Школа уничтожена 13-го числа между 9 и 11 часами утра. Если бы попечитель школы, он же и главнокомандующий обороны Пржевальского участка, старик Корольков, дал прямую задачу 13-го числа отряду Овчинникова итти спасать школу — школа и все находящиеся в ней были бы спасены. Правда, всякая попытка посылки карательного отряда за город встречала самое решительное противодействие трусов, укрывавшихся в комендантской юрте. (Ретивее всех в этом отношении был спрятавшийся у коменданта судья Руновский. Для него была особенно невыносимо тяжка всякая посылка казака Овчинникова. Дунгане бесчинствовали в предместье со стороны Мариинки. Резали без разбора беженцев, а отряды не выпускались малодушными даже за Каракольский мост[35]. Я лично припомню такой факт. 13-го числа под утро, стоя на посту, на западном франте крепости, неоднократно пытался подать помощь высадившимся на озере поселенцам Рыбачьего. Ходоки от несчастных поселенцев доложили, что там на берегу, в 12 верстах от города, томится около 200 голодных женщин и детей, просили подводы и торопили помощь, так как в любой момент на них там могли напасть мятежники. Комендант просил меня снарядить туда обоз в числе 15 подвод под охраной вооруженных милиционеров. Подводы нашлись быстро, но сопровождать их никого не находилось. Два раза я назначал охрану, и оба раза охрана дальше городской окраины не выезжала. Когда охрана вернулась вторично и я потерял всякую надежду найти добровольцев и подать помощь томящимся на берегу поселенцам, я доложил об этом коменданту и просил его назначить в конвой к подводам несколько человек солдат, указав на состав отряда Овчинникова, мирно отдыхавший в номерах Карымова. Мой совет встретил резкий отпор со стороны Руновского, и поселенцы были предоставлены собственной участи.

Под утро они явились в город сильно изнуренные, голодные, еле двигающиеся.

Вообще типы, подобные Руновскому, разучались мгновенно владеть оружием и способность к самозащите у них сохранялась лишь на языке. Они умели критиковать, спорить и еще разве утром держать оружие. С наступлением же вечера свое оружие спешили передавать другим, а сами прятались.

От возвратившихся под утро на 14 число населенцев Рыбачьего я узнал, что числа 6–7 августа, вблизи их селения на месте Кутешалдинской станции, киргизами Сарыбагишевской волости разграблен транспорт оружия и патронов, сопровождаемый всего 3–4 солдатами. Конвой попал частью в засаду, а частью же был раздавлен мятежниками, и следуемые в транспорте около 200 винтовок и 3 000 патронов, вместо назначения в гор. Пржевальск, попали в руки кара-киргиз Сарыбагишевской волости Пржевальского уезда. Передавали мне этот печальный факт: нач. почт. — телегр. отделения Рыбачье, отставной почтовый чиновник Кирсанов, жительствующий в селении Рыбачьем, и вахмистр Семиреченского казачьего войска Дмитриев. Весть эта сильно поразила меня, и я немедленно вышепоименованных лиц повел к коменданту. Для меня стала более ясна причина всеобщего восстания кара-киргиз Пржевальского уезда.

Я глубоко убежден, что факт захвата оружия послужил для кара-киргиз сигналом и главным рычагом перехода от пассивного сопротивления набору по указу 25 нюня к активному, кровавому.

Дети степей и гор были ослеплены таким огромным для их масштаба количеством боевого снаряжения и, считая его неисчерпаемым, ринулись на грабежи и убийства. Правда, я слышал на Каркаре и даже в Верном в июльское посещение, что многие киргизские волости не намерены добровольно дать рабочих для армии. Но нигде и никогда не слышал об активном их выступлении с этой целью. Все слухи и личные мои впечатления при постоянных разъездах по области говорили лишь о пассивном сопротивлении набору, г. е. киргизы наивно думали, что для уклонения от набора достаточно забраться подальше, в малодоступные для русской администрации горные теснины.

Этим надо полагать и кончился бы пассивный протест киргиз против их набора в рабочие.

