Так рассчитывал Алеша, и именно так получилось у Харламова: уже на двадцатой минуте после начала экзамена Коля Харламов положил на учительский столик свою работу и первым вышел из класса. Еще немного спустя покончили с экзаменом Толя и Костя Воронин.

А у Алеши сразу случилась заминка. Странно — все было просто и ясно в примере, сомнений не могло быть в правильности действий, предпринятых Алешей, а никакого упрощения все-таки не выходило… Еще и еще раз он проглядывал ход решения — ошибки не было… Да что же это такое?

Он отложил первый пример и взялся за второй, справился с ним в какие-нибудь четыре минуты и опять вернулся к прежнему, загадочному… Нет, результаты получались все те же, нескладные. Что за черт!

Лицо его горело, пальцы начинали дрожать.

А ребята меж тем, один за другим, покидали класс. Даже Скопин, вечный троечник, даже Ленька Скопин, всегда такой медлительный, вялый, с черными печальными глазами, — и тот уже сдал Евгении Николаевне свои листки и меланхолически зашагал к двери.

Снова за окном гудел шмель, но теперь в однотонном звучании его полета слышалось не торжество, не трубное весеннее ликование, а раздражение и гнев перед неведомым препятствием.

Алеша встретился взглядом с Евгенией Николаевной — участие и недоумение выражал этот взгляд. Он вспыхнул, смутился, поспешно склонившись над листком, зачеркнул все написанное. Надо начать этот пример с самого начала…

«Спокойно! Спокойно! Главное — спокойствие и внимательность! — убеждал он самого себя. — Если все решили, даже Ленька Скопин решил… Спокойно!»

Он следил за движением пера по бумаге.

Квадратная скобка, скобка простая, дробь, в числителе вот этот многочлен… Так… Только бы не ошибиться, переписывая… Теперь знаменатель… В знаменателе…

Открылась дверь класса. Вошла Татьяна Егоровна, показывая знаками, чтобы все оставались на своих местах и не прерывали работы.

В знаменателе тоже многочлен, но сразу видно, как его сгруппировать в три обособленные части. Вот так… Так!.. Теперь в каждой части вынести за скобки общие множители, тогда внутри скобок образуются всюду одинаковые выражения. Вот они, вот, получились… И, значит, скобки смыкаются… Вот так!

Алеша еще раз проделал все операции над числителем и знаменателем — никаких перемен! Все одно и то же!

Листок уже был исписан с обеих сторон. Давно отказавшись от прежней мысли решать сразу набело, Алеша принужден был теперь обратиться к Евгении Николаевне за новым, дополнительным черновиком.

Выдавая ему новый листок, единственному из всего класса, она не произнесла ни слова, но тем красноречивее были ее удивление и тревога.

Алеша положил перед собой новый листок, но уже ничего больше не писал. Математичка и завуч вместе отдалились к окошку, там, под ярким солнцем, пошептались, косясь в его сторону. Совсем разные — одна светлая, пушистая, другая с гладко зачесанными, черными блестящими волосами, — они были в то же время неуловимо похожи друг на друга… Чем? Что в них общего? Ничего как будто… Правда, обе всегда хорошо одеваются, обе очень аккуратны, и сумочки у них, кажется, одинаковые… Обе строгие: получить пятерку по алгебре так же трудно, как и по Конституции. Больше ничего общего, и все-таки они очень, очень похожи. «А-а-а, да о чем я только думаю!» — спохватился Алеша.

Надо искать, какая загадка скрыта в числителе, именно в числителе!

Евгения Николаевна стояла возле него, заглядывая в листок. Стояла долго. Потом она вернулась к доске, подчеркнула мелом тот самый пример, сказала:

— Главное — внимательность и спокойствие!

Алеша только с досадой поморщился, — он уже и сам прибегал к этим словам, точно к заклинанию… Не помогает!..

Новый листок лежал перед ним, чистый, нетронутый. Рука не поднималась.

