Одновременно с этим, я командировал рассыльного Уездного управления в Верный с донесением к губернатору, но так как донесение это: не было им получено, то надо полагать, что рассыльный этот погиб в дороге.

Утром киргизы попортили телеграф с Сазоновкой; в тот же день было послано корнету еще 8 нижних чинов и ящик патронов, но пробиться в Сазоновку им не удалось, и они остались в селении Преобраскенском. 10-го же утром я командировал джигита на Каркару к ротмистру Кравченко, прося вооруженной помощи; как я узнал впоследствии от офицеров конской покупной комиссии полковника Маслова, пакет этот был доставлен по назначению.

Днем 10 августа ко мне приезжал зав. сельскохозяйственной школой Псалмопевцев с женой и гимназисткой Абрамовой узнать, как и когда можно будет отправить учащихся в Верный. На это я им сказал, что, ввиду начавшегося восстания, об отправке детей пока не может быть и речи и что Псалмопевцеву необходимо с семьей и всей школой тотчас же переехать в город. Но Псалмопевцев не послушался моего совета и на другой день прислал ко мне 2-х своих учеников, просил о присылке охраны в школу; я ответил, что охраны дать не могу, но чтобы он немедленно со своей школой переехал в город. 10 августа в 3 часа дня поднялась паника: где-то раздался выстрел (как оказалось впоследствии нечаянно выстрелил солдат около почтовой конторы). Народ бросился бежать по домам с криками, что киргизы режут на базаре. Купцы стали закрывать лавки. Я тотчас же отправился на базар, где я убедился, что тревога совершенно ложная, но после этой тревоги все киргизы, которых, по словам очевидцев, в этот день было особенно много на базаре, моментально скрылись из города.

Вечером этого же дня к моему дому подъехал купец Ибрагимов, только что вернувшийся из поездки в Курментинскую волость, и доложил мне следующее: при его выезде из Шатинского его окружила толпа киргиз, которые дали ему прочесть письмо сарыбагишевцев[17] Пишпекского уезда, где последние пишут, что они уже взяли Пишпек, вырезали и сожгли Токмак и что советуют киргизам. Пржевальского уезда сделать то же самое и с Пржевальском и что затем они под знаменем Шабданова[18] соберутся на совет на урочище То-су. В этот же вечер 10 дунган во главе с волостным управлением Марафу явились к моему дому, выразили желание охранять его, говоря, что в случае появления киргиз, первое нападение будет сделано именно на дом Уездного начальника: при этом они доставили мне 5 охотничьих ружей, которыми собирались вооружиться. Ружья эти оказались поломанными частью и все без патрон; они были мною отобраны и впоследствии сданы в мастерскую для исправления. Дунгане же, прокарауливши всю ночь, утром уехали домой. Этот случай послужил поводом слуха, циркулирующего среди народа, будто я накануне восстания вооружил дунган ружьями. Ночь с 10 на 11 прошла спокойно, но затем кем-то был пущен слух, что в 2 часа ночи будет нападение ira тюрьму, ио не оправдался. 11-го утром пришло известие, что в Мариинском выселке началась резня наших дунган китайскими подданными, а несколько минут спустя другое, ч. то наши же дунгане нападают и режут русских, бегущих в город[19].

После этого я приказал всему русскому населению собраться в казармы, так как при малочисленности солдат было бы невозможно защищать такую большую площадь, как весь город; укрепив же казарменный район проволочными заграждениями, баррикадами из телег, мы могли продержаться в нем до прихода подкрепления и защитить там все население. В местной команде, состоящей из 8 человек, оказалось всего 42 бердановские винтовки; кроме этого мною были реквизированы все имеющиеся у населения охотничьи ружья, которых оказалось 73, а также взяты были из архива уездного управления 13 бердановских винтовок и 3 револьвера. Этим оружием я вооружил часть людей конского запаса, так как оружие, высланное для них, не было получено. Население же, как городское, так и деревенское, вооружилось пиками и вилами. 11 августа, когда уже почти все население перебралось в казармы, я, едучи из казарм в свою квартиру, встретил межевого техника Поцелуева, ведущего партию китайских подданых дунган; остановивши меня, он заявил, что их следует казнить за все те убийства и зверства, которые они Позволили себе учинить над русским населением[20]. Я ответил ему, что казнить я не имею права, пускай пока их отведут в арестное помещение, а затем соберем полевой суд, чтобы решить их судьбу. Об этом я сказал повстречавшемуся тут же генералу Нарбуту, прося его через полчаса зайти в казармы, чтобы сообща решить этот вопрос. Но обстоятельства так сложились, что сформирование суда решили отложить до следующего дня. Ночью же арестованные дунгане, выломав доски из пола, пробили ими потолок и выломали окна, пытаясь бежать, причем и были застрелены караулом.

