Или однажды, когда Игорь встретил меня утром после ночной смены у завода, мы с ним вдруг поехали в Пушкин. Было еще темно, и шел, конечно, дождь, но мы доехали до Лицея и остановились, он был еще закрыт. И мы долго сидели в машине, и целовались, и просто молчали, крепко держась за руки; и странно было, что вот здесь же когда-то ходил молодой Пушкин, здесь он жил и учился, здесь же начал писать свои удивительные стихи… И я шепотом вспоминала то «Нам целый мир чужбина, отечество нам Царское Село!..», то «Приветствую тебя, пустынный уголок…» то стихи его, посвященные няне Арине Родионовне: «Подруга дней моих суровых, голубка дряхлая моя!..»

А Игорь слушал, улыбался все так же по-детски растерянно и незащищенно, удивлялся, почему я знаю столько пушкинских стихов, и с той же детской откровенностью говорил, что сам он не знает их; что вообще, как ни странно, мало читал; что всегда у него еле-еле хватало времени на техническую-то литературу… Я успокаивала его и говорила, что всего ни один человек знать не может, и вдруг удивилась, помню, поглядев в окно «Волги»:

— Знаешь, а даже сам как-то возвышеннее делаешься, что ли, когда только подумаешь: «А вот здесь жил Пушкин!..» Да?

— Да, — так же тихо ответил он и вдруг со своей обычной напористостью добавил: — Вот поэтому-то и охота в жизни что-нибудь сделать, понимаешь? — Но смотрел он на меня так, будто советовался, будто сомневался даже в себе.

— Ты-то сделаешь! — уверенно успокоила я его.

— Надеюсь!.. Только вот временами, знаешь ли, вдруг покажется: нет у меня того, что есть в избытке у Вадима, например.

— Чего именно?

— Ну, не так я талантлив, как он, понимаешь ли… Он работает, как живет, как дышит.

— То есть творит?

— Да.

— А ты всегда, как бы ни был увлечен, чувствуешь: это твоя работа, это ты должен сделать, да?..

— Да что-то вроде этого, — он вздохнул и даже отвел глаза.

Я помолчала, уже догадываясь, кажется, что Игорь заговорил сейчас о самом главном для себя, хотела и не знала, как мне успокоить и приободрить его. А он вдруг чуть неприязненно выговорил, все не глядя на меня:

— Поэтому Вадим так легко и подарил мне свою идею…

— Талантливые люди вообще щедры, — ответила я, вспомнив, как Степан Терентьевич ничуть не обиделся, когда его фамилии не оказалось под статьей, опубликованной инженером Симоновым, описавшим рацпредложение Белова по монтажу воздуходувки. «Польза одинаковая, есть моя фамилия или нет, — сказал тогда Степан Терентьевич. — Спасибо, что написал об этом Симонов, теперь и другие узнают, тоже используют!» Помолчала еще, погладила руку Игоря, спросила: — А тебя это обидело, что ли?

— Да. Вадим без всякого сожаления, как собаке кость… — он все не смотрел на меня.

— Это ты зря! — горячо уже заговорила я, вспомнив Вадима Павловича. — У него просто не хватает ни времени, ни сил, чтобы самому довести до конца все счастливые идеи, какие у него возникают, понимаешь? — Даже странным сейчас кажется, до чего же глупа я тогда была, всего два года назад!.. — И не собаке, а тебе, — заторопилась я. — И не кость, а идею, которую ты до ума доведешь!

И сейчас помню, как взглянул тогда на меня Игорь — и удивленно, и вопросительно, и даже с мгновенно возникшей отчужденностью!..

Помню, как мне откровенно завидовали все знакомые заводские девчонки, когда видели Игоря, встречавшего меня у завода в своей «Волге». А со Светкой вообще чуть ли не удар случился, когда я познакомила ее с Игорем. Она сначала изумленно вытаращилась на него, буквально потеряв дар речи, потерянно мигая своими глазенками, а потом разом побагровела до слез, еле пробормотала:

— Светка… — выдернула свою руку из его, резко отвернулась и убежала опрометью.

В отсутствии смелости моей бывшей однокласснице не откажешь, но я видела, что она даже не решается подойти к нам с Игорем, только смешно и боязливо подглядывает в своем окошке, когда «Волга» Игоря подъезжает к нашему дому. Тогда уж я как-то сама спросила ее, случайно встретив во дворе:

— Разом влюбилась в моего Игоря?

