— Значит, я тебе зачем-то нужен, верно? Говори уж прямо.

— Честно говоря, так оно и есть. Эти люди предлагают мне работу. Боюсь, что сегодня они опять за меня возьмутся. А я никак не могу решить, следует ли мне соглашаться, да и вообще мне пока не хочется обсуждать с ними этот вопрос. Одна надежда, что при тебе они не станут поднимать его.

— Но взгляни на меня! Ты же видишь, на что я похож.

— Ничего не желаю слышать. Ты должен пойти со мной, и все! Один раз для друга можно и потерпеть.

Препираться далее не имело смысла. Я просмотрел в своем отделе редакционную почту, зашел на минутку к редактору и сказал Харбансу, что готов поехать с ним.

Лестница в доме политического секретаря была так усердно отполирована и натерта, что я подскользнулся, поднимаясь по ней, и довольно сильно зашиб коленку.

Войдя на галерею, Харбанс звякнул в колокольчик. Слуга провел нас в просторную залу. Сейчас же в дверях появился политический секретарь.

— О! Харбанс! Нилима! — восторженно приветствовал он нас. — А это, как я вижу, наш друг из «Нью геральд». Да, да, ею редактор много раз говорил мне о нем. Да и вы тоже, насколько я помню. Вот только имя его я всегда забываю. Как ты его назвал, Харбанс?

— Мадхусудан, — подсказал тот.

Политический секретарь с жаром потряс мою руку.

— Ну да, конечно, Маду́ Суда́н, — повторил он с видимым удовольствием. — Просто я должен всякий раз вспоминать страну Судан, и все будет в порядке. Знаете, в этом имени есть какой-то особый ритм. Я ведь большой любитель музыки. Да тебе, наверно, Харбанс уже говорил об этом? А может, и не говорил, он ведь никого не любит хвалить. Но ты исключение, уж не знаю отчего бы это. Смотри, как бы Нилима не стала тебя ревновать к нему. Ха-ха-ха!.. Ну, идем же, идем. У меня в гостях несколько художников. Я хочу вас познакомить с ними. Конечно, народ они молодой. Но я всегда говорю — только молодость способна порождать истинное искусство. Искусство — это творчество, а между молодостью и творчеством глубочайшая связь, верно же? Ну, ну, идемте!

Но прежде всего политический секретарь представил всех нас своей жене. Пожав нам руки, она тут же исчезла, сказав, что отведет Аруна к своим детям, иначе тот сейчас же заскучает в обществе взрослых и почувствует себя одиноким и заброшенным.

— Сейчас я вернусь, — кивнула она Нилиме. — Мне будет очень любопытно побеседовать с вами.

Кроме нас, в зале находилось еще четверо гостей. Пожилая супружеская пара, мистер и миссис Гулати, явилась сюда, судя по всему, с визитом вежливости. Двое других были те самые художники, о которых говорил нам политический секретарь. Им совсем недавно вручили дипломы об окончании художественной школы. Одного из них звали Рандхир, другого Субхаш. Рандхир носил длинные волосы и бородку. Он был одет в костюм индийского покроя. На Субхаше были синие вельветовые брюки и желтая куртка. Оба они с подчеркнутой учтивостью пожали всем нам руки, полагая, вероятно, что мы принадлежим к тому же кругу людей, что и сами хозяева дома.

— Мы тут смотрели кое-какие их картины, — ввел нас в курс дела политический секретарь. — Кстати, они делают отличные вещи! Мистер и миссис Гулати — преданные поклонники искусства. Надо полагать, что и вы все с интересом посмотрите на картины. Как, Харбанс? Э, да у кого это я спрашиваю! Позвольте вам представить, мистер Гулати, моего друга Харбанса, большого специалиста по части истории, а также тончайшего знатока искусств. Эта молодая леди — Нилима — его жена. В индийских танцах она… Как это сказать? Харбанс, как точно произносится это слово? Да ты нарочно не скажешь мне. Я ведь знаю, ты ей завидуешь. А это наш друг… Опять я забыл твое имя! Ну, ладно, я буду называть тебя просто «Нью геральд». Ну так, мистер «Нью геральд», как это называется в индийском танце? — В нетерпении он прищелкнул пальцами. — Я знаю это слово, только из памяти выскочило… Ну как же?.. Такое вот словечко… Ну ладно, предоставим об этом подумать нашему другу «Нью геральду», а пока будем дальше смотреть картины.

