— Только не Лаки. Нет, мам, только не он.

— Чуть раньше на этой неделе мы отправили стоматологические записи. Теперь ждём подтверждения идентификации.

— Нет, мам, пожалуйста, только не Лаки.

— Белен, такая вероятность была всегда. Он знал об этом и пошёл на риск. Он хотел служить своей стране. Величайший дар Лусиана был в том, что он защищал тех, кого любил. Он умер, служа другим — этого он хотел бы.

— Тела уничтожены? Их ещё можно опознать? — моя грудь разрывается от мысли о теле Лаки — таком прекрасном, — которое больше не принадлежит этому миру. И личность внутри него — он был всем, что я когда-либо хотела.

— Я не уверена, в какой степени, Белен. Авильда говорила с людьми на базе, как и с другими, в Германии. Может тебе стоит вернуться домой, милая. Ты нужна нам. Нам всем надо быть вместе.

— Где именно в Германии?

— Это военный госпиталь. Сейчас, у меня записано. Региональный медицинский госпиталь Ландштуля^[116] возле Ландштуля, Германия. Думаю, они принимают всех раненых и пострадавших.

— Я еду в Германию. Я должна. Дай мне контакты или позвони им, скажи, что я приеду, — вытираю пот со лба и отбрасываю ручку, которую сжимала.

— Белен, amor[117], ты слышала меня? Выживших не было. Это был взвод Лаки, и никто не остался в живых. Я люблю тебя, corazón[118], и я знаю, это чрезвычайно трудно, но Лаки больше нет с нами. Поездка в Германию не вернёт его.

Лаки

Взрыв напоминает мне о здании на модели дислокации. Это удар от удара, но есть и сила, которая после удара рикошетом взрывает снаружи песок и обломки, причиняя большую часть ущерба. Я лежу на земле лицом вниз. Не могу двигаться вообще. Жар от огня — это чёртова преисподняя. Кажется, будто пустыня ржёт над тобой до упаду: «О, ты думал, что было жарко, молодая свежая кровь, теперь попробуй немного этого дерьма!»

Я не могу дышать; не знаю, это потому, что у меня коллапс лёгкого^[119] или потому, что ветер выбил из меня весь воздух. Я не могу сражаться, поэтому я начинаю отталкиваться пальцами ног, просто двигая своими чёртовыми пальцами на ногах как саламандра, выбирающаяся из пруда. Моя рука поднимается вверх, смягчая положение головы, так что теперь положение моего тела аэродинамично, и благодаря пальцам ног я действительно двигаюсь. Недостаточно быстро и недостаточно далеко, чтобы удалиться на значимое расстояние.

Пламя и чёрный дым затихают через пару часов. Не думаю, что кто-то ещё заметил это. Не слышу никаких признаков жизни. Это было определённо мощное оружие. Вероятно, реактивная противотанковая граната. Либо саудовцы, либо боевики. Нам сказали у нас есть разрешение до самой границы, для подтверждения должно было быть воздушное прикрытие, но как-то об этом пронюхали говнюки, которым мы не особо нравимся. Никогда не разговаривайте с бедуинами. Первое правило Аравийской пустыни: каждый здесь является информатором.

У меня мало времени. Не на этой жаре, не истекая кровью, как заколотая свинья, не имея возможности даже встать и подать сигнал воздушному наряду. Припасы были сброшены только вчера, так что в целом я влип. Если истеку кровью или иссохну до того, как кто-то что-то заподозрит.

Белен

Я покупаю билет в Германию. У меня нет на это наличных, но я положила деньги на кредитную карту. Я не сломалась. Больше похоже на оцепенение. Люси говорит, что у меня шок, но я чувствую, будто земля остановилась, все часы перестали идти, цветы прекратили расти. Я должна увидеть Лаки, увидеть его тело. Я никогда не смогу смириться с коробкой или урной. Это не он. Не может быть. Лаки — он как огромная часть меня. Он — вся моя жизнь. Если бы это было правдой, я бы знала. Если бы его больше не было со мной, я бы точно смогла это почувствовать.

