Было мне девятнадцать лет, когда в апреле семнадцатого года, через несколько недель после низвержения самодержавия, приехал я в Москву.

Два образа возникают передо мною при мысли о той Москве — храм Василия Блаженного на Красной площади и пушкинский памятник напротив тогдашнего Страстного монастыря.

У Василия Блаженного — толпы молящихся, у памятника Пушкину — толпы митингующих и горы, буквально горы шелухи от семечек, налузганных в течение дня. Митинговали круглые сутки, утро, полдень, вечер и ночь, за короткой полубелой летней ночью снова наступало утро, и стихийно начиналось продолжение вчерашнего. Выступали студенты и преподаватели, искалеченные фронтовые солдаты, бравые земгусары, окопавшиеся в тылу, бесконечно далекие от фронта, ходоки из деревень, официанты из ресторанов, присяжные поверенные — «оборонцы»[1] и помощники присяжных поверенных — «пораженцы»[2]; иной извозчик, извинившись перед седоком, соскакивал с козел, наскоро выпаливал свое мнение о текущих событиях и, возвратившись на место, продолжал путь.

Семечки, семечки, семечки…

А в другом конце Тверской, нынешней улицы Горького, стояла другая толпа, тоже меняющаяся и тоже постоянная… Перед иконой Иверской божьей матери, где ныне высится здание гостиницы «Москва». Там генералы и лабазники, охотнорядцы и черносотенцы, пудреные старушки, пропахшие туалетным уксусом, офицерские жены с глазами врубелевских богородиц — стояли и молились об «одолении супостата»…

Молились, припадали устами, ставили свечки, жертвовали на раненых, уходили — и на смену им другие…

Свечечки, свечечки, свечечки…

Очевидец и свидетель не одно и то же.

Свидетель — это тот, кто делает выводы, оценки и сопоставления, очевидцу это не свойственно.

Один профессор по уголовному процессу задался целью доказать студентам, что показание очевидца далеко не всегда является неоспоримым аргументом для судебного разбирательства.

В то время как он развивал эту мысль, на одной из парт раздался протяжный, крайне неуважительный зевок. Студент А. допустил невежливость по отношению к профессору и аудитории.

Студент Б. делает ему замечание:

— Коллега, ведите себя прилично, вы не в свинушнике.

В ответ на что студент А.:

— Неужели? В жизни бы не подумал, на вас глядя!

Третий студент вмешался:

— Ну, знаете ли, это все-таки слишком…

Дальше разговор пошел примерно так:

— А вы чего пристаете… Тоже!

— Какая гадость! Противно!

— Подумаешь — маменькин сынок!

— Так вот тебе от маменькиного сынка!

И происходит оскорбление действием!

В аудитории!

В присутствии профессора!

Во время лекции!

Скандал, шум и смятение!

И вот профессор, не открывая еще студентам, что все это было подготовлено и разыграно, обрывает лекцию и предлагает студентам — сорока очевидцам инцидента — выступить в роли свидетелей. Вот тут-то и выясняется, что об единстве показаний речи быть не может.

Один из «очевидцев» уверяет: началось, дескать, с того, что студент А. невоздержанно чихнул во время лекции. Именно чихнул, а не зевнул.

Другой говорит, что упоминание о «маменькином сынке» звучало совсем по-другому, с другим акцентом.

Третий утверждает, что у студентов А. и Б. давние счеты из-за курсистки Л. И они ждали любого повода для инцидента.

Четвертый, пятый, шестой — каждый выдвигал свою версию, абсолютно самостоятельную и отличную от остальных.

И все они были «очевидцы»!

Нужно учесть, что человеку не свойственно отделять в своих непосредственных восприятиях более достойное внимания от менее достойного, существенное от несущественного.

Но если бы люди знали заранее, что именно в наших буднях придет под большим знаком — жизнь потеряла бы великую долю своего интереса.

И сколько таких случаев бывает в жизни у каждого из нас, когда мы проходим мимо факта или даже ничем не замечательного предмета, не подозревая об истинной его ценности!

Сколько раз мы хлопаем себя по лбу, говоря:

— Если бы я знал, что это такое знаменитое вино, я бы пил его совсем по-другому!

— Если б я знал, что вот в эти дни начинается новая эра в истории человечества, я и на небо смотрел бы другими глазами и другими шагами ходил бы по мостовой!

В дни Великого Октября я жил в Москве, ходил по горячей октябрьской земле, дышал раскаленным октябрьским воздухом… Казалось бы, этот самый факт не только дает право, но и налагает обязательства вспомнить, что было, извлечь из-под спуда десятилетий характерные подробности, показать на житейских примерах, как в малом отразилось великое.

Но, приступая к такому заданию, невольно чувствуешь себя «витязем на распутье». Если рассказать о ходе восстания, о том, как бородатые крестьяне и небритые рабочие в солдатской форме приезжали со всех фронтов, как смыкалось кольцо восстания от окраины к центру, как дрались юнкера у Спасских ворот, не пуская «бунтовщиков» в Кремль, как была, наконец, подписана капитуляция войск Временного правительства прапорщиком Якуловым, родным братом знаменитого художника Георгия Якулова, — то ведь это все достаточно известно по учебникам, сборникам воспоминаний и энциклопедическим словарям…

И с другой стороны, какую ценность могут иметь отрывки воспоминаний двадцатилетнего юноши, который жил в мире искусства, уважал Валерия Брюсова и боготворил Александра Блока, но о том, чем большевики от меньшевиков отличаются, имел весьма смутное понятие!

О, если бы мне удалось восстановить эти дни с непосредственным восприятием событий в их трагедийной последовательности!

Революция пришла не вдохновенной безымянной русской девушкой из стихотворения в прозе Тургенева «Порог»…

Революция пришла из траншей, залитых грязью и кровью, продвигалась она по засоренной семечками дороге, говорила она, революция, сорванным на морозе голосом, держа высоко штык, на котором трепетал под ветром лоскуток красного ситца…

Такой я ее увидел, такой она мне явилась в ночь с 25-го на 26 октября в помещении милиции Пятницкого участка на углу Пятницкой улицы и Климентовского переулка. Именно, в эту ночь я там отбывал дежурство в качестве младшего помощника комиссара по хозяйственной части. В мои обязанности входила выдача населению талонов не то на древесный спирт, не то на керосин, точно не помню, а также дежурство при распределении муки между пекарнями района.

Комиссаром Первого Пятницкого участка был присяжный поверенный, светило московской адвокатуры Николай Васильевич Коммодов, в дальнейшем виднейший советский адвокат, первый председатель Сословия московской адвокатуры.