— Прежде чем решать, — еще сказала Евгения Николаевна, — сличите, правильно ли вы переписали с доски…

Алеша замер на мгновение с головой, повернутой вбок, потом недоверчиво глянул на учительницу: что она этим хочет сказать? И почему она подчеркнула на доске именно тот самый пример? Неужели…

Он стал лихорадочно, торопливо проверять, — палец его двигался от знака к знаку, а голова кланялась с доски на листок, с листка на доску. Жарким туманом застлало ему вдруг глаза. Быть не может! Он заставил себя успокоиться и потом сличил еще раз. Сдерживая себя, он недоверчиво всматривался в каждую скобку, в каждую букву, в каждый знак… Так и есть! Лицо его исказилось от боли, от обиды, от бессильного гнева перед самим собой, он даже застонал глухо, сквозь стиснутые зубы. Столько времени потрачено зря! Вот она и вся загадка: на доске в числителе перед одной из круглых скобок минус, а у него на листке плюс… Только и всего!

«Растяпа!» — с яростью выбранил он себя.

Пять минут спустя все было готово. Переписав все решения набело, Алеша уже привстал, собираясь отдать Евгении Николаевне свои листки, но вдруг, опустившись на парту, стал снова писать. Он писал торопливо, со злостью, с нажимом, писал на том же беловом листке, писал экономным, сжатым почерком, чтобы наверняка хватило места, писал, не поднимая головы, стараясь скрыть ото всех обиду и слезы.

— Разве ты еще не кончил? — услышал он возле себя тихий голос Евгении Николаевны и не ответил, только отрицательно помотал головой, продолжая писать все более и более мелкими знаками, добираясь к концу листка на обороте…

— Вот… Теперь все! — объявил он и огляделся: в классе еще оставалось семь учеников. — Все! — повторил он, отдавая листки.

— И отлично! — постаралась утешить его Евгения Николаевна. — Ничего не значит, чуточку раньше или чуточку позже. Иди… — Тут она обнаружила в его беловом листке, что он решил не только свою, правую часть доски, но и чужую, левую. — Ах, вот в чем дело! — улыбнулась она. — Ну, ступай гулять! Иди, иди… Ничего…

Толя в коридоре, давно заждавшийся, двинулся к другу медленными, вкрадчивыми шагами, вопросительно и тревожно вытянув ему навстречу голову.

Прежде из года в год Алеша устраивал после каждого экзамена с высоты балкона на седьмом этаже феерию воздухоплавания: отслужившие свое прямое назначение листки с «билетами» служили материалом для этих опытов. Алеша по возвращении с экзамена домой непременно уничтожал эти «билеты» с криками торжества и восторга, он даже изображал нечто вроде исступленного дикарского танца — ритуал освобождения от школьных оков. Почти физическое наслаждение испытывал он, разрывая на части бумажную пачку и развевая мельчайшие ее клочья по ветру.

В этом году бабушка, когда он возвращался после экзаменов, выпрашивала бумагу для хозяйских, кухонных надобностей. Алеша отказывал ей, но и не буйствовал больше на балконе. Он сберегал теперь «билеты», он складывал программки в особую папку, он сохранял их, как реликвии, как памятные материальные свидетельства своего нового, сознательного труда в школе, одновременно тяжелого и сладостного…

Так постепенно отложены были на память «билеты» по географии, физике, зоологии, химии, Конституции СССР. И вот уже впереди оставались последние, завершающие экзамены — история и литература.

В день истории Алеша освободился очень рано и дожидался Толю на школьном дворе.

Ребята гоняли по солнечному двору футбольный мяч. Как давно уже Алеша не пробовал силы в игре! Пожалуй, он теперь плохой «нападающий»… Незаметно он втерся в чужую игру и только начинал входить во вкус, только ощутил в себе первые искорки беспокойного и счастливого азарта, как его окликнул Сережа Анисимов, спросил, где Харламов.

— А я откуда знаю!

— Поищи. На экзамене он уже был и ушел. А его, понимаешь, директор спрашивает.

— Ну, а я тут при чем?

— Чего же ты сердишься, не понимаю. Обращаюсь к тебе, как к товарищу, ну!.. Надо его срочно найти. Сходи-ка, Громов! Сходи скоренько за ним домой и приведи. Живо!

— Охота была! Да не пойду я за ним. Ну его совсем!

— Директор спрашивает! Понимаешь?

— Мало ли что! Ничего я не понимаю, — ответил Алеша и вернулся в игру.