Наташа перемыла посуду, вылила из котла суп в предназначенную для Ытыса посудину и поставила перед его носом. Пес, лежавший возле девичьей палатки, отвернулся, уставясь в нарождающиеся над скалами бледные звездочки. Наташа ткнула его носом в чашку. Разобиженный пес не стал даже облизывать усов. Он вытер их лапой и направился к мужской палатке. Испугавшись, что так совсем отпугнет надежного телохранителя, повариха перенесла угощение туда. Пес немедленно вернулся и спокойно улегся.
- Вадим, ты почему не спишь?-спросила Наташа, подойдя к Орлецкому.
- Чтобы вы спокойно спали,- ответил Вадим и, подняв полог палатки, указал пальцем на кудрявую голову Рома.
Наташа разглядела, что Ром спал в обнимку со своей малопулькой.
- Что же это такое? А если она заряжена?! - прошептала Наташа и, к ужасу Вадима, потянулась за ружьем.
Ром спал так крепко, что не расслышал, как Наташа взяла ружье. Оно оказалось незаряженным. Тогда Наташа положила его обратно.
- Это неспроста,- тихо сказал Орлецкий.- Я уверен, что он-то знает больше, чем мы.
Наташа не ответила, ушла в свою палатку, забралась в постель, укуталась с головой и притаилась. Полезли то грустные, то страшные мысли. «А вдруг медведь нападет ночью? И неужели не только зверя, но и людей надо бояться? А как оправдаться перед ребятами? Сказать, может, что не умеет готовить?» Может быть, долго еще она бы проворочалась, но речная прохлада быстро навеяла дремоту. И уже сквозь сон в ее сердце проникло теплое, радостное чувство: «Девчонки! - мысленно обращалась она к университетским подругам.- Вы не представляете, как хорошо в тайге. Честное слово!..»
На восходе солнца над табором тихо зазвучала протяжная якутская песня. Она звала куда-то далеко-далеко. Чем больше вслушивалась Наташа, тем сильнее трогал ее необычный гортанный напев с неповторимыми подголосками, с неуловимо меняющейся мелодией. Песня лилась легко и свободно, подобно журчанью горного ключа.
Старик Кыллахов сидел, поджав ноги калачиком, на верхней лужайке и строгал острым охотничьим ножом округлый корень лиственницы, вырезая замысловатую, с украшениями, трубку, похожую на медвежью лапу. Он изредка поднимал голову, вглядывался узенькими глазками в дальние горы, окидывал фиолетовую пойму реки. Лицо его оставалось недвижимым, как бронзовое изваяние, лишь в глазах вспыхивали искорки солнца. Заметив парящего над долиной беркута, Ксенофонт любовался его полетом. Беркут, ни разу не взмахнув крыльями, парил в сизом блеске неба над бескрайней гористой весенней тайгой.
Сначала голос Ксенофонта отдавал стариковской хрипотцой, но с каждой новой песенной строкой он становился чище, гортанные подголоски украшали мелодию необыкновенными форшлагами. Старый таежник вдохновенно импровизировал песню.
- Фу ты,- сморщился Вадим.
Шатров, привскочив с постели и тараща карие глаза, цыкнул:
- Не понимаешь - помолчи!
- Ром, переводи,- зная, что Шатров понимает по-якутски, попросила Наташа.
Старик самозабвенно пел, а Ром переводил рождающуюся песню строчку за строчкой:
Голос Ксенофонта зазвучал высоко и переливчато, он казался бесконечным, как этот таежный край, как бирюзовое небо над ним:
пел Ксенофонт.
- Понял, что такое настоящая поэзия? -спросил Ром Орлецкого.
- Правильно, Ром! - крикнула Наташа, стоявшая у палатки с мохнатым полотенцем на плече. Она зааплодировала Кыллахову. Но старик сейчас походил на токующего глухаря, его песню мог прервать только выстрел. Еще долго он пел, восхваляя красоту родной земли.
- Хлопала шибко - плати за концерт,- окончив песню и первый раз за всю дорогу улыбнувшись, сказал Ксенофонт Наташе.
- С удовольствием! Почем билеты?
- Один песня - один комок сахара,- шуткой на шутку ответил Ксенофонт.
