Но странное дело — точно сам дьявол вселился в него: он приходил к ним с самыми добрыми намерениями, а угощал язвительными и высокомерными шуточками. С особой охотой высмеивал он в Алеше и Толе рецидивы детских увлечений. А как раз в это время Алеша вновь предавался то одной, то другой мальчишечьей забаве.

Сначала он выстроил кормушку для птиц на балконе — сбитую из деревянных планок загородку, куда сыпал пшено. Недели две он подкармливал воробьев, с удовольствием наблюдая из-за двойных, зимних рам, как они жадно суетятся, пугливо разлетаются при малейшей тревоге и вновь возвращаются, порывисто и юрко прыгая на тонких лапках.

Потом он изменил воробьям ради рыб. Завел небольшой аквариум, достал крошечных рыбешек, золотых и пятнистых, подвижных и тоненьких, как иглы, пузатеньких и медлительных. Одни были с плавниками в виде ниточек, а другие — с такими пышными хвостами, с такими затейливыми боковыми и спинными отростками, что казалось, маленькое тельце выбивается из сил, волоча за собой столько украшений.

Толя разделил со своим другом его новое пристрастие — неизменно ходил с ним в зоомагазин за покупкой корма, помогал уснащать дно, достал ракушек, желтого зернистого речного песка, насажал водорослей, наконец выпросил где-то цветисто раскрашенную глиняную модель средневекового замка со многими сквозными отверстиями — ходами для резвой живности в воде.

Покончив с уроками, ребята подолгу наблюдали, как движутся рыбки, как заглатывают они красных червячков, что с судорожным, акробатическим плясом опускались на дно, и другой корм — сушеную дафнию, которая, подобно пыли или плесени, ложилась поверху.

— Поздравляю! — сказал Коля, застав ребят за этим занятием. — Уже нельзя подумать, что вам пять или шесть лет. Пожалуй, все восемь… Правда, я и в восемь лет уже отыгрался с рыбками, мечтал о голубях.

— Чего ж ты зря мечтал? Голубей-то у тебя никогда не было!

— Негде их держать, вот и не было.

— А у меня будут, — сказал Алеша. — Спасибо, что напомнил. На балконе можно водить. Потеплеет — обязательно выстрою на балконе будочку и достану на развод парочку белых, почтовых, с хохолками и с красными обводами у глаз…

У Алеши было удобно сходиться ребятам: и комната у него почти отдельная — бабушкин угол не в счет, — и верстак здесь есть с полным набором инструментов, есть теперь и аквариум… Но если бы «Дорн» перестал шляться!

Однажды Алеша с Толей возвращались после вечерней прогулки. Была лунная ночь, и такая тишина стояла в воздухе, такая дышала вокруг мягкая, ласковая свежесть… Ребята, прощаясь, долго простояли возле камня у «красного».

Вдруг во дворе показался Харламов. Медленно обходя лужи, он направлялся к Алешиному подъезду и не видел товарищей, притаившихся за углом низенького дома.

— Пойдем к тебе, — шепнул Алеша, и они скрылись.

Не найдя Алеши дома, «Дорн» догадался, где искать исчезнувших товарищей, и то, что неминуемо должно было случиться когда-нибудь, что назревало, накапливалось, усиливалось, бурно прорвалось в этот вечер наружу и привело ребят к последнему столкновению.

Настасья Ефимовна угостила мальчиков чаем.

Вскоре у них завязался разговор о будущем, об очень далеком будущем, лет через десять… Что-то с каждым из них будет?

Через десять лет!

Алеша видел себя опытным мастером на автомобильном заводе, в том самом цехе, где сейчас его отец, а еще раньше был дед, умерший в тридцать восьмом году… Дед, отец, сын в механическом цехе! Сжиться с машинами и станками!.. Уже сейчас имеются такие образцы, как «1620», скоростной токарно-винторезный и электрокопировальный… А совсем недавно Алеша видел с отцом на выставке резьбо-шлифовальный… Вот это станок — так станок! Куда американскому «Эксцельсиору!» Станок такого неслыханно точного действия, что ему требуется специальное помещение, где бы температура поддерживалась непременно на одном и том же, строго определенном уровне… Деликатная машина! На градус ниже — бррр, она уже зябнет, ее лихорадит. На градус выше — ох, какая нынче нестерпимая жара, она изнемогает, она задыхается…

— «Освежите меня яблоками, подкрепите меня вином!»— тихонько продекламировал Коля Харламов, накануне прочитавший эту фразу в повести Куприна о Суламифи, смуглой девушке на виноградниках древней Иудеи.

