Татьяна Львовна в то время была жива, бодра, блестяще работоспособна, и у нее было впереди еще добрых двадцать пять творчески-плодоносных лет.

Вторая жизнь ее в советской эре только начиналась, это была жизнь интересная, содержательная, полная соучастия в жизни страны и народа. Татьяне Львовне довелось при жизни стать легендой, полпредом прошлого в современности. Когда она выступала на литературных вечерах (очень редко), когда она проводила (тоже не часто) встречи с молодыми актерами, с учениками Щепкинского училища, наконец, когда она просто появлялась в зрительном зале, в театре или в консерватории на концерте, публика неминуемо обращала внимание на ее крохотную фигуру, на полную достоинства осанку и прежде всего на яркие, совершенно молодые глаза у такой старой женщины.

Перешептывались:

— Смотрите, Щепкина-Куперник!

— Неужели? Та самая?

— Разве она жива?

— Еще бы! И как сохранилась!

— Вот так так!

Я с ней познакомился в тридцатом году, в санатории ученых «Узком», и в течение месяца трижды в день сидел за одним столом. В доме отдыха люди легко общаются, поскольку отрицательные качества в благословенных условиях не проявляются, а легкая застольная беседа способствует выявлению лучших, приятнейших сторон человеческой натуры.

С Татьяной Львовной подобная беседа принимала энциклопедический характер. Она охотно делилась воспоминаниями своей многолетней театральной и литературной жизни и с необычайной пытливостью воспринимала настроения и запросы новых поколений. Любила она шутку, острое слово, эпиграмму, ценила и подхватывала любую игру ума в любом направлении.

Знакомство мое с Татьяной Львовной закрепилось, я стал бывать у нее в доме на Тверском бульваре, в бывшей квартире Марии Николаевны Ермоловой, в которой Татьяна Львовна проживала вместе с ермоловской дочерью, Маргаритой Николаевной Зелениной. Их связывала большая личная дружба и благоговейный культ памяти великой актрисы.

Действительно, переступив порог старенького дома, поднявшись по девятнадцати ступенькам ветхозаветной лестнички и, наконец, закрыв за собою скрипучую дверь, вы сразу попадали в какое-то другое измерение. Здесь троллейбус № 15, мчавшийся за окном от Пушкинской площади к Метростроевской, можно было принять за конку времен «Трех сестер», которая плетется от Страстного монастыря вниз к Пречистенке и Остоженке…

Я бывал у Татьяны Львовны в дни премьер ее новых постановок, на Новый год, на Первое мая, а иногда и без внешнего повода, просто по мере накопления потребности.

Что же касается Татьянина дня, то этот праздник из года в год проходил у Татьяны Львовны с должным ритуалом. Двери были открыты от полудня до полуночи, гости сменялись, как на параде: приходили артисты — и ушедшие на покой и подающие надежды, — писатели трех поколений, академики и старые партийные деятели… Для меня, например, было большой неожиданностью узнать, что Александра Михайловна Коллонтай и Татьяна Львовна Щепкина-Куперник были не только сверстницами, но и друзьями юности.

Вспоминается образ Евдокии Дмитриевны Турчаниновой, прекрасной артистки Малого театра, которая и в преклонном возрасте продолжала оставаться одной из первых красавиц Москвы.

Вспоминается старинная музыка Рамо, Люлли, Куперена в тонком исполнении Марии Соломоновны Неменовой-Лунц, которая имела также заслуженную репутацию одной из остроумнейших женщин нашего города.

И наконец то, чего забыть нельзя… Надежда Андреевна Обухова пела… Пела заветные песни Шуберта, песни народные — русские и итальянские, французские бержеретки и цыганский романс на слова Лермонтова: «Нет, не тебя так пылко я люблю…» Это было то самое впечатление, о котором в третьем действии «Бесприданницы», после пения Ларисы, говорит старик Кнуров:

— Велико наслаждение видеть вас, а еще больше наслаждение — слушать вас!

