Что это он говорит все «мы» да «мы», неужели не уедет?

— В общем, еще дня три-четыре.

— Клади неделю! — опять проговорил Дербенев.

Шилов, пристально глядя на Дербенева, четко сказал:

— Брось, Сашка… Понял? Опять за старое?

Дербенев только молча прищурился.

Витя нетерпеливо ерзала, слушая Власюка, и теперь быстро сказала:

— Котел совсем целый, даже легкоплавкая пробка. Колосники только в двух местах лопнули… Машина как новенькая.

Она все успела заметить, а я только чушки хватал!

— Стрелу сегодня погрузим на понтон. Обязательно!

— Тю-ю-ю!.. — насмешливо свистнул Дербенев.

— А я сказала!

— Тоже агитатор нашелся! — Дербенев хмыкнул.

И тогда Шилов поднялся, губы его медленно кривились. Он коротко размахнулся и ударил Дербенева по лицу. Кто-то крикнул, упала тарелка, мне на колени пролился горячий суп…

— Подлец! Сволочь… — кричал Шилов и все старался ударить Дербенева, которого заслонял своим телом широченный Котченко.

У Дербенева по лицу текла кровь, глаза сузились и стали щелочками. Он вдруг выхватил из кармана спецовки большой гаечный ключ. Отшатнулся Власюк, что-то крикнул Пулин. Секунда — и Витя, прыгнув, повисла на руке Дербенева, Солнышкин обхватил его за плечи… Котченко наступал на Шилова, оттесняя его в угол, и негромко басил:

— Неужели опьянел, братик?

— Дурак ты, опьянел! — кричал ему Шилов. — Дербенев мне в душу… — он выругался. — Мы все из последнего, а он… И достанем кран! С места не сойдем — достанем!..

— Подлец же ты, Сашка! — говорила Дербеневу Витя. — А я надеялась, ты перестроился! А чуть труднее — ты опять! Брось ключ, ну! — вдруг крикнула она.

Дербенев опустил в карман ключ, сел, нагнув голову.

Тетя Феня подбирала битую посуду, Власюк и Пулин молча поправляли доски.

Власюк долго молчал, переводя глаза с одного на другого, вдруг раскрыл пачку папирос, протянул ее ребятам. Закурили.

— Мой тоже курил… — тихо начала тетя Феня.

— Площадка с лебедкой весит семь тонн, без лебедки — четыре-то… — Власюк ткнул толстым пальцем в лист чертежа.

Документация у Петра Ильича в порядке. Что же я молчу, надо же и мне что-то сказать, иначе — какой же я руководитель?

— Это еще на день задержит, — быстро проговорил я. — А если взять все вместе двумя трехтонными кранами, перегруз всего пятнадцать процентов. При грузовых испытаниях допускается до двадцати пяти.

— Еще один кран опрокинуть? Ни в коем случае не смейте! — отчеканил Власюк.

Нет, значит, уедет… Ну и лучше, только чур не бояться, Павел Степанович! Хоть бы Витя осталась…

Витя встала. Покачнулась, оперлась о стену рукой.

— Вы заболели! — сказал ей Пулин. — Вам надо сейчас же домой.

Витя проговорила, будто не слыша его:

— Кран должен быть послезавтра в порту. Кто за это?

Дербенев молча прикладывал к носу платок. Шилов сидел в углу, машинально разглаживая ладонью рукав спецовки.

— Если мы сегодня погрузим стрелу, завтра и послезавтра сделаем остальное, — твердо сказала Витя.

— Все это хорошо, но главное — не пороть горячку! — Власюк посмотрел на часы. — Лучше тише, да наверняка.

Вдруг понтон сильно качнуло, кто-то выглянул из каюты.

— Катер пришел.

Власюк встал.

— Ну, ребята, только осторожно, — сказал он и спросил у Пулина и Вити: — Вы со мной?

— Вам нельзя уезжать! — крикнула ему Витя, топнув ногой.

— Здесь один кран, а на моих плечах весь порт-то! Вам это понятно?

Все молчали. Витя устало откинулась к стене, закрыла глаза.

— Мы справимся сами… Поезжайте, — наконец сказал я. Шилов и Котченко смотрели на меня. Я повторил: — Справимся, справимся, не бойтесь! — и даже кивнул, подтверждая.

— Берите ее на руки, понесем на катер, — Пулин показал на Витю.

— Вы, ребята, с ума сошли? — Она заставила себя встать. — Где мое место сейчас, как вы думаете?

