В моей голове мелькает картинка. Белен на кухне. Звук её смеха. Ободранное колено на детской площадке — плача, она звала меня, прихрамывая. Делясь сладостями, облизываем наши пальцы. Делясь секретами, шепчем их на ушко друг другу. Звук её дыхания, запах её волос. Изгиб её бедра прямо под её попкой. Ощущение её губ, открывающихся навстречу моему языку. Вкус её поцелуя. Сладкий, опьяняющий наркотик её любви.

Думаю, я выкрикиваю её имя много раз, пока моё горло не пересыхает. Мне больно открыть глаза из-за песка и потому, что в моём теле не осталось ни капли воды. Если бы было иначе, я бы воспользовался этим и оплакал Белен.

Я теряю сознание, но не выпускаю из рук свой камень пустыни.

Белен 

Мне говорят, что это необычно. Говорят, мне надо подождать какую-то комиссию по контролю. Меня заставляют подписать тонну документов и получить удостоверение личности с фотографией.

Мне нужно подождать официального представителя военного командования, который проведёт меня в комнату и объяснит, что солдаты сильно обгорели и многие способы визуальной идентификации личности невозможны. Я подписываю все отказы, включая соглашения о неразглашении и конфиденциальности.

Заняло почти весь день доказать свой статус ближайшего родственника, возможно единственный момент за всю мою жизнь, когда я взволнована от этого родства, от мысли являться плотью и кровью своего двоюродного брата.

— Сюда, мэм, — произносит медсестра с лёгким немецким акцентом. Большинство персонала из местных, но, тем не менее, кажется, что это американцы.

Я следую за ней по длинному коридору. Каждый шаг отдаётся гулом.

— Это морг?

— Это скорее диагностический стол, который используют для сопоставления записей по идентификации.

— Они опознаваемы?

— Некоторые из них. Ваш кузен — да, в противном случае вы бы не получили разрешения на опознание.

Когда она проводит меня в освещённую комнату, всё выглядит размыто. Здесь большое количество тел и разные сотрудники. Все замолкают, когда я вхожу.

— Мисс Эредия здесь, чтобы опознать ближайшего родственника.

Мужчина в лабораторном халате в очках с тонкой металлической оправой кивает и указывает на труп. Тело накрыто простынёй.

Медсестра кивает. Надпись, прикреплённая к столу, гласит: «Кабрера».

Он откидывает простыню, и я думаю, что именно в этот момент происходит мой расцвет, о котором рассказывала моя мама. Ибо моя грудь распахивается. Я чувствую всевозможные чудесные изменения, осуществляющиеся на клеточном уровне. Каждый раз, когда бы Лаки не касался меня, влиял на меня одновременно, как звук отдельных инструментов, сливающихся в симфонию, как сходящиеся голоса, взмывающие в гармоничном созвучии. Я слышу его смех, вижу его улыбку так, словно я могла бы протянуть руку и дотронуться до неё. Я вижу его красивое лицо, когда он вонзался в меня — когда наша любовь полностью обнажила его и поставила на колени. Могу ощутить вкус этой любви — у нее вкус непорочной чистоты. Солнечный свет сияет на его коже, освещает его волосы, я чувствую мягкость его поцелуя, всеохватывающую теплоту истинной любви, которую мы разделяли. Может быть, Лаки ушёл, возможно, я ощущаю ангела, но даже если его и нет со мной, я знаю: независимо от того, что произойдёт, всё будет в порядке.

Лусиан занимает всё моё сердце и навсегда останется частью меня.

— Это не он, — говорю я определённо. Мне жаль, что это кто-то ещё. Жаль, что кто-то другой потерял свою жизнь, и я знаю, что все эти мужчины наверняка много значили для моего двоюродного брата.

— Покажите трёх других, возможно, он среди них.

— Это не он, — трижды подряд говорю я.

Я верю в чудеса и в настоящую любовь.

