Жан Жироду — тезка Лафонтена, как он в шутку называл себя, — родился в 1882 году в Беллаке (департамент Верхняя Вьенна), где его отец служил чиновником. Окончив лицей в Шатору, а затем второй в Лаканале, где преподаватель Шарль Андлер привил мальчику любовь к германской культуре, он поступил в Эколь Нормаль и проучился там год. В 1905 году он уехал в Германию и поступил воспитателем в семью одного из немецких герцогов. Одновременно он был корреспондентом французской газеты «Фигаро».

В следующем году Жан Жироду получает должность лектора в Гарвардском университете, но, проработав там год, возвращается во Францию и становится секретарем директора «Матэн», господина Бюно-Варилла. Именно в этой газете он начинает публиковать свои статьи для литературной рубрики и первые рассказы.

В 1910 году он получает по конкурсу должность чиновника Министерства иностранных дел, а за год до этого его друг Бернар Грассэ издал «Провинциалок», — отныне Жироду постоянно совмещает свою литературную деятельность с дипломатической.

В 1914 году его мобилизуют в армию в чине сержанта; он получает ранение в боях за Дарданеллы. По окончании войны Жироду возвращается в Министерство иностранных дел на набережной Орсэ, где работает в должности начальника французских служб за границей.

В 1917 году он публикует «Чтения для тени, воспоминания о войне», затем два романа: «Симон-Патетик» (1918 г.) и «Сюзанна и Тихий океан» (1921 г.). Теперь уже можно говорить о характерных чертах прозы Жироду: это блестящий, виртуозный стиль, отмеченный фантазией, юмором и поэтическими находками.

Его изощренная риторика вызывала у некоторых критиков раздраженные упреки в излишней претенциозности; они не понимали, что у Жироду формальные поиски слова никогда не довлели над содержанием. Совсем напротив: богатый язык его произведении всегда служил способом выражения его гуманизма. Так, роман «Зигфрид и Лимузен», появившийся в 1922 году, в романтической форме выражает готовность к примирению между Францией и Германией.

В 1924 году Жироду назначен начальником пресс-службы Министерства, в том же году он публикует роман «Жюльетта в стране мужчин». Год спустя появляется «Белла» — роман-загадка, где автор описывает под вымышленным именем своего друга Филиппа Вертело, которого он противопоставляет Раймону Пуанкаре.

В тридцатых годах Жироду выпускает еще два романа — «Приключения Жерома Бардини» и «Битва с ангелом», после чего посвящает себя исключительно драматургической деятельности. Пьеса «Зигфрид и Лимузен», написанная по мотивам его собственного романа и поставленная в театре режиссером Луи Жуве, пользовалась огромным успехом. За ней последовали «Троянской войны не будет» (1935), «Электра» (1937) и «Ундина» (1939); все эти пьесы были поставлены тем же Жуве и принесли Жироду мировую славу как драматургу.

Во время «странной войны» (1940) его назначили комиссаром по информации. После поражения французской армии он поселился в Кюссе и вернулся в Париж только в 1943 году, чтобы присутствовать на представлении своей пьесы «Содом и Гоморра», где играли Ядвига Фейер и никому не известный молодой актер, впервые вышедший на сцену, — Жерар Филипп.

Жироду создал еще две пьесы — «Сумасшедшая из Шайо» и «Для Лукреции», которые появились на сцене одна в 1945, вторая в 1953 годах. Он умер в Париже 31 января 1944 года.

Провинциалки.

Школа равнодушных.

Симон — Патетик.

Белла, роман.

Эглантина, роман.

Зигфрид и Лимузен, роман.

Бой с тенью.

Сюзанна и Тихий океан, роман.

Жульетта в стране мужчин.

Очаровательная Клио.

Дружественная Америка.

Эльпенор.

Приключения Жерома Бардини, роман.

Пять искушений Лафонтена.

Литература.

Выбор избранных, роман.

Посещения.

Португалия и борьба с образом.

Золото в ночи.

Электра.

Амфитрион 38.