— В больнице, — быстро вставил Пулин.

— Я чувствую себя прекрасно! Меня немного разморило от водки. Поезжайте, поезжайте…

— Ты б поехала, — сказал ей Котченко.

— Я, ребята, просто прошу вас, — тихонько сказала Витя. — Мне иначе нельзя, поймите вы! — Она села.

— Пусть остается, — глухо проронил из угла Шилов.

— Может, верно, от водки? — спросил Котченко.

— Завтра же утром опять придет катер, — сказал я.

Мне сейчас очень хотелось, чтобы Витя осталась.

Власюк махнул рукой, пошел на катер.

— Вы тоже идите, — сказала Пулину Витя. — Здесь ночевать негде, а завтра утром приедете. Да и работа самая безответственная: арматуру снимать.

Пулин еще колебался, потом попрощался:

— Ну, до утра. Только вы осторожненько, ребята. И в воду больше не лазайте, хорошо? Хоть начальство пожалейте: заболеете — нам отвечать! — вдруг пошутил он.

— Хорошо, — улыбаясь, сказал Котченко.

Рокот катера смешался с плеском волн о железные тонкие стенки понтона, стал затихать вдали и замер наконец. Ребята молчали, опустив усталые лица. Вдруг стало слышно, как негромко и сладко похрапывает Солнышкин, приткнувшись в углу.

— Ну же, Павел! — резко окликнула меня Витя.

Я встал. Еще раз оглядел всех и как можно тверже проговорил:

— Шилов, Солнышкин и Витя — отбалчивать арматуру. Котченко, Дербенев и я — снимать стрелу. Пошли!

Подчинятся или нет? А если будут возражать?

Никто не двинулся, будто не слышали меня. Только кто-то громко и тяжело вздохнул.

Вдруг Витя, взяв с кровати платок тети Фени, по-бабьи повязала его, схватила толстенный, сантиметров в десять, шланг и подошла к Солнышкину. Осторожно подложила ему под голову руку. Поднося к пухлым губам его конец шланга, негромко запела:

Солнышкин помотал головой и сладко почмокал губами, — ребята грохнули хохотом. Солнышкин таращил сонные глаза, отталкивал руками шланг, ребята всё смеялись. Если бы не было Вити, сумел бы я их расшевелить?

Падая вместе с краном, стрела раньше его коснулась дна и увязла. Кран продолжал еще падать и погнул стрелу, крепко защемив «пальцы», которыми она соединялась с краном. Я прикладывал к торцу «пальца» медную пластину, чтобы не расклепать его, а Котченко бил по ней кувалдой. Дербенев стоял рядом…

— Ну-ка, — Котченко опустил кувалду.

Нагнулись к «пальцу»: на нем были заусенцы, но с места он не стронулся.

— Испортим и «палец» и гнездо, — равнодушно сказал сбоку Дербенев. Котченко еще тяжело дышал.

Это правильно, что же делать? Дербенев тотчас же сел на шпалу. Котченко медленно доставал из нагрудного кармана папиросы… Я вдруг так отчетливо, будто держу в руках и кран и стрелу, представил себе, как лежит треугольная стрела, упершись вершиной в дно, упруго изогнувшись… Упруго, потому что «пальцы» не дают ей лежать свободно, без напряжения. Как ее заставить ослабить «пальцы», заставить выправиться? Нажать бы на второй, торчащий из воды метрах в двадцати конец!.. Как нажать? Лодку бы! Так нет ее. А еще на воде живем! Огромный механизированный порт, а таких мелочей… Прав Пулин, больше внимания технике безопасности! На первом же диспетчерском буду говорить о лодках.

— Вот что, Вася, — сказал я Котченко. — Мы с Сашей проплывем до того конца стрелы и залезем на него: рычаг-то какой получится, а? Ты ударишь по «пальцам» — они сами выскочат.

В глазах Котченко мелькнуло оживление: понял!

— Только осторожно! Крикну — сразу прыгайте, она, как пружина, придавит вас! — сказал он, опять берясь за кувалду.

Я начал раздеваться, боясь взглянуть на Дербенева: согласится ли он лезть в воду?

Разделся… Дербенев все сидел на шпале, глядя в сторону. Я тронул его за плечо:

— Брось трусить, Саша…

Он вздрогнул, зло проговорил:

— Не подначивайте, не маленький! — и встал.

Бросил в воду папиросу, проследил, как она поплыла, и начал раздеваться. Мы с Котченко молча ждали его.