— Спасибо вам, мисс Эредия. Он может быть среди других; проблема заключается в том, что те тела находятся на поздних стадиях разложения или совершенно неузнаваемы. Мы работаем методом исключения. Ваша помощь дала нам толчок к продвижению вперёд, но боюсь, в любом случае это не значит, что ваш двоюродный брат не один из умерших, находящихся здесь. Он был точно в батальоне.

Я киваю.

— Спасибо вам всем за то, что позволили взглянуть на тела, — я произношу молитву за этих мужчин и людей, которые их любят.

Выхожу из больницы как сомнамбула. Не знаю, откуда у меня была та уверенность, что Лаки не было среди тех трупов. Каким-то образом глубоко в сердце я просто знала это. Его тело всё ещё взывает ко мне, хоть между нами и тысячи миль, а может, нас даже разделяют разные миры.

Лаки

Их не больше полдюжины. Они говорят на арабском, которого я не знаю. На них надета униформа, что не есть нормой для мятежников в этих краях.

Они открывают флягу и прижимают её к моему рту. Не могу заставить свой рот шевелиться, не могу говорить. Один из них держит мою голову, и я задумываюсь как же хреново то, что перед тем, как перерезать мне горло, они хотят напоить меня. Меня кладут на носилки и засовывают в заднюю часть грузовика, типа такого, который обычно используют для перевозки солдат. Понятия не имею, как на таком транспорте они пересекают пустыню.

Сзади сидят четверо парней, по двое с каждой стороны от меня. Я совершенно беззащитен. Хотелось бы, чтобы они поторопились и прикончили меня. Нет желания подвергаться пытками или становиться частью какого-то больного тактического видео устрашения. У меня нет выбора, кроме как умереть самостоятельно. 

23 глава

Белен

Нет ничего хуже возвращения домой без Лаки. Без него дом уже не тот. Только мама, я и Тити, но мы лишились нашего яркого света, который вел бы нас вперёд.

Время от времени мы слышим новости от военных. Как останки Лаки не были обнаружены даже в результате ускоренного распыления. Это значит, что от него не осталось достаточно материала даже на пыльный след. Как только зона стабилизируется, они вернутся на то место и соберут образцы ДНК.

Я единственная, кто продолжает надеяться. Мама говорит, я брежу иллюзиями. Она пытается удержать меня от общения с Тити, ибо думает, что я только наврежу ей ещё больше своей «неспособностью отпустить и принять произошедшее». Не хочу никому давать ложную надежду или веру в вещи, несоответствующие истине. Тити уезжает в долгий отпуск в Доминиканскую Республику. Она не хочет оставаться в квартире, не выносит соседей. Всё, что она видит, напоминает ей о нём. Она даже не хочет видеть меня, ибо знает, насколько сильно я его любила.

Не то чтобы я не скорбела — это единственное, чем я в действительности занимаюсь. Моя жизнь утратила все краски, и, несмотря на то, что маленькая частичка меня цепляется за надежду, шансы один на миллион, что Лаки вернётся живым — не говоря уже о том, чтобы вернуть его тело домой для захоронения.

Я занимаюсь исследовательской работой в больнице. Это не работа моей мечты, но за неё хорошо платят, и я снова в лаборатории, где чувствую себя комфортно. Я возвращаюсь в свой старый район, возвращаюсь даже в свою старую спальню.

— Выбрось это, — говорит мама однажды вечером, когда я прихожу с работы. Она протягивает мне моё любовное заклинание так, словно это было проклятие.

— Какое это имеет значение, если он ушёл? — у неё есть маленький алтарь Лаки в гостиной со свечками и фотографиями. Не вижу особой разницы.

— Это невезение, вот что. Это мешает тебе двигаться дальше.

Я не решаюсь его выбросить. Интересно, вернётся ли болезнь и разрушит ли то малое, что от меня осталось.

Я забираю у неё банку с мёдом и спускаюсь снова вниз по лестнице. Подняв крышку мусорного бака, я бросаю банку поверх мусора. Цвет мёда потемнел до тёмно-янтарного, и дна больше не видно. Гадаю, так же ли он сладок на вкус?