- Ты ко мне насовсем? – Спросила я, взглядом намекая на вещи в коробках.

- Нет. Это… Это то, что, собственно я давно ещё должен был тебе отдать, только никак не мог решиться.

Он виновато смотрел на эту картонную пирамиду посреди коридора. И не спешил разуваться.

- И что там?

- Да, собственно, вся наша совместная жизнь. Смешно, - уместилась в несколько коробок.

Что он имеет в виду? Фотографии? Вряд ли они, даже если распечатать все, займут столько места.

- Можно? – Спросила я, подойдя к пирамиде и потянув вверх верхний край одной из коробок.

- Конечно. Это всё твоё.

- А ты разувайся, раз пришёл. Или задерживаться в твои планы не входило?

- Я просто не знаю, что делать. Если ты не против, я, конечно же, ненадолго останусь.

- Я не против. – С этими словами я заглянула в первую коробку. Господи, что это?

У меня вновь перехватило дыхание, к горлу подступил ком и внутри поднялась такая злость! На Мишку! Козёл! Как он мог?!  Это же мои вещи! Мой фен, называла я каждую, прикасаясь к ним, словно мне нужно было почувствовать руками их материальность, чтобы поверить, что они есть. Мои плойки. Косметика, конечно, уже вся просрочена, но и она тоже здесь. Заколки, духи, недорогая бижутерия…

Сняв первую коробку на пол, принялась открывать вторую. Мои платья, кофты и т.п. Таких коробок тут две.

- Я думала, ты всё выбросил. – Посмотрела на Мишку.

Он не знал, куда себя девать. Чтобы хоть как-то разрядить повисшее напряжение, схватил одну из коробок и понёс её в комнату. Я тоже пошла за ним, подхватив самую маленькую. Та, которую принёс Мишка, была наполнена книгами, журналами и прочей канцелярией.  Тут же были и альбомы с фотографиями, и фотки в рамках. Я сидела рядом с этими вещами, подогнув под себя ноги и долго не могла насмотреться на каждую из них. Вот фото в рамке, где мы с Мишкой возле загса. Никто никогда бы не сказал, что это свадебное фото, только мы с ним об этом знаем. Вот альбом, в котором всё о нашей поездке в Египет, мои рисунки вперемешку с фотками.

Вздрогнула, когда почувствовала, как Мишка сел рядом на пол и тоже взял что-то из коробки в руки.

- Они на балконе стояли. Я не хотел их выбрасывать, собирался отдать… Сначала всё это запихнул по коробкам и на балкон отправил, чтобы не видеть.  А когда ты пришла… Если бы ты заглянула тогда на балкон, ты бы всё нашла. Но сам я не мог  признаться.

Я смотрела на него широко открытыми глазами и не могла понять своих чувств. Я ощущала и жалость, не к нему, нет. К тому, что было и было так некрасиво. Смущение, неловкость. Понимание и вину. Как много всего… И ещё что-то тёплое, наверное, прощение. Тут Мишка стал расплываться. Это слёзы. Мои.

- Это не всё, у меня дома ещё пара с обувью. Просто они в машину сегодня не влезли. Я в другой раз привезу. Если хочешь.

Затянув сопли в нос, ответила:

- Хочу. Это же моё. Может, в штаны я в старые уже и не влезу, но туфли наверняка смогу носить.

- Помнишь эту книгу? – Спросил Мишка, доставая и показывая мне сборник кулинарных рецептов. Должна признать, что лучшее в этой книге – иллюстрации. И то потому что, как всем известно, для удачной рекламы и красивого кадра часто продукты заменяют местами и не только. -  Я думал одно время, что мне придётся язву лечить, если ты не угомонишься. Наверное, тут не осталось ни одного блюда, которое бы я не съел в твоём исполнении.

Это были хорошие воспоминания. Забавно было вновь представить себе Мишкино выражение лица, когда он старался одним только видом показать, какой же вкусный пирог у меня получился! И это при том, что вкус у него был преотвратный.

Содержимое коробки было разложено в беспорядке вокруг нас, и снова наступила неловкость. Не смотря на то, что мы сегодня старались вспоминать только лучшее, что касалось этих всех вещей, мы всё равно были друг другу чужими.

- Три года…- произнёс вдруг Миша, глядя мне в глаза. – Мы с тобой не виделись целых три года.

- И пару месяцев…

- Боюсь спросить, как у тебя дела?