Интермеццо.

Юдифь.

Дополнения к путешествию Кука.

Парижский экспромт.

Содом и Гоморра.

Сумасшедшая из Шайо.

Аполлон Белакский.

Троянской войны не будет.

Ундина.

Для Лукреции.

Гракхи.

Реджинальд избегал женщин. Не оттого, что он их не любил. Просто он, вероятно, острее своих друзей ощущал известную истину: в его возрасте мужчина перестает быть охотником и превращается в добычу. Стоит женщинам увидеть человека, перешагнувшего сорокалетний рубеж, как они наперегонки бросаются за ним в погоню, спеша перехватить у смерти все, что еще остается в нем от нежности, мудрости, да и от сил тоже. Они вступают, так сказать, на тропу охоты. Они преследуют его упорно и безжалостно, как гончие. Каждая женщина с удовольствием окутает саваном и тело и душу мужчины, загнанного, побежденного, погибшего ради нее. И, действительно, Реджинальд временами даже в себе прозревал то, что оправдывало эту охоту, — боязнь увидеть, как потускнеют, с победой старости, непонятые, никем не оцененные сокровища его души — доброта, ум, деликатность, неизрасходованные запасы нежности, все, что накапливалось в ней долгими годами. Социальный уровень любого собрания резко повышается с присутствием какого-нибудь эрцгерцога, явившегося инкогнито, пусть даже его считают обыкновенным торговцем. То же самое происходит и с моральным уровнем общества: его возвышает присутствие души, почитающей себя бесстрастной, но щедро наделенной благородством и преданностью, хотя бы и невостребованными.

Однако женщины не находили никакой пользы в том, чтобы благородство и преданность Реджинальда служили общему благоденствию, а не их личному. И если тот факт, что Реджинальд никогда не уединялся с женщиной, сообщал миру, как утверждали его друзья, особый блеск, особую теплоту, то почему бы этому блеску, этой теплоте не достаться одной из тех женщин, с которой он теоретически мог бы уединиться?! Случалось, конечно, что им удавалось уединиться с ним, заманив в ловушку, подобную глубокой яме с острым колом, в какую проваливаются слоны или тигры; например, пригласив его на встречу с друзьями, которых забывали позвать, или в мастерскую знакомой художницы, которой велено было не появляться до самого вечера, ну, а острый кол заменялся (знакомая художница, любящая, чтобы ее картинами любовались при ярком свете, пришла бы в ярость!) загадочным полумраком, что так способствует возвышению духа, но притом вполне годится и для всяких реальных проявлений. Увы, женщины расставляли свои тенета, не принимая во внимание ловкость Реджинальда (который ни на минуту не позволял себе вслух усомниться в том, что приглашенные друзья вот-вот позвонят в дверь, говорил о них, делал их главной темой беседы, создавал эффект их присутствия), забывая о его способности еще с порога отыскать — надо же рассмотреть картины знакомой художницы! — выключатель. Да, для того, чтобы поймать Реджинальда, требовалась, вероятно, хитроумнейшая ловушка в чаще джунглей, да еще глухой ночью при пасмурном небе, — в противном случае этот ловкач и звезды призвал бы себе на помощь. Самое печальное заключалось в том, что он никоим образом не выглядел тщедушным замухрышкой (попробовал бы кто-нибудь победить его в рукопашной схватке!) или женоненавистником (он вовсе не отрицал любовь). Поистине, это было ужасно, — он окутывал вас чем-то вроде флера святости, однако при этом сам отнюдь не выглядел неуязвимым, напротив, — даже казался слабым, слабостойким… Где-то в этой броне таилась же трещина, которую надлежало отыскать; увы, найти ее не удавалось никому. В нем было все, о чем может мечтать женщина, — неординарный, яркий, деликатный, идеальный мужчина до любви, идеальный мужчина после любви. Так где же она — любовь? Нет, решительно, следовало издать закон, не позволяющий тем редкостным особям, которых женское чутье нарекало истинными мужчинами, уклоняться от исполнения любовного долга!