Мистер Гулати с миссис Гулати встали с кресел и медленно, осторожно стали двигаться по ковру чуть поодаль рт стола. Заставили подняться и Харбанса. Танцуя с хозяйкой дома, он с первого же шага стал спотыкаться. Тогда не спускавший с него глаз политический секретарь оставил Нилиму, схватил за руки Харбанса и стал быстро-быстро кружить его по зале. Тот до самых ушей залился багрянцем, ноги не слушались его. Неловко и безвольно вихлялся он из стороны в сторону, повинуясь своему настойчивому партнеру. В конце концов он все-таки высвободил руку и неверными шагами возвратился к своему креслу. Политический секретарь хохотнул ему вслед и снова предложил руку Нилиме. Лицо Харбанса долго еще оставалось красным, он тяжело дышал. Хозяин дома и Нилима пустились в стремительный пляс. Только мистер и миссис Гулати, подобно какому-то неуклюжему механизму, продолжали все так же вяло топтаться почти на одном месте…

Вечер закончился, и мы уже сидели в такси, но лицо Харбанса по-прежнему пылало каким-то странным багрянцем. Он полулежал на сиденье, устало закрыв глаза.

— В чем дело, Харбанс? — спросил я, положив руку ему на плечо. — Ты что-то захандрил!

— Ничего, так, — ответил он, глянув куда-то в сторону. — Немного нездоровится.

— Устал?

— Не знаю. Я и раньше неважно себя чувствовал…

— Не грипп ли у тебя?

Харбанс тяжело вздохнул и снова закрыл глаза.

— Нет, не грипп.

— Он увел тебя в кабинет именно для того разговора, которого ты избегал?

Харбанс молча кивнул головой.

— Оттого у тебя и такое настроение?

Он промолчал.

— Когда тебя увольняют?

— Скоро, в феврале, — отозвался он и еще дальше откинулся назад.

— А когда нужно начать работу у них?

— Сразу же, как уволюсь.

— И ты против того, чтобы…

— Я вообще не хочу у них работать, — перебил он меня. — Они предлагают большие деньги. В три раза больше, чем я получаю сейчас. Но все это не по мне.

— Ты просто спятил! — вмешалась в разговор Нилима. — Или, может, тебе опять захотелось голодать, как мы голодали в Лондоне? Ведь сам понимаешь, что, если ты останешься хоть месяц без работы, мы не сможем платить ни в садик за Аруна, ни за квартиру?

— О да, конечно! — сердито огрызнулся Харбанс. — Только тебя одну это беспокоит.

— Если бы ты хоть капельку думал о нас, не рассуждал бы так легкомысленно.

— Ну ладно, хватит, — оборвал ее Харбанс. — Помолчи немного. Мне сейчас не до разговоров.

— Могу и молчать, хоть всю жизнь, — проворчала Нилима. — Все равно ты сделаешь так, как тебе самому вздумается. Конечно, станешь ты слушать других! Тебе ничего не стоит погубить жизнь сына, так же как ты погубил мою жизнь!

Харбанс встряхнулся и выпрямился на сиденье. Из внутреннего кармана пиджака он достал два листка и, сворачивая их в трубку, пробурчал:

— Порвать бы их да выкинуть к дьяволу.

— Что это за бумаги? — спросил я.

— Анкеты. Он велел их заполнить.

— Дай-ка сюда. — Нилима почти выхватила бумаги из его рук. — Ты очень хорошо знаешь, что должен заботиться не только о себе, рядом с тобой живут и другие люди. Сейчас ты пьян. Такие дела решаются на трезвую голову.

— Я не пьян. — Чтобы глотнуть свежего воздуха, Харбанс наклонился к окошечку такси. — Я не пью, как ты. И кое-что способен соображать.

— Оно и видно! — досадливо отмахнулась Нилима и, обернувшись ко мне, добавила: — Стоит ему чуточку выпить, тут же раскиснет. Сколько раз говорила, не пей больше одной рюмки.

— Вообще-то, конечно, вино очень крепкое, — примирительно вставил я. — У меня самого голова кружится.

— Тебе тоже надо воздерживаться от вина, — сердито глянув на меня, сказала Нилима. — Вам обоим сразу хмель бросается в голову, начинаете молоть всякий вздор.

Арун безмятежно спал, прижавшись к ее плечу. Только раз он вдруг завозился и захныкал, но скоро опять успокоился. Мы замолчали. Не знаю отчего, перед моим мысленным взором снова и снова вставала та сцена, когда Харбанс послушно, повинуясь воле политического секретаря, вихлялся в танце из стороны в сторону… Мимо нас, как кометы, проносились огни встречных автомобилей. Улица, подобно торопящемуся куда-то гигантскому удаву, извивалась то влево, то вправо. Время от времени я смотрел по сторонам, пытаясь определить, какой дорогой мы едем, но мне это никак не удавалось…

Часть четвертая

Бремя покровительства Нилиме взяла на себя «Делийская обитель искусств».

