— Что мне делать в отдельном номере? — восклицает она. — Ведь не будем же мы всю ночь спать, правда? Мы посидим на балконе, поговорим, в карты поиграем!

Тут ей вспоминается, как однажды в Дели кто-то предложил ей сыграть в карты и как она тогда возмущалась этим предложением. «В карты? — негодовала она. — Да я и помыслить не могла бы о таком! На мой взгляд, те, кто играет в карты, люди совершенно никчемные и жалкие, мне даже сидеть рядом с ними совестно. Им просто больше заняться нечем!»

Но теперь засаленные, истертые карты, которые достает из кармана сардар, кажутся ей истинным спасением. Вот так всегда смеяться, бродить по улицам, играть в карты и… и… Дальше этого ее мысли не идут. Она не отдает себе отчет в том, что если бы пришлось снять отдельный номер, ей нечем было бы заплатить за него. Ей не хочется думать о том, что таким образом — сидя на балконе, беспечно любуясь ярко освещенными улицами и играя в карты — можно провести одну ночь, но нельзя это делать всегда. Она отгоняет от себя подобные мысли. Она только помнит, что при ней золотые браслеты, которые на первый случай выручат ее. Она вспомнила о них на вокзале, когда подняла чемодан, собираясь на поезд, но потом снова поставила его на место… А кроме браслетов, при ней и ее искусство. Если же и оно не пригодится, тогда… Нет, так далеко она не хочет заглядывать. Она славно провела день. Ей радостно. И эту радость она хочет продлить как можно дольше. Чтобы эта радость длилась, она может даже играть в карты, она готова делать что угодно…

С балкона далеко видны освещенные яркими фонарями и рекламами парижские улицы. Но за этими огнями — закутанное в густой мрак небо. Здесь, в ярком свете, ее собственный мир. А дальше начинается мир Харбанса. Она хочет жить в своем мире, она не хочет идти в его мир…

У Лакхасингха уже слипаются веки. Но он не уходит спать. В его душу закрались недобрые подозрения. Он хочет, чтобы сначала ушли эти двое. Сквозь дрему он даже толком не видит своих карт — вместо короля отдает валета. В глазах У Ба Ну сна нет. Наконец Нилима сама откладывает карты в сторону и говорит:

— Ну, теперь поболтаем!

Сардара беспокоит грядущий день. Ему нужно попасть на поезд, он завтра должен быть в Лондоне, чтобы поскорее получить от Умадатты заработанные деньги. Сардар спрашивает у своих собеседников, едут ли они тоже завтра в Лондон.

— Нет, мы останемся еще на несколько дней, — за себя и за У Ба Ну отвечает Нилима.

Подозрения сардара возрастают. Некоторое время он сидит, молча поглаживая бороду. Потом уходит в комнату и укладывается спать.

У Ба Ну не отрывает глаз от Нилимы, а она — от сияющей радуги уличных огней и от простирающейся за ними темноты. Огненная радуга — ее безопасное убежище. Мрак — это густой лес и прячущийся в нем охотник. Она боится темноты, она не хочет стать ее жертвой. Ей бы сделать этот балкон постоянным своим прибежищем, продлить бы эти мгновения на всю жизнь!..

В глазах У Ба Ну теперь выражается открытая похоть. У него глупейшее выражение лица. Но Нилиме оно нравится. Почему-то она вдруг начинает сравнивать лицо У Ба Ну с лицом Харбанса. Харбанс всегда будто что-то ищет, против чего-то воюет. Для него и счастье не просто счастье, а объект для бесконечного рассмотрения и исследования. Ни одну минуту жизни он не воспринимает в ее неповторимой и яркой целостности — он как будто вскрывает ее скальпелем. Из препарированного счастья он извлекает страдание. И счастье умирает… Ни один миг с Харбансом не дарит ощущения полного, безмятежного счастья, даже физическая близость…

— Ты сейчас такая красивая, — говорит У Ба Ну. Храпенье сардара придало ему решимости. Он не из тех, кто шлет отчаянные телеграммы и с замиранием сердца ждет ответа.

— Если тебе хочется спать, иди и ложись, — говорит она У Ба Ну.

— Пока ты не спишь, и я не буду спать, — возражает он.

— Но мне сегодня не хочется спать.

— Вот и я не буду.

— Почему сегодня ты так странно себя ведешь? — спрашивает Нилима. — Мы и раньше столько дней были вместе!