Лаки

Наступила ночь, и температура упала. Интересно, парализован ли я или мне так хреново из-за сотрясения мозга. Я думал, я не продержусь до конца дня. Но я всё ещё жив и продолжаю работать пальцами ног, отползая всё дальше. Я также могу немного шевелить своей рукой, поэтому я улучшил свои шансы.

Копая пальцем песок, я нашёл камень и вцепился в него. Как только я смогу двигать всей рукой, первое, что я почувствую в ней, будет в моём кармане — решаю я. Я стараюсь оставаться в здравом уме, но это становится всё труднее. Не хочу отпускать свой разум до того, как потеряю тело.

Ночь — тёмная пелена, на фоне которой звёзды проявляются всё сильней. Тёмный бархат неба, наполненный мешаниной звёзд, которые светят веками. Чем больше я на них смотрю, тем больше в них теряюсь. Всматриваясь в небесную толщу, я думаю, что, должно быть, сейчас рассмотрю другие галактики, целые другие вселенные. Просто потрясающе, насколько я мал, насколько неважна одна моя маленькая жизнь, просто очередная песчинка в бесконечной пустыне. Пытаюсь определить созвездия, но я никогда не был в этом силён. В Нью-Йорке не видно звёзд, кроме тех, которые танцуют на Бродвее.

Интересно, смотрит ли Белен на то же небо, как в ту ночь, когда мы вместе сидели на крыше в Хайтс. Для меня не имеет значения, насколько я незначителен. Я всегда хотел быть важным лишь для одного человека.

Время от времени я теряю сознание, и я действительно отстранён. Эта ночь длиной в тысячу лет, и я не могу сказать половину времени, сплю я или мой ум бодрствует. Клянусь, я вижу яркую звезду на небе — настолько ярко она мерцает. Затем она стремительно падает на землю с хвостом как у кометы.

Белен

Я прибываю в Ландштуль в три часа ночи, забронировала номер в гостинице и сажусь в кресло за столом, глядя в окно. Хоть я и истощена, но не закрываю глаза ни на минуту. Я не могу есть, но пью чашку за чашкой смягчённую воду из-под крана. Воду, которая на вкус как плохой витамин или, может, она ядовита, но я проглатываю её независимо от этого. Несправедливо, что я должна продолжать жить, если Лаки покинул меня.

Если я в шоке, то это длится дольше, чем я предполагала. Если у меня сейчас стадия отрицания, то это хороший способ справиться с ситуацией, потому что я практически ничего не чувствую. Никаких нервов, немного опасения и, может, гнева на поверхности. Я уже не чувствую боли. Возможно, моё тело знает, что не справится с этим. Что бы это ни было, оно защищает меня, и я очень за это благодарна. Я словно в коконе, где всё амерло. Я кладу подбородок на свою руку, пока пристально всматриваюсь в ночное небо. Оно изобилует яркими сияющими звёздами, совсем не похожее на то, под которым мы выросли в Манхэттене.

Лаки 

Я протянул всю ночь, ибо солнце стало подниматься. Оно не смогло достаточно задолбать меня вчера, так что оно вернулось за реваншем.

Я могу двигать рукой и тянусь за своей флягой. Смачиваю рот водой и, хоть я и знаю, что надо остановиться, не могу заглушить инстинкт — в этот момент жажда сильней меня. Я прижимаю камень к лицу. Это мой пробный камень, моё оружие, драгоценность в пустыне — это последняя грёбаная вещь, которой я коснусь перед тем, как отправлюсь на встречу к Создателю.

Дёргаю руку вниз и, опираясь на грудь, с трудом разлепляю свои грязные пальцы. Смотрю на них и стону вслух. Это проклятый кусок пляжного стекла. Я тяжело вздыхаю, матерюсь и выдыхаю воздух через губы. Какая чертовски жестокая шутка. Даже не могу понять её.

— Белен! — выкрикиваю её имя. Выкрикиваю, мать его, на ветер и напрасно. Выкрикиваю в пустоту, используя последнее дыхание на это.