат Адербал. – Хирам дружески похлопал его по плечу. – Мисдес – настоящий воин! Еще не один римлянин падет от его меча. Он похож на моего брата Гауду. Такой же умный, но его блестящий ум не мешает ему быть искусным бойцом. Хотя Гауда всегда должен быть при царевиче Масиниссе, его душа рвется на волю – к битвам и приключениям. Он чуть не плакал от обиды, когда ему не позволили ехать с нами к Ганнибалу.