— Но разве так, как сейчас? — с улыбкой отвечает У Ба Ну.

— Что у тебя сейчас на уме?

— Ничего особенного, — говорит У Ба Ну. Встав со своего стула, он опускается перед Нилимой на пол и кладет голову ей на колени. Его подбородок кажется Нилиме острым, он подобно клинку вонзается в ее нежное тело. Но она не отстраняет его.

— Если ничего особенного, что же ты теперь делаешь? — спрашивает она.

— Для тебя… — бормочет он, слегка заикаясь. — Чего только я не сделаю для тебя!..

— Ты готов на все?

— Вот увидишь… Только прикажи… Я готов жизнь отдать за тебя!

— А если бы жена застала тебя в таком виде? — говорит она, крепко взяв его за плечо и отстранив от себя.

— Моя жена умерла. — У Ба Ну опять превращается в простодушного ребенка.

Она с нежностью кладет ему руку на голову.

— Ты не говорил, что твоя жена умерла.

Не отвечая, У Ба Ну смотрит в темное небо.

— Ты не вспоминаешь о ней?

— Нет. Я давно ее забыл!

— Почему?

— Она не была верной женой.

Нилиме кажется, что само черное небо осуждающе глядит на нее. Голова У Ба Ну начинает снова клониться к ее коленям, но она резко отстраняет его от себя.

— Ты презираешь меня? — спрашивает У Ба Ну совершенно ребяческим тоном.

— Нет, — отвечает Нилима. — Я не презираю тебя. Но я хочу, чтобы ты сел на свой стул и разговаривал со мной как прежде.

С минуту У Ба Ну медлит, оставаясь в прежнем положении, смотрит на нее, потом встает и усаживается на свой стул.

— Как ты узнал, что твоя жена не была верной тебе? — после некоторой паузы спрашивает Нилима.

— Узнал, да и все.

— Сколько лет прошло с тех пор, как она умерла?

— Много.

— И после ее смерти ты покинул Рангун?

У Ба Ну кивает головой. Лицо его, принявшее мрачное, серьезное выражение, похоже теперь на лицо Харбанса.

— Отчего она умерла?

— Несчастный случай.

— Какой случай?

— Ей ушибло голову.

— На нее что-нибудь упало?

У Ба Ну опять кивает головой, но в этом кивке скрыта какая-то недоговоренность. Он старается не встречаться с ней взглядом. Он долго смотрит с балкона вдаль, в черное небо.

— Ты не жалел, что она умерла?

Она понимает, что бередит сейчас его старую рану, но не может остановиться.

— Я? — спрашивает он, вздрогнув. — О чем я должен жалеть? Я ведь сказал, что она не была верной женой.

— Ты и в самом деле никогда не жалел ее? Ты совсем ее не любил?

— Я ее… Я… Я не знаю! — Голос У Ба Ну срывается. — Иногда кажется, что любил, иногда — нет…

— А почему ты не женился во второй раз, когда она умерла? Почему уехал из Рангуна?

— Просто так. Не хотелось там жить.

Нилиме чудится, что, задавая вопросы У Ба Ну, она сама тащит себя во мрак, которого до дрожи боится. Она умышленно ступает на край пропасти, которая готова ее поглотить. Таинственный, пугающий мрак неодолимо влечет ее в свои глубины.

— Твоя жена была очень красива?

— Когда мы поженились, — да, была очень красива.

— А потом перестала быть красивой?

Он кивает головой с подкупающим простодушием.

— Да, потом она уже не казалась мне красивой.

— Почему?

— Не могу сказать, почему… Я сделал для нее все, и, однако, она…

— Ты твердо уверен, что она не была верна тебе?

Кивнув головой, У Ба Ну кусает себе губы. Кажется, что сейчас он не видит лица Нилимы, перед его мысленным взором возникает тот далекий, забытый лик.

— А если бы она была верной женой, ты очень любил бы ее, да?

Он прислоняется к балконной решетке всей грудью, как бы ища спасения от мучительной боли.

— Почему ты говоришь о моей жене? — сдавленным голосом спрашивает он.

— Тебе не нравится этот разговор?

Словно сквозь стон он произносит:

— Нет. Лучше спрашивай о чем-нибудь другом.

— Но почему ты ожидал от своей жены верности? — Она хочет еще больней уколоть его. — Ты ведь тоже не образец добродетели.