В иное время там запросто бывали академик Тарле, видный театровед Дурылин, испанист В. С. Узин. Кто приходил за справкой для научного труда, кто за советом по литературной части, а иной просто и наивно искал благовидного предлога, чтобы проведать Татьяну Львовну, подивиться на нее, пожелать себе самому такой же покойной и осиянной старости и, как сказано у Пушкина, «вздохнуть о пристани и вновь пуститься в путь».

Величайшая из побед

Житейский афоризм: если бутерброд падает на землю, так непременно масляной стороной вниз.

Конечно, этому шутливому замечанию нельзя придать силу обобщения, но можно найти немало случаев, когда судьба, рок, фатум бьет человека именно по самому больному месту. И это примеры, которые становятся трагическими парадоксами, но в то же время дают человечеству великие образцы преодоления физических страданий во имя высшей творческой радости.

Глухота Бетховена, слепота Врубеля нас потрясает своей бессмысленностью, это нам кажется жестоким и изощренным издевательством над смыслом жизни. Можно ли с этим примириться? Как это преодолеть?

Воспоминание о слепом скульпторе Лине По одно из самых ярких впечатлений моей жизни.

Предыстория простая.

Была молодая танцовщица, она переболела энцефалитом, на почве болезни потеряла зрение и, будучи в больнице, в удрученном настроении, отвлечения ради, начала лепить из пластилина фигурки танцующих балерин. Иные в балетных пачках, иные в характерных костюмах; особенно мне из этого цикла запомнилась Кармен: веер в руке, взвихренная юбка, осанка гордая, забористая — образ, полный блеска и темперамента.

Работы эти показаны на интимных выставках. Люди стали дивиться явлению, которое иначе как феноменальным назвать нельзя. Молодая скульпторша стала выставляться, избрав псевдоним Лина По (прозрачная анаграмма из имени «Полина»).

На этих первых наивных опытах «чудо» себя не исчерпало. На выставке, которая состоялась в 40-х годах (первые дни войны), было представлено не менее сотни произведений Лины По. На этот раз тут были не только образцы лепки, но и многие виды скульптурного мастерства: отливка формы, барельефы, горельефы, статуи как таковые.

Запомнилась буйного веселья и темперамента пляшущая негритянка (черный мрамор), голова еврея в картузе, с грозным библейским проклятием фашизму, наконец, исключительный по обаянию образ Пушкина с каким-то особенным выражением выщербленных зрачков.

Выставка имела место в Центральном Доме работников искусств, народу много, интерес к работам Лины По был велик. Отношение теплое, чуткое и сердечное, но ни о какой скидке на «предлагаемые обстоятельства» речи не было и быть не могло. Просто были предъявлены великолепные образцы искусства — только и всего.

Но вопрос все-таки возникал, а ответа не было: как создавались эти вещи? Ведь в таком жанре держать образ в голове недостаточно, нужно его воплотить, запечатлеть, создать!

А объемы? Как распределить материал в соответствии с природой и замыслом художника?

На эту тему я обменивался мыслями с друзьями и вдруг услышал позади шепот: «Вот, вот и она…»

Я обернулся — Лина По, стройная, небольшого роста, изящная женщина в темных очках, опираясь на руку своей сестры-секретарши, в окружении нескольких своих друзей, шла по выставочному залу.

Я не смог удержаться, подошел к ней, поцеловал ей руку и сказал несколько слов о произведениях, которые нельзя мысленно не унести с собой с тем, чтобы хранить их в памяти всю свою жизнь.

В течение нескольких дней я делился своими впечатлениями с домашними и друзьями и через некоторое время вместе с ними посетил выставку вторично. Я стоял перед одним из экспонатов и беседовал с другими посетителями, и так же, как и в тот раз, Лина По показалась в выставочном зале. Она поравнялась с группой моих друзей и, услыхав мой голос, с первых же слов меня опознала и обратилась ко мне: «Здравствуйте, товарищ такой-то! Вы уже второй раз у меня! Неужели вам так понравилось?»

Я был поражен. Слепой человек, не видавший меня в лицо, опознает меня через две недели после того, как я ей сказал не больше двух-трех фраз общего порядка!