Она опять покраснела, потом кивнула так же потерянно:

— В жизни еще такого красивого парня не видала!.. Поверишь ли, Анка, один раз с ним поцеловаться — и умереть не жалко!

Но за весь этот месяц мы с Игорем ни разу больше не были у него дома. Еще одна странность, которую тогда я вообще не замечала, просто не до этого мне было, а на самом-то деле весьма примечательна эта странность!

Очнулась я после одного разговора с Дарьей Тихоновной. На работу в ту неделю мне опять надо было в вечер, а после завтрака Игорь поехал все-таки к Петрашевскому, сказав, что к обеду постарается вернуться; и мы с Дарьей Тихоновной остались вдвоем. Все сидели за столом на кухне, и она говорила, что сегодня приготовит на обед, да мечтала, как обрадует нас с Игорем своим фирменным блюдом — слоеным пирогом «наполеон»; Игорешка, дескать, с детства его любит. Я слушала ее, улыбаясь, вдруг заметила, что Дарья Тихоновна за этот месяц у нас даже слегка поправилась, и щеки у нее стали выпуклыми, и морщинки у глаз чуть разгладились… Но по глазам ее, улыбке и тону голоса я чувствовала, что Дарья Тихоновна приберегает напоследок еще какое-то радостное сообщение, и терпеливо ждала… И вот наконец-то она выговорила:

— Поздравляю тебя, Анка, от души рада!.. Игорешку моего поздравляю, да и себя тоже!.. — Помолчала, все улыбаясь, увидела, что я не понимаю, и ласково погладила мою руку: — Да ведь ты беременная, неужели еще не заметила?

Я улыбалась ей в ответ, все чувствовала ее ласковую руку, но впервые за весь этот месяц, кажется, уже понимала, что вот и проснулась я, окончательно проснулась… Странно, что радости, совершенно естественной в таком случае, я почему-то не ощущала, но продолжала улыбаться, глядя на Дарью Тихоновну; видела, что она по-прежнему радостно улыбается мне, но вот слышать, что она говорит мне, я уже не слышала… Как-то машинально даже прикинула все сроки, поняла, что права она, но меня почему-то не взволновало это. То есть не обрадовалась я, что у меня будет ребенок, наш с Игорем ребенок… Если уж честно, скорее испугало это меня, будто я смутно чувствовала: это грозит нам с Игорем такими осложнениями, которые даже способны разрушить все мое счастье.

Дарья Тихоновна уже мечтала о том, как она вырастит и нашего с Игорем сына или дочь, как до этого вырастила самого Игорешку, а я старалась все так же улыбаться ей и одновременно настороженно прислушивалась к себе: почему ребенок вместо радости вызывает у меня страх? И первое, что я сделала, что даже непроизвольно у меня получилось, я вдруг сказала:

— Придется аборт… — и только после того, как улыбка исчезла с лица Дарьи Тихоновны, оно даже мгновенно стало не то испуганным, не то сердитым, я уж по-настоящему расслышала, что сказала.

— Вот дура-то! — искренне изумилась Дарья Тихоновна и сжала мою руку. — Да ведь это самое большое счастье для женщины: ребенок по любви, а ты, дуреха?.. Да для чего мы, бабы, вообще на белом свете существуем, если не детей рожать, будущее миру дарить?!

Все это было правильно, и умом я была полностью согласна с доброй старухой, но страх почему-то все не проходил. А тут я еще представила себе лица старших Тарасовых, когда они узнают о будущем внуке, — мне уже почему-то казалось, что у меня будет именно сын. Сначала они вежливо помолчат, но тут же постараются сделать решительно все возможное, чтобы не появился он, а почему, интересно?..

— Маргарита Сергеевна в землю меня вколотит, как узнает!

— Дудочки: сил у нее на это не хватит! Тебя вколотишь, как же!..

— Да и Михаила Евграфовича удар хватит…

— Не беспокойся: гнуться он гнется, привык, а сломать его не так-то просто, поверь уж мне. — Она прищурилась, вздохнула тяжело: — Конечно, удар это для них: всю жизнь сколачивали благополучие, а тут разом… — Пожала мою руку и решилась, договорила, глядя мне в глаза: — Может, они оба даже в сторону отойдут!.. — И поняла, что проговорилась, испуганно поправилась: — Это в крайнем случае они, конечно, в крайнем случае, ведь Игорешка-то их родной сын, а тут внук или внучка… Да что это я, старуха? Ну, конечно, посложнее им будет жить, побольше забот появится у них, так ведь их же внук, продолжение их же рода!..