Тем временем, проводив Аруна к детям, вернулась хозяйка дома.

— Иди скорей сюда, дорогая! — воскликнул, завидев жену, политический секретарь. — Мы ждем тебя. Я пока занимал гостей разговором. Иди, сядь рядом со мной. Зачем ты всегда отдаляешься от меня? Ты же знаешь, как я люблю тебя, и все равно…

— Нет уж, лучше я сяду около твоего друга — журналиста, — возразила она. — Ты все время говоришь одно и то же, просто скучно. Твой друг поможет мне по-настоящему разобраться в живописи, а ты, как всегда, только шумишь и не даешь ни о чем подумать как следует.

Она села на стул рядом со мной. Притворно нахмурившись, ее муж сказал мне:

— Ну смотри же, мистер «Нью геральд», я всецело полагаюсь на твое дружеское расположение ко мне. Будем надеяться, что ты не окажешься столь же опасным человеком, как твой предшественник!

— Ты опять будешь разыгрывать свою комедию или начнем смотреть картины? — одернула его жена. Словно испуганный ребенок, на которого прикрикнули родители, он смирно сел на свое место.

— Конечно, darling, я хочу смотреть картины! — проговорил он покорно. — Но, знаешь, мне всегда вспоминается та строка из Шекспира: «Frailty thy name is…»[81]

— Please![82] — сурово сказала жена. С лица политического секретаря сбежала последняя тень улыбки.

— Ну что ж, мистер Субхаш, — сказал он одному из молодых художников, — посмотрим вашу следующую картину!

Субхаш снял со стены один холст и на его место повесил другой. Внизу вдоль стены стояли еще шесть или семь полотен. Демонстрируемая картина изображала, по всей видимости, огромную пещеру доисторических времен. За нарочитым использованием бурых и темно-зеленых тонов угадывалось желание возбудить в зрителе чувство ужаса и отчаяния.

— Как она называется? — спросил политический секретарь.

— Ее можно назвать как угодно, — ответил Субхаш. — Каждый может дать ей собственное название.

— По-моему, ее следует назвать… Как бы это сказать?.. Ну, мистер Гулати, что бы вы предложили?

Мистер Гулати принялся старательно, словно исполняя какую-то чрезвычайно важную работу, изучать картину. Потом, изобразив на челе напряженную мысль, забормотал:

— Пожалуй, надо назвать… Я думаю, что… м-м-м…

— Ну, ну, говорите же!

— Может быть, «Мрак и свет»?

— «Мрак и свет»! — воскликнула жена политического секретаря, продолжая с самым серьезным видом вглядываться в полотно. — Но, на мой взгляд, в этой картине сплошной мрак… Где же тут свет?

— А не кажется ли вам, что эта картина не освещена как следует? — подсказал я, улыбнувшись про себя.

— Вот-вот, то же и я подумал! — подхватил политический секретарь. Встав, он задвинул штору на противоположном окне, включил несколько бра и спросил: — Ну, а теперь?

— Вот теперь и вправду появился свет, — сказала его жена. Все рассмеялись, а молодой художник заметно смешался.

— А каково твое название, Харбанс? — спросил хозяин дома.

Харбанс все это время сидел с отсутствующим видом, погруженный в какие-то свои мысли. Застигнутый врасплох неожиданным вопросом, он вздрогнул. Его выручил слуга, внесший на подносе чай. Разговор об искусстве на некоторое время отошел на второй план. Воспользовавшись заминкой, Харбанс успел разглядеть картину. Через минуту, размешивая ложечкой сахар в чашке, он сказал:

— Тут, по-моему, изображено нечто вроде женского лона.

— Женского лона? — Наша серьезная хозяйка едва не подскочила на месте. — Как это может быть?

— Тут такие же округлые своды и, кроме того…

— Как будто ты когда-нибудь видел женское лоно! — насмешливо заметила Нилима, и Харбанс смутился.

— О, Нилима! — Политический секретарь даже всплеснул руками. — Неужели ты хочешь сказать, что он… Нет-нет, ты не имеешь права так говорить! Конечное, он твой муж, но все-таки… Это же не значит, что ты вправе при людях говорить ему в глаза все, что тебе вздумается!