Радуясь предстоящему выступлению перед столичной публикой, Нилима решила устроить домашний банкет. На него, помимо Сушамы Шривастав и Гаджанана, намечено было пригласить еще двух или трех журналистов, а также политического секретаря с супругой, кое-кого из близких к посольству лиц и, само собой, секретаря «Обители искусств» Джиялала Гупту.

Но Харбансу по-прежнему все чего-то недоставало, он недоверчиво хмыкал, во всем сомневался, и это выводило из себя Нилиму. Силясь убедить мужа, что теперь неуместны никакие колебания, она подолгу, с обычной своей страстностью, спорила с ним по всякому поводу и даже успела два или три раза всплакнуть.

— Но пойми же, Судан, — оправдывался передо мной Харбанс, — дело тут вовсе не в каких-то моих капризах. Я беспокоюсь больше всего из-за Аруна. Кто присмотрит за ним, если она день и ночь будет заниматься одними только танцами? По утрам у нее репетиции, после обеда занятия с гуру. Арун совсем еще маленький, не представляю себе, как он останется дома один… Конечно, если бы не служба, я сам посидел бы с ним. Но что теперь? В час дня он придет из детского сада, дома никого нет, он станет плакать, искать нас, метаться. Разве это жизнь для ребенка?..

Нилима предлагала на время взять для мальчика няню, но Харбанс не соглашался и на это. Во-первых, возражал он жене, няне нечем платить, а во-вторых, нельзя же доверить единственного сына чужой женщине.

— Скоро меня обяжут еще и билеты продавать, — сердито ворчал Харбанс. — Только этот номер не пройдет. Однажды я уже поплатился за подобные штучки, с меня хватит…

И все-таки он уступил уговорам.

Особенно гордилась Нилима тем, что первое ее представление в Индии будет проходить под эгидой «Обители искусств».

— Ты же знаешь, — весело говорила она мне, — Гаджанан всегда хвалит их представления. Вообще все побаиваются этого Гупты, я уже не говорю о том, какой вес имеет его патронесса — миссис Чатурведи. Плохих рецензий не пишет никто, даже если их программы не очень удачны. Ну скажи, не великое ли это счастье, что меня взялась рекламировать сама «Делийская обитель искусств»? Всем известно — у них выступают только талантливые артисты! Шачи и Камини тоже начинали здесь… Вот не думала, что «Обитель» поддержит меня! Я же помню, миссис Чатурведи ужасно рассердилась, когда я отказалась участвовать в какой-то их пьесе. Тогда я не могла иначе, Арун был совсем еще крошка, да и Харбанс возражал… Неужели миссис Чатурведи забыла о том случае?

Я тоже знал, что миссис Чатурведи не слишком благоволила к Нилиме. Но зато Рамеш Кханна был давним знакомым Джиялала Гупты, и это, видимо, все решило. Как я догадывался, Рамеш сумел убедить Гупту, что Харбанс, бывающий во многих иностранных посольствах, сможет распространить там сотню-другую дорогих билетов — стоимостью по пятьдесят или даже по сто рупий. И вскоре на Харбанса действительно была возложена такая обязанность. Сперва он всячески отказывался от нее, но в конце концов, уступал настойчивости Нилимы, вынужден был согласиться.

— Только не ждите, — ворчал он, — что я продам целую гору билетов. Что смогу, сделаю, но гарантий давать не намерен.

И все-таки, сколько бы Харбанс ни ворчал, за дело он взялся рьяно. Вскоре, глянув со стороны, уже можно было подумать, что устроителем выступления Нилимы была вовсе не «Делийская обитель искусств», а он сам. Харбанс так увлекся, что почти перестал являться на службу, отдавая все свое время беготне по городу и встречам с нужными людьми. Каждое утро, сразу же после завтрака, он пулей вылетал из дому, чтобы совершить первый круг, после чего ненадолго забегал в свою контору. После обеда начинался новый круг, затем два-три часа он опять проводил на службе. В шесть вечера Харбанс пускался в последний рейд по городу. Он не ленился наведываться к друзьям и знакомым по нескольку раз в день. К сожалению, слишком поздно выяснилось, что как раз в тот день, когда собиралась выступить Нилима, в столице открывалась какая-то очень важная международная конференция, а в двух или трех театрах намечались премьеры. Для Харбанса успех жены скоро сделался вопросом собственной чести, и он широко пользовался услугами такси, расходуя на поездки львиную долю денег, выручаемых от продажи билетов. Естественно, домой он являлся усталым и злым, отчего за ужином обычно разгоралась ссора. Харбанс клял себя за то, что впутался в эту затею, а Нилима упрекала его в том, что он тратит время на пустые разговоры с друзьями, потому и возвращается домой ни с чем.