— Знаете что, Коля, — вдруг прервала она и долго, со строгим выражением, глядела на черные, еще голые деревья сквера с неподвижными в тишайшем весеннем воздухе веточками-прутьями. — Сколько уже я не видела вас? Да почти два месяца! А думала про вас часто… Честное слово, думала. И мне всегда становилось… как бы сказать точнее… грустно — не грустно… как-то обидно за вас! Правда!

— А что?.. Разве?.. Почему?

— Да так… Вы же сами знаете… — Она и улыбнулась ему и опустила смущенно голову. — С ребятами вы ни с того, ни с сего разошлись… А так хорошо было бы всем вместе!

— У вас неправильная информация. Я с ними не ссорился, а они сами…

Вечер был прозрачным и звонким. Двое прохожих показались на аллее пологого сквера, далеко, но шаги их по свежепосыпанному тырсу доносились громко, отчетливо. Наташа и Коля посидели молча, пока эти два человека, пройдя сквер, не выбрались по ту сторону низкой решетчатой ограды.

— Давайте лучше я вас помирю. Идет? — предложила девочка.

Коля не ответил, только принялся грызть ногти.

— Ну вот, еще одна новость! Не притворяйтесь, пожалуйста, что у вас так легко на душе. Раньше у вас этой дурной привычки не было — ногти грызть. Это новое.

Он смутился и быстро опустил руку.

— Иной раз, — сказал он, стараясь улыбнуться, — можно из собственного пальца гениальную мысль высосать… Вот я и попробовал, чтобы лучше ответить на ваше предложение.

— Перестаньте! Нельзя с вами поговорить серьезно!

— Отчего же нельзя? Пожалуйста! Ах, Наташенька… — вздохнул он, и непривычное выражение грусти и мягкости затаилось в его глазах, несколько секунд он смотрел перед собой в раздумье. — Если бы вы только…

И был тут миг, когда он едва не признался чистосердечно, что ему совсем не легко, а, напротив, тяжело, даже очень тяжело, что не только друзья, но весь класс отвернулся от него, кажется, вся школа сговорилась не замечать его.

— Наташа, — повторил он, — если бы вы… — От неведомого сильного волнения ему перехватило дыхание, остро защипало в переносице, но в то же самое мгновение он внутренне запротестовал перед этой волной покаяния, перед этим унизительным порывом к сочувствию и глубоко оскорбился самым тоном слабости, прозвучавшим в его собственном голосе; он всей грудью глотнул живительного весеннего воздуха и сказал вовсе не то, что хотел сказать и что давно уже лежало у него на сердце. — Да если бы вы только знали, Наташа! — воскликнул он с внезапным самоупоением. — До чего мне плевать на всех этих друзей и товарищей! Я один — и что ж, очень хорошо себя чувствую. Наплевать!

У Наташи лицо стало испуганным, ошеломленным. Коля внимательно поглядел на нее. Может быть, он слишком сильно выразился? В таком случае, он просит прощения… Но так оно и есть, ни в ком он не нуждается и никогда не нуждался. И в этом его главная вина! А во-вторых, он виноват еще в том, что не в состоянии разделять желторотых, глупеньких, мальчишечьих восторгов. Он просто значительно старше своих сверстников и не может без смеха слушать их маниловские мечтания… Например, о фантастических постройках в Крыму с таким высоким бельведером, чтобы оттуда можно было видеть даже Москву и чтобы Алеша с Толей могли сидеть на этом бельведере по вечерам, пить чай и беседовать о самых приятных предметах, как Манилов с Чичиковым. Ему смешно все это, а они разозлились. Они накинулись на него, как рассвирепевшие щенки…

Он говорил так, и упивался собственными словами, и не замечал, что Наташа глубоко оскорбилась за обоих своих друзей.

— Обиделись? Скажите, пожалуйста… Ну, обиделись, и ладно. А я отлично проживу и без них. Отлично, Наташа!

— Проживете? — сказала Наташа, поднимаясь со скамьи.

— Проживу! — повторил он, тоже вставая и поглядывая на нее с довольной улыбкой.

— Ну что ж… Так тому и быть. Пора домой.