- Да нормально. Работаю всё там же, у Машки. Правда, я уже поостыла к работе. Больше наслаждаюсь теперь временем, проведённым дома. – Уточнять, что мой дом сводился в сознании к понятию дивана, а «наслаждение» - к тупому времяпрепровождению за книжками и различными шоу, я не стала.

- А в личной  жизни? Есть у тебя кто-нибудь?

Мне совсем не хотелось отвечать на этот вопрос, потому что, если я скажу правду, то почувствую себя ущербной неудачницей. А соврать… Нет, он поймёт, что я пытаюсь обмануть, чтобы приукрасить свою неудавшуюся действительность.

- Никого. Собственно, с самого развода у меня так никого и не было.

- А тот парень, из-за которого ты ушла?

- Миш, да не было никакого парня. Я же говорила тебе.

- Вообще никого? Всё это время?

Я смутилась. Вот так, откроешься человеку, скажешь правду, а потом не знаешь, как отделаться от жалости и сочувствия.

- Как ни прискорбно это говорить, но да, всё это время.

- Тогда что же с тобой в тот раз произошло?

- Сама не знаю, Миш. Глупость какая-то. Скорее всего, я не выдержала быт. Сейчас-то я уже привыкла к нему. Но это только потому, что я живу одна и винить мне в серости будней некого, кроме себя. А себя не хочется. Вот так и привыкаешь. А тогда с тобой мне казалось, что ты виноват в том, что серая трясина засасывает меня всё глубже и глубже.

Михаил

Конечно, я знал, что у неё никого нет. Не знал, что все три года. Но Вера Ивановна жаловалась матери, что в последнее время, а это много месяцев, Ксюха всё больше и больше замыкается и становится нелюдимой. Но мне хотелось услышать это от неё.  Я твёрдо был убеждён, что ушла она от меня из-за другого мужчины. Так мне никогда и не удалось узнать, почему они расстались. Машка не кололась, видимо стыдилась того, что в прошлый раз проболталась. А мать ничего не знала, потому что Вера Ивановна также была не в курсе Ксюхиной измены.

Собственно то, что я сейчас тут находился, было заслугой Веры Ивановны. Точнее, мне стало её жаль и лишь поэтому я сказал, что заеду сегодня и поговорю с Оксаной. Вера Ивановна позвонила мне примерно в обед. Сначала были аккуратные расспросы по поводу моего самочувствия и успехов в работе, потом начала заверять меня, что она и так знает о том, что я теперь начальник отделения, потому что с моей мамой они не переставали общаться после нашего с Ксенией развода. Просто, ей неловко было тревожить меня с просьбой помочь Ксюше, да и тем более неловко сразу с первых слов переходить к делу. Вера Ивановна сообщила, что Ксения вообще ни с кем не хочет общаться, и жизнь её движется по графику дом-работа-дом. Друзей не осталось. Вера Ивановна даже не знает чьих-нибудь телефонов, кроме Марииного рабочего. Но Мария ничем не смогла бы в данном случае помочь, т.к. всё что могла, она для Ксении уже сделала.

Я помнил, что сегодня её день рождения. Но мне совсем не хотелось ничего ей покупать. Даже какую-нибудь мелочь. Не из-за жадности. Просто это всё было так давно и далеко. Всё, что напоминало мне о ней эти годы, лишь несколько коробок, которые я никак не мог решиться ни выбросить, ни вернуть хозяйке. Почти год я даже не мог убрать их с балкона. Только потом заставил себя вынести их хотя бы в гараж. Но в гараже холодно и сыро. Попросил у родителей разрешения хранить всё это в их доме в моей старой комнате. Вот они и стали поводом для визита.

Сначала мне казалось, что я верну ей вещи, расскажу о беспокойствах бывшей тёщи и дам понять, что если Ксении нужна в чём-то моя помощь, то пусть имеет в виду, что я давно уже не держу на неё никакого зла и готов выручить её в пределах своих возможностей. Но я совсем не рассчитывал на то, что моё тело, в том числе язык и мозги, закаменеют при виде её.

Маленькая фигурка в грязной и помятой пижаме. Удивление и страх в расширенных зрачках. Одиночество  и потерянность читается во всем этом облике. И это в день рождения! Первым чувством была жалость. А потом я просто не мог заставить себя развернуться и уйти. Отчаянно искал повод, чтобы задержаться ещё ненадолго. Неуютно у неё, но уходить совсем не хочется. И не хочется её обижать знанием того, что мне в подробностях известна вся её жизнь за последнее время.