— А их это интересует?

— Что?

— Да продолжение их рода-то.

— А как же, люди они.

— Может, даже Игорешка у них случайно появился?

— Случайно не случайно, а вырастили-воспитали они его. И вдруг мне опять так противно стало!..

— Простите, Дарья Тихоновна, но не о том мы сейчас с вами говорим!

— Что?.. — Она мигнула, тотчас заулыбалась обрадованно: — Вот молодец девка: не о том! Прости ты меня, старуху, привыкла я уж перед ними голову гнуть, прости!..

— Что, мы с Игорем — и вдвоем ребенка не вырастим?

— Правильно, девочка!.. — Она даже встала со стула, подошла ко мне, обняла ласково за шею, поцеловала в щеку. — Правильно, девочка!.. — И погладила меня ладошкой по щеке, но в ясных глазах ее на коротенький миг будто мелькнула растерянность; Дарья Тихоновна поспешно отвернулась, пошла назад к своему стулу.

А я, все глядя на ее ссутулившуюся спину, как-то разом поняла, почему у меня само собой вырвалось: «Придется аборт…» Да не уверена я почему-то в Игоре, не уверена!.. И боюсь потому, что может он поддаться своим родителям, даже увильнуть в последний момент может, есть в нем и такое, есть!..

Все-таки дождалась, пока Дарья Тихоновна снова посмотрела на меня, и спросила прямо:

— Ну, позиция старших Тарасовых в этом вопросе нам с вами ясна, а как сам Игорь?

— А что Игорь?.. — поспешно забормотала она, отводя глаза, и у меня кольнуло в сердце: неужели я права, неужели он от собственного сына может отказаться?!

— Поднимите голову и глядите мне в глаза!

Она послушно подняла голову, вздохнула, стала глядеть на меня. Ее ясные глаза как-то бессильно и горестно щурились…

Я ждала.

— Да понимаешь… Боится их, конечно, Игорешка.

— Разве у него есть основания сомневаться, что будущий ребенок не его?!

— Да что ты, что ты!.. — Она даже руками взмахнула.

— Или он глупыш-малолетка и до этого не понимал, чем у нас с ним… дело может кончиться?!

— Понимал, конечно, — и она замолчала.

Я подождала, потом не вытерпела:

— Ну!

— Обидишься ты, Анка!..

— Говорите!

И она все-таки решилась:

— Хоть и боюсь я, что после этого оттолкнешь ты меня, характер у тебя… И снова я, значит, к Маргошке?.. Но уж скажу, чтобы и себя ты понимала. — И спросила неожиданно твердо: — Не ты мне говорила, что обожглась уже разок?.. Да еще радовалась, что без ребенка обошлось!

Я только почувствовала, как меня будто кипятком ошпарило, да накрепко сжала зубы… Потом несколько раз ударила по краю стола кулаком, так что руке больно было, и заставила себя снова поглядеть прямо в глаза ей:

— Ваша правда!

— Ну, слава богу. Тогда опять попрошу тебя: не обижайся, а я уж за одним разом договорю.

— Бейте!

— Учись жить!

— Как так?

— А так… Как вот работе своей ты училась, а еще раньше — в школе на уроках. Если не совладаешь со своим гонором-характером, да не научишься свою натуру сдерживать, еще таких дров ты наломать можешь!.. А с другой стороны — и доверчивая открытость с умом должна быть, а то ведь и себе жизнь испортишь, да можешь и не только себе, — она вздохнула тяжело, но справилась, встала, начала убирать со стола: — Взять хоть наш с тобой случай: ты меня с ходу в душу к себе пустила, а если бы я злой или своекорыстной старухой оказалась, а?.. Вот и с парнями у тебя такие промашки получаются.

— Аборт, значит?.. — спросила я, все не двигаясь, когда она сложила уже чашки в раковину, приготовилась мыть их.

— Ты ведь не сделаешь его, — мягко ответила она, даже не обернувшись и не поглядев на меня.

— Да! — Сначала удивленно и тут же с какой-то окончательной уже решимостью, которая даже неизвестно когда, но успела созреть во мне… Я, помнится, приостановилась на секундочку, чтобы прислушаться к себе: да, даже сомнения по этому поводу у меня никогда не возникало, машинально сказала я про аборт… И повторила твердо: — Да, не сделаю!.. — И заплакала в голос: — Разве я имею право лишать жизни собственного ребенка?.. Нет: пусть живет-радуется! И одна я его выращу-подниму, одна на ноги поставлю, одна человеком сделаю! Но уж перед Игорем, да и вообще перед Тарасовыми, на коленях ползать не буду, нет!