— Ты что? Не веришь? — оскорбился Алеша.

— Да верю, верю! Какой ты!.. Это я про одну молодую девушку из «Песни песней» царя Соломона… Валяй дальше! — Коля Харламов хотел польстить Алеше своей цитатой, сказать, что Алеша здорово расписывает про станок, совсем как про живое существо, а получилось опять совсем другое, обидное.

Алеша на несколько секунд примолк, хмурясь, отыскивая в таинственной декламации какую-то новую насмешку, и сказал, с досадой отворачиваясь:

— А что ты думаешь! И верно, совсем как девушка избалованная…

Только поглядел бы Харламов, как эта «девушка» работает! Микрометрически точно. Никакому воображению не поддается. А голос у машины какой! Нажмешь кнопку — включение! В глубине машины, в скрытых, невидимых ее механизмах начинается жизнь — и машина поет! Нет, у нее голос не хрупкой девушки… Ого! Она поет густым басом: мощное, спокойное и необыкновенно певучее, ласковое рокотание. Люди слушают, улыбаются, шутят: «Бассо профундо! Солист Большого театра!»

— Вот… Сжиться с такими машинами! — все больше увлекаясь, мечтал Алеша, и румянцем отдавалось волнение на его щеках, и взгляд, устремленный на Харламова, был полон торжества и вызова. — Вот! Знать эти машины до точности, до последнего винтика, понимать их голос…

Егоров сидел тут же, за столом, на своем излюбленном месте. Он тоже слушал, изредка переглядываясь с женой.

— Ты что, опять? — спросил Алеша, обращаясь к Харламову.

— Нет, ничего… Разве я сказал что-нибудь?

— Хоть и не сказал, а по глазам вижу — насмехаешься.

— Алеша! Ну что ты все выдумываешь?.. — Харламов старался быть сдержанным, скромным сегодня, даже кротким, но против воли злые искорки резвились в его зрачках. — Я тебя понимаю: делать вещи, строить всё собственными руками… Отлично понимаю! Но только…

— Что? Ну, что «только»? Договаривай!

— Каждый о своем мечтает… Ты хочешь у станка работать — работай на здоровье. А я никогда не буду у станка. Штука нехитрая: включи ток, нажми кнопку и стереги, пока машина сделает свое дело. Нет, я уж лучше буду создавать вот эти самые твои бассо профундо, изобретать их, конструировать… Одним словом, меня тянет не к грубому физическому труду, а к творчеству.

— Хоть через десять, хоть через двадцать лет, а все равно люди всегда будут разные. Кому что на роду записано: кому быть генералом, а кому солдатом. Как же иначе? — сказал Егоров, заглядывая в лица мальчиков. — Нельзя иначе! Возьмем хоть мою специальность. Кому-нибудь надо ее исполнять? Обязательно! Последнее дело — агент по снабжению, а без нас не обойдешься, то же самое, не пойдет дело без нас.

И он опять значительно оглядел присутствующих, точно высказал очень важную мысль.

— Круть-верть, верть-круть, — убежденно заявил он, прочнее устраиваясь за столом, — а на десяток больших людей всегда приходится армия, так сказать, рядовых… А как иначе?

Толя молчал. Он сидел, слегка откинув голову, щурясь на свет лампочки, забавляясь тем, как спелые, желтые лучи удлиняются и сокращаются с движением ресниц, и молчал.

На замечание хозяина дома сначала откликнулся лишь один Харламов и согласился с ним. Егоров признательно закивал своему союзнику.

Но вот Толя, будто очнувшись, улыбнулся Алеше, улыбнулся матери, сказал:

— Не знаю! Не знаю! — вздохнул он с облегчением. — Не знаю, как это будет. Но только исчезнет всякая разница между людьми. Да уже и теперь можно наблюдать… Давно ли было так: один всему обучен, все знает, все тайны земли и неба ему известны, а рядом миллионы других людей едва могут крестик на бумаге начертить вместо подписи. Было так? Было! Всегда так было, тысячи лет… А взялись за дело по-другому — и сразу неграмотных уже не сыщешь даже в дремучей тайге.