Ежеминутно подвозились раненые, найденные по дороге от урочища Ирдык до сада Шеленина (в 3-х верстах от города), в этом месте дунгане нападали на крестьян, бегущих в город. При виде этих искалеченных людей толпа[21] озверела и стала избивать всех мусульман, попадавшихся ей на глаза: всех дунган, сартов и прочих туземцев.

Приводимых ко мне в казармы я отправлял в арестное помещение — единственный способ спасти им жизнь. Но часто по дороге толпа отбивала у солдат и тут же приканчивала. Нередки были случаи, как я узнал впоследствии, что многие арестованные не доводились даже до юрты, где я находился; толпа, преимущественно женщины, набрасывались на них и расправлялись самым жестоким образом. Бороться с этим явлением было немыслимо при той небольшой наличности солдат, которые были в моем распоряжении; принимая еще во внимание, что все эти солдаты — местные жители, некоторые из которых наравне с крестьянами потеряли своих близких или свое имущество благодаря восстанию^{6}.

Ежедневно прибывали крестьяне окрестных сел; из их рассказов можно было установить, что киргизы сначала ограничивались тем, что, выгнав жителей, завладели их имуществом и скотом, зажигали их села, но из жителей убивали лишь тех, которые сопротивлялись; впоследствии же стали избивать всех застигнутых врасплох, не исключая и грудных детей, которых разрывали пополам. В особенности зверски расправлялись они с жителями сельскохозяйственной школы; кроме служащих школы, там собрались жители села Высокого; большинство из них было перебито самым, жестоким образом, а часть молодых женщин и девушек уведена в плен.

Конный отряд, сформированный частью из людей конского запаса, нижних чинов комиссии генерала Сусанина и партизанов-дружинников из населения под командой урядника Уральского войска Овчинникова, посланный мною в школы, нашел там лишь убитых и раненых, последних тотчас же привезли в Пржевальск. Крестьяне, застигнутые врасплох этим несчастьем, старались найти виновника всего происшедшего и кончили тем, что обвинили виновным меня, якобы продавшего уезд киргизам за миллион рублей. Все эти нелепые слухи доходили до меня, конечно, стороной, в лицо же никто не решался высказать. Распространению этих слухов способствовал судья Руновский, с которым у меня только-что перед этим вышло недоразумение; он стал говорить вслух, что я и, два генерала (очевидно Нарбут и Корольков) продали уезд киргизам (прилагаю рапорт пристава Котович за № 170 от 20 сентября)[22]. 12 августа завед. Шебалин с моего ведома распорядился вывозить в казармы имущество, брошенное бежавшими дунганами; большая часть вещей была сложена в склад, но часть, за неимением места, была сложена в одну кучу на казарменной площади, и хотя тут же была поставлена стража, но чернь нахально из-под самого носа тащила все что могла. 13-го разнесся слух, что чернь начала грабить дома, оставленные горожанами. Немедленно была направлена помощь, а также ускакали урядник Овчинников и многие из интеллигенции и грабежу был положен быстрый конец. Несмотря на принятые меры, было много случаев мародерства, всех виновников которого установить еще не удалось. Есть основание сильно подозревать студента Милкина, на которого некоторые сарты указывают, как на лицо, вымогавшее у них деньги под угрозой смерти, причем будто бы один сарт, отказавший Милкину в 500 руб., был им убит; об этом производится дознание.