По пути Коля еще что-то такое говорил о своих особенностях, Наташа больше не слушала. Она шла торопливо, молча и только возле самого дома своего сказала:

— Какой все-таки чудесный вечер!

Со Спасской башни отзвонило одиннадцать.

— В такой вечер не хочется в комнату, — прибавила девочка.

— И отлично. Давайте еще побродим?

— И ничем, никак не испортить такого вечера, — продолжала Наташа, как будто не расслышав его приглашения. Она поднялась на первую ступеньку подъезда, став от этого вровень с Харламовым, приблизила к нему лицо, вдруг колючее, нетерпеливое в гневе. — Ничем не испортить — ни бензиновым перегаром машин, хотя вон сколько их бегает, ни вашими гадкими словами…

Она резко повернулась, взбежала по остальным трем ступенькам, рванула на себя дверь, но, прежде чем скрыться за нею, оглянулась еще в последний раз:

— И обещаю… Если даже вспомню когда-нибудь про вас, то уже без всякой жалости… Никогда не буду вас жалеть!

36. Экзамены

Ребята давно отказались от пальто, теплых шапок и калош — еще со средины апреля. Раздевалка пустовала.

Весна весной, а дни нередко выдавались холодные, красноносые. Дворники, сгоняя метлами вешнюю воду в уличные стоки, еще рядились в ватники. Александра Семеновна и бабушка замучились, воюя по утрам с Алешей, но самое большее, чего добивались, — он с раздраженным, протестующим лицом соглашался надеть под куртку какой-нибудь вязаный джемпер, а против пальто восставал неизменно, с решительностью, близкой к буйству или отчаянию, точно это угрожало ему неизгладимым позором.

К счастью, солнце становилось все горячее, обсушило вскоре асфальт, согрело воздух, окутало теплом крыши и фасады домов, а там уже наступили действительно жаркие дни. Неизвестно, когда это произошло, никто не заметил, утром ли, в ночь ли, но все бульвары и скверы разом окутались нежной зеленью.

В школе отошли последние, подготовительные к экзаменам уроки.

Алеша и Толя впервые выписывали от руки программы с билетами. Раньше Харламов печатал их на отцовской пишущей машинке, по одному экземпляру для себя и заодно уже по две копии для товарищей.

Миновали последние сроки — на календаре открылся листок с тем самым днем, на который назначен был первый письменный экзамен — по русскому языку.

Еще через день была алгебра.

Как на праздник отправились Алеша и Толя в школу.

В классе были раскрыты окна. На подоконниках, распрямляясь, вдыхали много воздуха и света цветы, пробывшие целую зиму взаперти. Где-то гудел победно шмель, мяукала кошка, весело перекликались птицы.

Перед каждым из учеников уже лежали чистые листки с печатями школы — черновой и беловой листок.

Евгения Николаевна и «немка», то есть Капитолина Андреевна, преподавательница немецкого языка, назначенная сегодня в экзаменационную комиссию по алгебре, аккуратно выписывали на двух разных половинах классной доски задачи и примеры, присланные из отдела народного образования в запечатанных сургучом пакетах.

По мере того как покрывалась меловыми знаками черная площадь доски, в классе возрастали оживление и гул, — среди года попадались не такие задачки, справлялись!

Алеша и Толя даже были разочарованы: слишком легкие задачи, совсем простенькие примеры…

Алеша решил оставить нетронутым один из листков и сразу писать набело. Конечно, Харламов именно так и поступит, это сразу видать по его усмешке. Ну, и Алеша не будет дурее, обойдется без всяких черновиков.

В самом деле, задачка на составление уравнений была закончена уже через семь минут. Алеша снова засек время по своим часам и с нетерпеливым волнением принялся за примеры. Не отстать от Харламова! Сегодня в соревновании с ним нужны стремительность, хладнокровие и четкость, ничего больше, как у конькобежцев на короткой дистанции. Решают секунды. В примерах всё на виду, всё на поверхности. Они поразительны по своей ясности и самой своей конструкцией указывают и подсказывают приемы упрощений… Думать тут не о чем! Решение их должно занять ровно столько времени, сколько нужно для внимательного и аккуратного заполнения нескольких строк в листке.