После тревожной ночи с 13-го числа наступил не менее тревожный день 14-го августа, и только к обеду в этот день население города слегка поуспокоилось, когда приехали первые разведчики от отряда Кравченко с Каркары и донесли, что отряд этот пробивается в гор. Пржевальск и что 15-го он уже вступит в город. 15-го вечером действительно вступил в город отряд Кравченко. С приходом этого отряда в осажденном и отрезанном от нового мира Пржевальске началась более спокойная, но далеко не мирная жизнь.

Решено было послать помощь осажденной Сазоновке, и начались более решительные действия против мятежников.

Герой первых дней осады Овчинников мало-помалу стал затеняться новым героем, хорунжим фон-Бергом.

Выручили Сазоновку, разбили несколько раз мятежников в полевых стычках, и кольцо мятежников вокруг Пржевальска стало все свободнее и свободнее, а к 1-му сентября острота осады если и чувствовалась, то разве в отсутствии телеграфных сношений с внешним миром.

Отряды, производившие набеги на киргиз, и отдельные разъезды доставляли в город массу отбитого скота и разного добра мятежников, как-то: ковры, одеяла, шелковые одежды, сбрую, экипажи, посуду и многое другое. Многие русские обращались к распорядителям этого добра, сложенного в огромные кучи прямо на казарменную площадь, и с их разрешения брали под запись необходимое.

Но нашлось немало негодяев, которые тащили это имущество без разрешения и всячески старались захватить в свою пользу даже предметы роскоши.

Военная реквизиция имущества мятежников также вскоре обратилась в грабительский промысел. Масса темных добровольцев стала грабить даже городских мусульман, не особенно считаясь с их положением, — мирны они или мятежны. Такими добровольцами были разграблены многие дома, в том числе и дом чиновника уездного управления из кир[гиз], Дюсебаева.

Военная власть боролась с этим злом, но в полной мере «предотвратить безобразие была бессильна за малочисленностью гарнизона.

Впоследствии, когда гарнизон увеличился, комендант организовал военную полицию.

Кроме простонародия разграблением реквизованного имущества туземцев занимались и некоторые чиновники.

На суде в городе ГТржевальске выяснилось, что видную роль в разграблении этого имущества играл [войсковой землемер Рунков (дело Поцелуева с Писарским, рассмотренное у мирового судьи в гор. Пржевальске 2–3 сентября сего года).

Свидетелями подвигов Рункова были многие, фамилии некоторых я помню: чиновник Шебалин из Пржевальска, торговец Писаренко, жена учителя Клокова, служитель инженера-гидротехника Карпова — Моисей (фамилии не знаю) и другие.

Я лично не «видел, чтобы Рунков занимался грабежом.

Из других чиновников я слышал в позорном перечне фамилию землемера Областного Правления Соколова, но от кого — не помню.

Часть вещей продавалась с аукциона. По чьему распоряжению — не знаю. По поводу этого аукциона я слышал также массу нареканий и грязных пересудов. Так, мне говорили, что жена ис. об. помощника городского пристава чиновника Терентьева, производившего аукцион разных вещей и посуды, совместно с женой учителя Шеленина — Валентиной Кононовной, припрятали себе столовый сервиз очень ценный и красивый. На вопрос Марии Николаевны Ясинской, обращенный к г-же Шелениной, скоро ли будет продаваться сервиз этот, последняя ответила, что сервиз уже куплен ею без аукциона. Г-жа Ясинская говорила мне, что сервиз этот знает по фруктовым вазам, факт нелегальной продажи или утайка этого сервиза может быть проверена путем просмотра аукционного листа. Сервиз был как будто один.

Про сервиз этот мне говорили многие, попрекая им производившего аукцион г. Терентьева, но фамилии других свидетелей не помню.

Лично видел, как г-жа Шеленина вместе с другой, незнакомой мне дамой, но обращающейся к Терентьеву на ты, выпаковывала из ящика посуду и складывала ее за стойкой помещения, в сторону от взглядов публики, но какая это была посуда и кому она попала — не знаю.

Знаю, что часть реквизированного имущества туземцев продавалась и раздавалась желающим по так называемой вольной оценке чиновником Бреусовым (служит лесным съемщиком в Управлении государственного имущества в городе Верном).