Помню, что я плакала, и лежала щекой на столе, а Дарья Тихоновна успокаивала меня, целовала и тоже плакала. Страшно только, что ни у нее, ни у меня самой даже не возникало сомнений: одной мне придется растить своего ребенка, одной!..

Потом я опомнилась и побежала к врачу, чтобы убедиться окончательно, а Дарья Тихоновна все-таки заставила меня умыть лицо и причесаться. И пока я бежала по улице в поликлинику и дожидалась очереди к врачу — у стоявших вместе со мной женщин были торжественно-значительные лица, — я уже как-то ясно поняла: да, мой ребенок будет жить!

И когда пожилая и доброжелательная врач подтвердила, что я беременна, я даже заулыбалась ей… Она радушно поздравила меня, а я искренне поблагодарила ее. И медленно-медленно пошла обратно домой, с радостью прислушиваясь к себе и улыбаясь встречным. Но когда увидела стоявшую у нашей парадной «Волгу» Игоря, то поняла неожиданно: если, Дарья Тихоновна не сказала ему про мою беременность, не буду торопиться с этим и я. А почему, спрашивается, чего я боюсь, если все равно решила, что ребенок будет? Даже постояла, помню, у дверей нашей квартиры, но так и не смогла ответить себе на этот, казалось бы, простой вопрос. Вздохнула, открыла двери, вошла: в квартире было тихо, где же Игорь-то?.. Разделась, пошла на кухню: Игорь сидел за столом и за обе щеки, как говорится, уплетал суп; Дарьи Тихоновны не было.

— Проголодался, — пробормотал он, поднимая ко мне голову от тарелки. — Дарья Тихоновна легла: плохо себя чувствует, — и продолжал есть.

По лицу его и глазам я поняла, что Дарья Тихоновна ничего не сказала ему; а сама даже легла, побоялась, как обычно, участвовать в предстоящем разговоре…

— Ешь, ешь, — улыбнулась я Игорю. — Только погляжу, что с ней, — и пошла в комнату Дарьи Тихоновны, тихонько постучала в двери.

— Входи, входи, — помолчав, ответила она, и я поняла окончательно: да, побоялась.

Приоткрыла двери; Дарья Тихоновна лежала на кровати под одеялом, виновато глядела на меня. Я улыбнулась:

— Врача, может, вызвать?..

— Нет-нет, — заторопилась она, вопросительно уже глядя на меня.

— Ошиблись вы, — неожиданно для себя тихонько сказала я.

— А врач?.. — она откровенно-обрадованно улыбнулась.

— Сказал, что ничего у меня нет, — совсем тихо ответила я, чтобы Игорь не услышал, только усмехнулась, помню: вот и начала я врать!..

— Слава богу!.. — И Дарья Тихоновна, откинув одеяло, полезла из постели.

— Исцелила я вас? — все-таки не удержалась я.

— Камень с души сняла! — откровенно ответила она.

— Ну, и дела-делишки!.. — вздохнула я, все-таки добавив: — Вы Тарасовых, конечно, получше моего знаете.

Пришла на кухню. Игорь уже торопливо и жадно ел котлеты с картошкой, но даже это красиво у него получалось; и сам он все так же красив, будто еще больше, чем раньше был… Что это я, уже прощаюсь с ним, что ли? И заторопилась, поспешно налила себе супу в тарелку из кастрюли на плите — руки у меня сильно, стыдно и смешно подрагивали, — присела к столу, сказала:

— Ничего страшного с Дарьей Тихоновной, просто голова у нее заболела, сейчас придет.

— Угу, — пробормотал Игорь, не переставая все так же жадно есть.

Я зачерпнула ложку супа, но еле-еле проглотила ее. И потому, что мне уже совсем не хотелось есть, даже вкусный, как всегда у Дарьи Тихоновны, суп казался противным; и потому, главное, что вот скажи я сейчас Игорю, что умерла Дарья Тихоновна… Нет, он, конечно, человек воспитанный, не отделается одним безразличным «угу», он даже есть перестанет и выразит горечь, приличествующую моменту, но в глубине-то души будет равнодушен к ее смерти. А ведь Дарья Тихоновна с пеленок его вырастила!.. Или я все-таки ошибаюсь?..

— Ну, наелся! — удовлетворенно произнес Игорь, отодвигая пустую тарелку, улыбаясь мне как-то особенно неприятно сыто.