За шесть дней пути Ксенофонт пригляделся ко всем и теперь знал характер каждого. Будь на то его воля, он кое-кого вернул бы на прииск. Не выдержат они трудностей. Вчера, когда проезжали устье речки Хатын, он не случайно намекнул, что встретил рыбака, собирающегося плыть на прииск. Никто вслух не заикнулся о возвращении, но старому таежнику не надо слов, он умеет угадывать мысли даже по походке. Разные ребята. Сильно разные…
Белов проспал песню. Не разбуди его Кирька, он бы, наверно, еще не поднялся. Сбросив легкое одеяло, Сергей кинулся в одних трусах в ледяную воду. Несколько раз нырнув, побарахтался в воде и, порозовевший, мускулистый, вылез на берег. Выбрав два увесистых камня, он позанимался. ими как гирями и начал надевать свою солдатскую форму.
Кирька повторил его приемы, только в миниатюре. На тоненьких, как у кулика, ножках он нарочито Спокойно, соблюдая мужское достоинство, вошел в воду, поплескался и так же не торопясь вернулся на береговую кальку. Мурашки покрыли всю его кожу, зубы выстукивали дробь, но Кирьке казалось, что этого никто не замечает.
Наташа отошла подальше в сторону, устроилась на камне, побрызгала лицо, пополоскала ноги и быстро переплела косу.
Зоя умывалась только на ночь и только теплой водой. Из палатки она выходила с аккуратной прической, надушенная и с накрашенными губами. Но днем в лодке она оставалась в одном купальнике, а иногда появлялась в таком наряде даже у обеденного костра. Она знала совершенство своих форм и не стыдилась показать себя. Ксенофонту не нравилось это, от стеснения он даже не поднимал глаз. Его удивляло, почему Сергей не прикажет ей спрятать свое тело от глаз парней.
Однажды Наташа, горячась, сказала Зое:
- Я бы постыдилась в таком виде являться…
Зоя взглянула свысока на «чернушку-дурнушку» и ничего не ответила. Стоит ли реагировать на мелкую людскую зависть?
После купанья Ром и Кирька ушли искать Магана и Арфу. Следом за ними поплелся полусонный пес, пенсионер Ытыс, как звал его хозяин.
Сергея и Вадима Зоя увела прогуляться до завтрака по берегу, полюбоваться красотами таежного утра. И лишь Наташа осталась со своей неразрешимой заботой: что же приготовить на завтрак?
Ксенофонт поманил ее к себе и показал двух селезней, подстреленных им на зорьке.
- Готовь, Наталья, вкусную еду.
Наташе ни разу в жизни не приходилось щипать дичь. Она боязливо взяла увесистого селезня.
- Ксенофонт Афанасьевич,- взмолилась Наташа,- помогите…
- Таскай ведро глины,- приказал ей старик, а сам быстро выпотрошил селезней, посолил, поперчил и, заштопав брюшки, обмазал толстым слоем глины.
- Бросай их в огонь! - распорядился Кыллахов.
- Как же так? Сгорят ведь! - удивилась Наташа.
- Однако, не сгорят,- посмеиваясь в усы, спокойно ответил Кыллахов.
Вскоре глина подсохла и начала трескаться. Наташа недоумевала: куда же денутся перья, и вообще, что за блюдо они готовят?
- Печеные утки вкусные,- уже смаковал Ксенофонт.
- А не сгорят они? - никак не могла успокоиться Наташа.
Вытащив глиняные чушки из огня и дав им малость остыть, Ксенофонт с Наташей принялись разламывать глиняные черепки. Вместе с глиной отстало перо, и селезни остались в чистом виде - пропеченные, ароматные.
- Клади в кастрюлю,- сказал старик и, бросив в реку черепушки, отошел от костра подальше.- Сказывай - сама готовила.
Этим блюдом Наташа утвердила звание первоклассной поварихи.
2
Ежедневно перед снятием табора Белов проводил занятия по геологии - разбирали по книжкам приметы россыпей драгоценных металлов, минералов и их спутников. Сергей не терпел верхоглядства. Сам он еще зимой посещал камералки, где помогал обрабатывать данные экспедиций, слушал лекции геологов. За зиму он перечитал чуть не всю геологическую литературу в приисковой библиотеке.